День, когда смерть оставила нас. 1 часть

Было довольно холодно. Оконные стёкла летели и на пол избы, и на наружу, падая на снег. Туда же летели человеческие останки. Хани сидела под столом, как ей было сказано, хотя она и сама могла бы прикончить пару человек, но братья не хотели рисковать. Они вовсе не её настоящие братья.
Сейчас они разрывали глотки вломившимся спецназовцам. Те, отчаянные, всё валили в дом, и даже не успевали замечать, как их конечности отлетали от туловища, шмякаясь на испачканный пол. Хани могла видеть лишь обнажённые ступни братьев, шмотки останков и кровь. Она поглядела на крышку стола снизу вверх, на нём было пятно, круглое, чёрное, как гангренозный струп. Хани ни за что бы не могла сказать, как оно появилось. Казалось, из него вот-вот упадёт капля крови, просочившейся сквозь твёрдую плотную деревяшку. Она была бы такой же чёрной, как и само пятно.
Всё вокруг замерло. Неужели никого из людей больше не осталось? Пелле заглянул под стол, где сидела сестрёнка, его лицо было всё в множественных мелких брызгах крови. Всё ещё красивое. Он улыбнулся и протянул руку.
— Вылезай.
Он вытащил её, обхватив рукой за живот и прокатив задницей по полу. Все были мертвы, только они стояли вчетвером, так близко друг к другу, как испуганные детишки, только что проснувшиеся из-за грома. Лассе осторожно выглянул в окно.
— Ещё стоят. С пулемётами.
— Они больше не зайдут, — сказал Юхан. — Их слишком мало, будут ждать когда придут остальные. Так они могут долго ждать.
С минуту они тоже решили подождать, потом у Пелле появилась идея.
— Донесли ведь только на троих, — сказал он.
Он взял Хани на руки, одной рукой он держал оба её запястья, а другой прижимал к себе колени. Выглядело так, словно она заложница, как подросток, хотя ей было уже давно… Да, пёс уже знает сколько. Входная дверь сильно накренилась, она почти слетела с петель, хотя её даже не пришлось ломать, ведь замка на ней не было. Он был им не нужен.
Хани вжалась в брата. На нём была только футболка, а она закуталась в худи и куртку впридачу, и на голове был капюшон. Иногда она очень завидовала их способности переносить холод. Особенно в декабре. Пелле вышел. На них уставились заправленные стволы, но Хани скорее чувствовала это, чем видела на самом деле.
— Опустите заложников и поднимите руки так, чтобы мы их видели!
«Они ведь не будут стрелять?» — подумала она. Пелле стоял, как вкопанный, он ждал. Когда Лассе и Юхан вышли вслед за ним, он загораживал их, стоя с ним спиной. Они загораживались ей.
— Опустите заложников и поднимите руки так, чтобы мы их видели!
Они двигались медленно, Пелле очень аккуратно переставлял ноги. Хани практически не чувствовала его движений, но кажется они стояли очень близко к лесу. Наверное, спецназовцы не смогли оцепить избу полностью. Их осталось слишком мало. Приказ повторили ещё раз. Они ведь не будут стрелять? Снег хрустел оглушительно громко. На ней, по крайней мере, были ботинки, почти зимние. Братья были босыми.
Люди тоже подбирались ближе. Шаг делал Пелле, и они делали шаг за ним. Уши закладывало. И тут они рванули. Пелле был замыкающим. Послышались выстрелы.
— НЕ СТРЕЛЯТЬ!!!
Люди в форме бежали за ними, утопая в снегу по колено, вязли в нём, как тараканы в масле. Братья же почти не касались его. Хани сорвала капюшон, холодный воздух обжог ей лицо. Где-то минус тридцать, в лесу будет ещё холоднее. Пелле смеялся. Его смех, такой чистый. Погоня ли забавляла его или он рад был тому, что всё, наконец, завершилось?
Впереди был лес.

Они приехали на старом протасканном «Вольво», на капоте были следы царапин, похожих на кошачьи, такие тонкие, они оставляли белые расчёсы. В багажнике — только старая походная сумка, полупустая. Краденая. Как и сама машина. Было около четырёх утра. Только пара сломанных уличных фонарей освещали предутреннюю темень. И даже их затмевал дым от сигарет.
Трое вышли из машины, они были одеты не по погоде — кофты, худи, и только на четвёртом пассажире была настоящая куртка. Кажется, ребёнок. Их видели только пара соседей, одни были слишком стары для того, чтобы спать, а другие, наоборот, слишком молоды. Пришельцы вошли в подъезд, а затем поднялись на три этажа вверх. Там была квартира с плохой дверью, зайдя внутрь, они остались в ней и не выходили целую неделю.

Хани знала, почему они переселились в город. Куча людей, которым нет до тебя дела, легко затеряться. Рядом есть река. Большая плотина в несколько километров, набережная, на которой всегда кто-то гуляет.
Значит, опять город. Цены сильно подскочили. Когда они зашли в магазин, она даже не знала, что хотела бы взять. Помидоры разных сортов, куча мяса (причём, большинство из них — курица), сыры… В итоге, они купили всего по-немногу и кучу шоколадок.
Ночи в У были такими светлыми, мириады фонарей, сливающиеся в один сплошной поток. Они следовали за ними всё то время, что они ехали на машине, а потом остались позади и наблюдали, пока они заходили в дом.
Это была первая зима за многое время, которую Хани не проспала. Было тревожно спать, зная, что тебя и твоих братьев могут найти, и им снова придётся переезжать и приживаться где-то в другом месте. Они, конечно, и так переедут через какое-то время, но это будет не так скоро.
Курить было холодно. Она открывала окно и выглядывала в него. Ветки деревьев были так близко к её окну, ещё бы чуть-чуть и до них можно было дотянуться рукой. Пальцы коченели, приходилось надевать тёплую кофту, но это не помогало. Она бросала едва докуренный бычок в снег и сразу же закрывала окно. Братья грели её руки в своих по очереди. Когда у неё, наконец, началась сонливость, она засыпала часов на двенадцать, а потом всё равно просыпалась и не спала весь следующий день.
Странно было не спать зимой. Снегу намело на улице немеренно, казалось, ещё чуть-чуть и он заполонит всё вокруг. Хотя Пелле и говорил, что в деревне снега было значительно больше, она уже всё равно не помнила, каково это. Поэтому у них и не было зимней одежды, Хани она была не нужна, потому что зимой она преимущественно спала, а братья преимущественно обходились без неё.
Для себя Хани решила, что бессонница у неё из-за тревоги — как задержка месячных. Механизм разве что другой. Если она не спала целый день, то Лассе пел для неё колыбельную:
Спи, Медвежонок,
В зелёных кустах
Стоит злая смерть
И плетёт тебе страх.
Вытащи когти,
Стисни клыки — Смерть испугается
Чёрной руки.
Яростный бог
Гонит стаю волков,
Не стоит бояться
Щенячьих клыков.
Лягут, как крысы
С кишками наружу,
Если погонят их
К нам в эту стужу.
Спи, Медвежонок,
А если не сможешь,
Боюсь только могила,
Тебя в землю уложит.
Она проснулась в середине января. Окна была занавешены только на половину, так что комната была тускло освещена белёсым светом. Пелле сидел на кровати около её ног, Юхан сидел на стуле и читал какую-то биллетристику, которую нашёл на подоконнике, а Лассе сидел на полу, и его голова покоилась на матрасе.
— Сегодня по-любому надо, — сказал Пелле.
Они вышли в сумерки, Пелле и Лассе. Юхан остался с Сарой. Они нашли ещё одну книгу, на этот раз на английском, и пытались её переводить всю ночь подряд. Обложка отсутствовала, как и первый десяток страниц, так что они понятия не имели о чём вооюще идёт речь. А потом они курили и пили чай. И когда уж совсем надоело, заснули на половине ночи.

Мужики на Фоксе глотали «корону» и болтали о своих жёнах. Задним зрением они косились на пацанов, стоящих в паре метров от них у «Берега». Им было не по себе от того, что малолетки вели себя так же, как и они, то есть пили ту же самую «корону», только тем было в разы веселее. Они врубили колонки, в них визжала попса, а в текстах слова были такие, которых они вообще никогда не слышали.
Поэтому когда двое верзил начали с ними болтать, тем самым, заставив их выключить музыку, а потом и вовсе увели в подворотню, им стало гораздо легче. Теперь они не чувствовали себя такими ущербными со своими проблемами на их низкооплачиваемых работах, изменами жён и пивными брюшками.
Минут через десять они услышали визг и крики, а потом глухой удар и тишину. С полминуты они стояли не двигаясь и просто прислушивались, а затем решили, что их тут человек пять взрослых мужиков, так что они могут пройти на пару метров вперёд, заглянуть в подворотню и если что, вызвать кого-нибудь в форме. Но там никого не оказалось, только колёса от какой-то дряхлой легковушки.
И это на людной улице, рядом с остановкой.

За час до того, как парни вернулись Хани и Юхан поняли, что это за город. Они жили здесь, давным-давно. Как раз в этом городе они выросли. Здесь было одно место, весёлое, но однако появлялись они там редко. Парк с аттракционами. Работает ли он ещё?
Это был очень старый парк уже тогда. Там не было ни вертушек, ни крутяшек, был большой деревянный замок, выкрашенный в жёлтый и красный, а ещё несколько арок и качельки. Там горели синие и зелёные фонарики, они мигали по очереди, и иногда от них кружилась голова. Единственное место, где никогда не было детей, только торчки и парни с бутылками, в которых была скорее моча, чем светлое пиво. Было бы здорово побывать там ещё однажды.
«Тук»
Кто-то бросил снежок в окно, с той стороны остался белый снег, снежинкам выбили зубы, глаза вытекли из серебристых глазниц. Юхан влетел в окно, Лассе стоял под ним, только он вышел из машины, Пелле сидел за рулём.
— А если бы разбил? — закричал вниз Юхан.
Лассе только цыкнул и сел обратно. Когда Хани и Юхан спустились, где-то недалеко взорвалась хлопушка. Наверное, дети. Они тоже делали такие хлопушки. В машине не пахло ни мясом, ни кровью, только потом и сигаретами. Значит, они в багажнике.
— Сколько?
— Двое.
И как только Лассе уместил их там? Они тронулись. Проезжали, избегая главных улиц — там стояли камеры, хотя, конечно, не на всех. А в больших городах уже вовсю было видеонаблюдение, наверняка. Даже в некоторых магазинах стояли камеры. Всего лишь продуктовые магазины, и те уже следят за каждым твоим шагом.
Как-то это унизительно.
Они проехали вокзал, тот, что с поездами. А рядом был старый завод и тюрьма.
— Тюрьма больше походит на завод, а завод на тюрьму, — заметила Хани.
— Точно, — улыбнулся Пелле. — Если бы меня отвели в тюрьму, я бы ничего и не заподозрил.
— Что там раньше делали, — Юхан выбросил тлеющий бычок в окно. — На этом заводе? Он же давно заброшен.
— Мебель, — сказал Лассе.
— Да ну, с чего бы это? — нахмурился Юхан.
— Кругом полно салонов с диванами.
— Нам бы тоже новый диван не помешал, — зевнула Хани.
— Ты давай не спи, почти пригнали уже.
Мост в десять километров. Слишком много воды в этом городе. И мостов тоже слишком много. В конце моста ещё и машин полно, но Пелле искал место, где вода будет обледенелая, и пусть лёд будет потоньше, так, чтобы никто точно не попался. Но этого тоже недостаточно, внизу моста есть слепая зона, Лассе нашёл её ещё неделю назад.
Классное место, там даже бомжей нет. Вообще никого. Мост изгибается, узко, опасно, лёд такой тонкий, что только малышка Хани и могла бы пройти без помех, но им требовалось место, где бы они смогли устоять все вместе. Поэтому им пришлось зайти ещё глубже, в небольшой лаз под снегом, глыбы льда образовали там арку, довольно узкую, лишь ползком парни могли пробраться туда. Двоих тех малых пришлось тащить прямо по снегу, рты у них были залеплены очень плотно, так что они издавали лишь глухие стоны, а руки и ноги были связаны. Они бы ни за что не выбрались.
Туман ещё не рассеялся, и глушь была такая, что даже чайки не летали. Ни звука. Юхан выдохнул. Он вспотел и снял куртку, оставшись в свитере. Связанных перевернули лицом кверху, слёзы и сопли застыли на их коже. Густая слюна осталась на тряпках, которые служили клапом. Один попытался закричать, но Лассе передавил ему горло, так что тот лишь начал кашлять.
Шум от двигателей бил по ушам с такой силой, что кружилась голова. На ноже оставались разводы, он был у Юхана в кармане ещё с облавы в деревне. Сложно было сказать, что там было — кровь, жир, человеческое дерьмо, мыли его только водой, раз в какое-то время Пелле заставлял помыть его хотя бы с мылом. Но сегодня нож не понадобится, поэтому он всё висел у Юхана на бедре, приковывая к себе взгляд парня, который забыл побриться. Слюна застыла на его щетине. Их развязали.
Пока один отвлекался на нож, Лассе положил тому ногу на грудь и взял его руки в свои, одним махом он оторвал их от плечей, тот и пикнуть не успел. Его лицо исказилось, но не от боли, от удивления, боль он почувствовал позже — через минуту, когда Юхан выжирал его глотку, но тогда он уже совсем не мог кричать.
Второго вырвало. Юхан набивал брюхо — его уже было не оторвать. У Хани был другой нож, она собирала кишки в кучу, химус вытек из порванного пищевода, сероватая кашица смешалась с кровью. Теперь внутренности стали мокрыми и вязкими, пришлось взять тряпицу и держать за остатки пищевода, чтобы не порезаться самой.
— Помоги, — сказала она Лассе.
Брат взял тряпку с завёрнутым в неё пищеводом и потянул, Хани тем временем разрезала клетчатку и отделяла мышцы. Пелле оттащил Юхана после того, как тот уничтожил большую часть лица парнишки. Он тогда словно очнулся, задвигал глазами, как будто искал что-то. Хани и Лассе тем временем почти закончили, последним оставалось только отрезать прямую кишку. Хани взяла её в руку, она была с содержимым, она поняла это, когда сжала, полностью обхватив, пока Лассе держал весь органокомплекс навесу, и перерезала ножом, дерьмо полилось внутрь, испачкав её пальцы.
Пелле сгрёб снег в ладонь и оттёр её руку, а потом подошёл ко второму. Тот взвизгнул, увидев Пелле, но не стал сопротивляться, когда он потащил его к первому. Парень тяжело задышал, и запах просочился ему в ноздри, тогда он вновь почувствовал приступ рвоты, но на этот раз, словно он хотел выблевать все свои внутренности.
Его связали. Связали кишками. Руки и ноги кзади и между собой. Голова стала тяжёлой, стала клонить шею вниз и вниз. Его схватили за волосы и потянули наверх.
— Повторяй за мной, — сказал Пелле прямо ему на ухо.
Два голоса звучали под мостом. Один басил, он был совсем тихим, и слов было не разобрать, а второй — звонкий, стонущий, он говорил с короткими перерывами:
— Помилуй меня лишь раз, бог ярости, даровав мне смерть. Пусть мука моя станет мне избавлением от душевных страстей, я — ничтожная тварь и жалкая жертва. Прими мою плоть, но избавь душу.

«Ш-ш-ш-ш-ш...» — вода бежала по трубам. Там было что-то ещё, кроме воды. Словно маленькие белые опарыши копошились внутри. Смерть ползала по трубам, давно оставившая их четверых. Если Хани привстанет и посмотрит, что выползает из них, этих ржавых труб, то разбудит братьев, если не посмотрит — возможно пропустит беду, проникшую в их комнату.
Дрёма отпустила её. Окно было не зашторено, падал снег. Весна всё никак не наступит, а зима не отпустит этот город, и всё потому что они переехали сюда. Хмарь катится за ними, марево когда-нибудь накроет с головой, и они останутся в нём, не видя дальше своего носа, ища хоть кого-то в темноте. Хани подняла голову, они лежали друг на друге. Пелле приоткрыл глаза, разбуженный её движениями.
— Там кто-то за окном, — сказала шёпотом Сара.
Пелле улыбнулся и промычал:
— Это просто снег, Медвежонок. Снег идёт.

Старый ледокол всё так же стоял посреди замёрзшей реки. Он был накренён на один бок, как бы заваливаясь супротив берега. Шаткая металлическая доска с трухлявыми бортиками шла от берега прямо к ледоколу. Сброд ходил туда и сюда, и огоньки мигали, выжигая глаза.
— Они вообще не собираются его чинить, — усмехнулся Юхан. — А подтёки на боках — это моча.
— Ага, — сказал Пелле. — Кто-то ссыт прям с борта.
— Кто-то туда вообще ходит? — Лассе проглотил залпом пиво и выбросил банку.
— Я мелкая ходила.
— И как?
— Оно того стоит?
— Там прокуренные кабины и голые тётки на плакатах.
Лёд шёл полосами. Участки земли были запылены снегом, отдельны зоны лежали голые, прозрачные, и можно было увидеть, как замёрзли листья и ветки, попавшие в толщу льда. Здесь понастроили кафешек и понавесили огоньков. Даже в такое позднее время и в такую холодину люди сновали туда и сюда, покупая себе горячий кофе и держа за руку маленьких деток в пуховичках.
Четверо смотрели на всё это снизу вверх. Лица их были ярко освещены этими огнями. И если бы кто-нибудь из тех, кто был там, посмотрел на них, то устрашился бы этих горящих глаз. Некоторые тоже шли по льду. Парни хватали девчонок и затаскивали вниз. Те весело визжали, но сопротивлялись едва ли.
— А ты будешь так визжать, если я тебя потащу? — сказал вдруг Юхан, и его лицо светилось, как у ребёнка на Рождество.
— Не-а, — сказал Пелле, не давая Хани ответить первой. — Сестрёнка будет рычать.
— А потом просто перекусит тебе глотку, — добавил Лассе.
Они постояли ещё какое-то время, изучая присутствующих. А потом Пелле указал пальцем:
— Вон те. Они недавно пришли, ещё не успели замёрзнуть.
Трое парней стояли на значительном расстоянии от причала, светящихся ларьков и кафешек. Это были крупные парни, но ещё довольно молодые. Держались они очень свободно и громко хохотали.
Лассе повёл их обходняком. В городе и на улицах могут быть камеры, но пёс с ними. Камеры обычно пишут и через сутки или двое информация эта стирается, а вот если снимут на телефон, то могут возникнуть проблемы. Разумеется, они смогут сбежать, но лучше пусть их вовсе не будет в этом мире. Ни паспортов, ни каких-либо других документов.
Ёлки мелькали забором, но не скрывали их из виду полностью. Выглядело это так, как если бы три здоровых парня повели свою младшую сестрёнку пописать. Тень падала на их мишени. Неравномерно падающий свет делал тех кроваво-красными.
— Ну, давай, — сказал Пелле, наклонившись над самым ухом Хани.
Она зачерпнула снег в ладони и растёрла им своё лицо. Раскрасневшееся, оно выглядело так, словно она только что поплакала. Теперь она может показаться.
— Помогите, пожалуйста!
Ребята повернулись все разом. Девчонка выглядела такой испуганной, и первое, что они хотели сделать, это крикнуть полицию. Ещё нарвуться на какие-нибудь неприятности. Но другого толка был старший из них.
— Что с тобой, детка? — спросил он, наклонившись так, чтобы выглядеть не таким большим.
— Моя сестра упала, — залепетала она, стараясь в то же время сильно не шуметь. — Я не могу поднять её, она слишком тяжёлая, пожалуйста…
— Пойдём, пойдём, — сказал старший и позволил Хани вести его за руку.
Двое последовали за ними. Снега было по колено, девчонка и вовсе утопала в нём, но вместе с этим двигалась так быстро, что за ней едва ли можно было угнаться. Рядом был мост, перекинутый через заснеженные берега, но вела она их прямо под этот мост. Вода замёрзла, толстый слой льда покрыл его, казалось, навсегда. Глаза щурились, стараясь привыкнуть к темноте, но даже криков о помощи они услышать не могли.
От моста несло водорослями, странный запах для такого сезона. Они вошли и почувствовали, как тьма схватила их. Тяжёлая рука была у этой темноты, и удары у неё были грубыми, но не смертельными, пока нет. Тот, который стоял позади остальных, рванул со всего маху, но кто-то схватил его за капюшон. У тьмы было много рук.
А потом тьма оставила их лежать на мокром снегу, но не потому что лишила их сознания. Там, под твёрдой плотной кромкой льда что-то было. Проплывало. Так близко, что даже можно было заметить тень под водой. И это что-то было большим. Настолько, что понадобилось несколько секунд для того, чтобы тень исчезла полностью.
Окровавленные, они стояли ещё некоторое время, протягивая друг к другу свои дрожащие руки. А затем лёд треснул. Ту-ту-дум! Земля пошла рябью. Они побежали, но не успели и оказались в воде. Кровь застилала им глаза и уши. Кожу обожгло лёдяной волной, конечности свело судорогой. Хани ушла под воду с головой, темнота была такой, что хоть глаза коли. Юхан схватил её за капюшон и потащил на поверхность.
— Что это за срань? — закричал он.
— Давай-ка потише, — зашипел на него Пелле. — И плыви сюда.
Там, куда он показал, земля была ещё сухой. Лёд обломился, и показалась промёрзлая почва, комья земли вместе с худыми корнями и сохранившимися под снегом листьями торчали наружу. Раскрасневшимися от холода руками они схватились за уступ и вытянулись на поверхность.
Мокрая одежда стесняла движения, вода капала с носа и волос. Если бы не зима, они бы сняли одежду и шли бы обратно без неё. Можно было бы передвигаться по крышам или по канализации. Лассе видел все эти тропы, которые казались скрытыми. «Дороги всегда прокладывают по одному и тому же маршруту» — говорил он.
Сестра продрогла. Её тело было намного слабее зимой. Холод сморил её, и она чувствовала, как засыпает.
— Искать? — спросил Лассе.
— Нет, — ответил Пелле. — Потом займёмся этим. Сейчас идём домой.

Уже тогда, в детстве, Пелле стал негласным лидером. Только тогда всё было намного проще. Они прятали Хани у Лассе в подвале. На самом деле, сперва они прятали её от самого Лассе. Боялись, что он просто убьёт сестричку, потому что он убивал где-то с двенадцати лет. Сперва случайно — кошек, не расчитал силу, а потом пару раз пацанов чуть старше себя. Тех, которые нарывались на драку, они получили своё. Лассе пробивал головы кулаком, он не душил. Но никто не узнал об этом, в конце концов, хотя «маньяка» искали. И вроде бы даже нашли — мужик сознался в нескольких убийствах детей, а этот случай повесили в придачу.
Но Лассе не трогал Хани. Он как-то сразу понял, что убьёт малышку, если ударит её хотя бы раз. Его отец был охотником (так он сам себя называл, на самом же деле, ребята полагали, что тот занимался браконьерством), и тому было всё равно даже на самого Лассе, поэтому Хани жила на чердаке. Они выходили наружу, но для этого им пришлось замаскировать девочку, чтобы опека не смогла её найти.
Хани подстригли под мальчика. Парни даже собирались отдать ей что-то из своей одежды, но она вся оказалась велика. Для того, чтобы одеть её, они раздевали пацанов семи-восьми лет с соседних районов. Подходили, били в лицо и раздевали до трусов. Юхан даже забрал у одного тёплую курточку, думая, что так они смогут гулять вместе даже зимой, но не повезло. Опека забрала Хани в сентябре.
Юхан плакал, Хани кусалась, Пелле смеялся — «ещё увидимся», Лассе молчал и придумывал план. Парни часто приходили и стояли под окнами детдома. Из дверей сестрёнку больше не выпускали, но она всё равно сбегала, не без их помощи.
И в конце концов, её удочерили, в шестнадцать. Новые родители были из тех опекунов, которые всеми усилиями пытались добиться расположения ребёнка. Те «предки» брали в основном «проблемных» детей. «Тебе не обязательно сбегать, ты всегда можешь попросить разрешения, и мы вместе подумаем, когда лучше всего пойти погулять». Странные они были, но ни платьями, ни куклами Хани купить не смогли, она так и носила ворованные пацанячьи шмотки.
Однажды они разрешили привести домой друзей. Как же они удивились, когда вместо подружек у порога стояли три огромных лба. Парни отмылись, как могли, Пелле даже нарвал цветов у дороги, Фру назвала это очень милым, хотя и покосилась на синяки и порванную коленку.
— Чем она может заниматься с этими гопниками? — говорил озадаченный Гер. — Я таких громил среди взрослых не видел, а тем только по шестнадцать.
— Очень вежливые мальчики, — мягко говорила Фру. — Хоть и выглядят очень взрослыми.
— Вежливость напускная, в подоле от кого-нибудь из этих ублюдков принесёт. Хорошо что не долго эту Лупу терпеть, в восемнадцать же и отпустим её.

Пелле выругался, а потом плюнул в снег. Слюна быстро примёрзла, пузыри покрылись тонкой ледяной корочкой. Потом он выругался вновь и, уже успокоившись, сел на корточки, положив голову на сложенные руки.
— Ушёл и пёс с ним, — высказал Юхан.
— Нет, — проговорил тогда Пелле, его ярость быстро улетучилась. — Я знаю эту тварину.
— Водку с ней пил?
— Да иди ты, — тут он выпрямился и пнул лежащий рядом сугроб. — Я мелким эту штуку видал.
— Левиафана? — заливался Юхан.
— Да-да, Левиафана. Ты бы тоже увидел, если б не дрых. Это было когда мы в лесу на неделю застряли. Мы тебе ещё глистов из жопы доставали. Уж это-то ты помнишь.
Юхан помнил, он разразился звонким смехом, скорчившись до самой земли. Тогда они жрали всё подряд, но он, кроме того, ел всё сырым. Поэтому однажды, опорожнив кишечник, он заметил в своих испражнениях членики паразита.
— Можем доплыть, конечно, но смысла нет, — заключил Лассе. — Я следов не вижу. Тут придётся под лёд залезать, но мы едва ли уверены насчёт её и какими клыками она располагает.
Пелле поёжился — он тоже не знал. Да и в тот раз, подо льдом, он едва ли мог различить даже силуэт. Но почему-то сомнений у него не было. Это не меньше, чем тысяча километров. Конечно, за такое время эта штука могла и расплодиться, но Пелле всё равно был уверен, что это она, и никто больше другой.
Лассе всё это время молча стоял. Он смотрел на льдины, отражение его было замутнено припорошенным снегом, но блёклый солнечный свет всё же окрасил участки непокрытого снега в цвет его волос. Лассе всю жизнь думал, что он рыжий, и только когда в их компании появилась девчонка, ему сказали, что цвет этот — медный и на рыжий совсем не похож. А сейчас и рассвет быть такого же цвета. Медный, словно кто-то ковал мечи в пламени горна. И снег через пару десятков минут стал таким же.
Ледокол всё так же стоял, слегка накренённый в сторону воды. Трещины не достали ни до него, ни до тусовочной части. Заметил ли кто-то кроме них, что прямо посреди берега, окружающего чащобу, образовался широкий-широкий пруд? Вряд ли. Их тонкие слабые ножки не смогли бы даже пробраться через сугробы, которые там были ночью.
Почему бы твари не пробить лёд там, где было народу больше всего? Не испугалась же она их, в самом-то деле.
— Лезть мне в воду? — сказал вдруг Лассе.
Пелле потоптался на месте и в итоге проговорил:
— Нет, не надо. Уходим.

Сквозь сон Хани слышала гулкое журчание в трубах. Для Левиафана слишком узко, но кто знает, может быть личинки у него совсем крошечные. Проникнув в дом, они растут, питаются мясом, а потом вновь спускаются в водосток, унитаз или в раковину, смотря до каких размеров они дорастут. А там, в море они ищут кого покрупней или жрут целыми судами, стаскивают зевак с суши, и вот они уже больше скал. Парни суетились в комнате, пока она спала, но Хани слышала их сквозь неспокойную дрёму.
Во сне она была медведем. Почти всегда им была, и даже если так не выглядела, то постоянно чувствовала себя им. Даже в самой поверхностной дремоте, она знала формулу, как превратиться полностью. Она была простой — что-то типа «просто представь себе...» и на этом всё. Но стоило ей проснуться, как сон мгновенно забывался, и она забывала это «волшебное слово», которое сама же и придумала.
И вот она поднялась, даже как-то неожиданно сама для себя. Спать она больше не хотела, братья посмотрели на неё, как бы выжидая, что она будет делать дальше. Чаще всего она просто бредила во сне, тогда её просто следовало уложить ещё раз, как ребёнка, которому приснился страшный сон. Иногда Хани вставала в туалет или попить. И сейчас, когда она сказала «я хочу попытаться ещё раз», Лассе уже было потянулся к ней, но Хани выскользнула из его рук.
— Я не сплю, — сказала она. — Я хочу снова попробовать, мне кажется, должно получиться в этот раз.
— Зима ведь, — с улыбкой сказал Юхан. — Все мишки спят.
— Не, поехали, — сказал вдруг Пелле. — Поехали в лес. Если сестрёнка чувствует, что надо тренироваться, значит, так и надо.
И они завели «Вольво», который почти полностью был погребён под снегом. В кузов поместились бутылки с водой и чистые полотенца. Солнце скрылось, а ветер гнал снег, счищая их следы. Было пусто.
Хани пыталась несколько раз. Несколько десятков раз. Но всегда не хватало смелости, она всегда чувствовала, как кожу разрывает на части, и это пугало так сильно, что рвота подступала к глотке. Её некому было научить, она ни у кого не могла подсмотреть, и совершенно ничего не могла понять.
Казалось, солнце вот-вот появится, облака выглядели такими мягкими и пушистыми, но на деле оказались очень плотными, и ни за что не пропускали свет. Редкие машины встречали их, ещё были люди с безучастными лицами. Пелле остановил «Вольво» в пролеске. Всё остальное они уложили в рюкзаки и пошли вперёд по снегу.
Начинался бор. Такой тёмный и густой, что и без того блёклый свет был совсем заслонён толстыми ветвями. Хрустели позвонки пушистых снежинок, тяжёлые ботинки прошлись по ним быстро и безжалостно. Они умерли быстро, не успевая почувствовать боль.
— Давайте здесь, — сказал Лассе, бросив со спины рюкзак прямо в снег, рядом с косматой елью. — Раздевайся.
От холода сразу же бросило в сон. Однажды Хани так и упала в спячку, но не сегодня. Что-то да произойдёт сегодня, успех или неудача, но почему-то она всё равно была к этому готова. Братья смотрели на неё, их глаза мягко скользили по её телу, а руки всегда были готовы поднять, обнять и обтереть.
И она начала обрастать шерстью. Она была чёрной и жёсткой и покрывала всё тело. Но Хани сделала ту же самую ошибку, которую повторяла каждый раз — посмотрела на свои руки и испугалась. Руки были чёрные и когтистые, совсем не похожие на её собственные. Тотчас же исчезло всё — и вновь она голая стояла посреди леса.

— Как же ты обратишься, если не принимаешь собственные когти? — сказал Пелле, переворачивая картошку на огне.
Хани задумалась и опустила голову, закутавшись в три пледа.
— Это же часть тебя, — добавил Лассе.
Картофелины обуглились на огне, но внутри были мягкими.
— Сожжёшь ведь, — прыснул Юхан.
— Хочешь вместо меня готовить? — сказал Пелле, посылая ему снежок, а потом обратился уже к Хани. — Попробуем в следующий раз. Это всё из-за зимы, не переживай.
Снежок полетел теперь в его сторону, попал за шиворот, и Пелле был вне себя, когда посылал следом и второй, и третий…
— Камни у тебя в них, что ли?! — завопил Юхан.
Хани захохотала, но всё же закрыла дверь машины и наблюдала уже за боем из окна.
— У меня просто руки не из задницы, — ответил Пелле.
Лассе на время замолчал. И остальные долго ещё смотрели на него, ожидая, что он расскажет, но он просто молчал. А потом, когда они доели картошку, опять замелькали деревья. Ощущение было, как то, забытое, перед большими зимними праздниками.
— А мы уже пропустили Рождество? — вдруг спросила Хани.
Парни переглянулись.
— Сейчас февраль, — промычал Пелле, пережёвывая.
— Мы давно не отмечали никаких праздников, — рассмеялся Юхан.
— Сложно отмечать праздники живя в глуши, не имея даже календаря, — вздохнул Пелле.
— Вот ты знаешь, сколько тебе лет?
— Понятия не имею.
— Вот и я об этом.
Сосны, занавешенные снегом, склонили свои тяжёлые ветви до самой дороги. Наверное, это были очень старые деревья, потому что их верхушки было почти не видать. А может быть это только туман мешал разглядеть что там, наверху. Сосны росли так близко друг к другу, что корни многих торчали из-под земли. Словно они мешали один другому.
— Можем придумать свои, — внезапно сказал Лассе, который до сих пор молчал.
— И что это будет за день? — спросила Хани.

Были и спящие в преддутренний будний день. Шторы многих квартир были задёрнуты, в редких окнах горел свет. Некоторые шторы закрывали окна лишь наполовину, но никого не удавалось разглядеть в темноте. Школьники выходили из квартир с пухлыми рюкзачками, держа своих пап и мам за ручки. Личики их были недовольными и угрюмыми. Никто не желал вставать в такую рань и идти по обледенелым улицам.
Такие уродливые районы, с этими серыми многоэтажками, мусорками и бездомными псами. Но так тепло и уютно выглядели эти окна ранним утром. Хани лежала на руках Юхана, она давно спала. И могла бы проспать до самого марта, но очнулась тем же вечером.
Пелле готовил морковный торт. Лассе дома не было, он пошёл «за покупками». Как давно они вот так просто не суетились из-за чего-то настолько пустякового, как праздник. Причём, это был только их праздник. Пришлось даже узнать какой сегодня день. Шестое февраля.
Опять пошёл снег. Белые пушистые червячки покрывали землю, Хани сделала всё возможное, чтобы они не вошли в их дом — вымыла обувь, закрыла окна и занавесила их шторами. Они скрылись ото всех, словно делали что-то тайное. Даже Лассе пришёл, тихо-тихо закрыв за собой дверь. В руках у него были печеньки и гирлянда.
— Новый год, что ли? — сказал Юхан, протирая глаза и глядя на все эти безделушки.
— Не мандарины же…
— Тогда всё-таки Рождество.
— Да задолбал!
Они развесили гирлянду, фонарики горели ярко, так, как-будто включили свет. Печенья были с имбирём, но никто его не брал. Все ждали полуночи (для этого пришлось купить часы). Не для чего-то, просто так. Просто потому что они так решили. Сидели по кругу и даже не смотрели на часы. «Тик-так» — стучали они. — «Тик-так».
Время ползло медленно, как червяк по верёвочке.
Час до полуночи.
Агония заполненных домов, прокуренных квартир. Свет ещё горел во многих окнах, редкие огоньки мигали — то включались, то выключались, безумцы всё не могли определиться, стоит ли им бодрствовать или уже можно лечь спать.
Полчаса до полуночи.
Замигал один из жёлтых фонариков, высвечивал сигнал SOS. Наверное, испытывал жгучую боль. Но не перегорел. Окончательно он погаснет только тогда, когда сгорит дотла, а для этого ему ещё достаточно времени. Задёрнулись соседние шторы. Супружеская чета готовилась смотреть ночные кошмары, которые посетят их сегодня.
Четверть часа до полуночи.
Мальчик сверху обмочился во сне, ему приснилось, что он обнаружил кости своей милой матушки в ванной. Она решила помыться именно тогда, когда с крана потекла жидкость, разъевшая её плоть. Когда малыш проснётся, он обнаружит пару синяков на её лице — не более. Просто папа вернулся домой не в настроении.
Десять минут до полуночи.
Ветер оборвал ветку, и она упала на капот соседской машины, но та не засигналила. Молчала не только машина, куривший неподалёку горемыка вдруг обнаружил, что у него пропал голос, когда тот хотел позвать на помощь. Глаза его лопнули, из них и из ушей потекла густая кровь, такая горячая, словно её вкипятили. Он упал на землю, бычок прожёг штаны, но мужик уже не чувствовал боли.
Пять минут до полуночи.
Сидевшая допоздна студентка технического колледжа выглянула в окно. Ветер прошёлся такой, что стекло растрескалось на мириады осколков. А потом она не видела ничего, то ли потому что она лишилась зрения, то ли потому что на улицу упала тень, да такая большая, что стало черным-черно.
Минута до полуночи.
Фонарики на гирлянде погасли. Спящие заворочались в своих постелях. Те, кто до сих пор бодрствовал, упали замертво. Дворовые псы завыли все, как один. Смерть прокралась на длинных сгнивших лапах, и заглянула в каждой окно каждой квартиры. И только в одной не увидела живых.
Полночь.
Смерть ушла, забрав с собой всех, кого успела прихватить. Гирлянда загорелась вновь. Пелле тотчас встал со своего места, чтобы достать из холодильника молоко, подогреть его и налить каждому. Юхан придвинул имбирные печенья, они пахли по-постному, совсем не так, как солёное мясо, но почему-то выглядели аппетитными и таяли во рту просто замечательно.
— Так что за праздник-то? — спросил он.
— День, когда смерть оставила нас.

Круги на воде. То же было и тогда, когда рыбалка была неудачной в один дождливый день. Но сейчас дождя не было, даже снег и тот не пошёл, а круги на воде были, и происходили они из-за того, что рыба всплывала брюхом кверху. Но проблема была даже не в рыбе. Пёс с ней, с этой рыбой. Всплыл человеческий труп. Не искусанный, словно просто утопленник, но что-то совсем не верилось.
Парни вытащили его из воды, чтобы осмотреть его до того, как приедет полиция. Крови не было, а вот следы челюстей синели на правой лодыжке. Его утащили за ногу, наверное, когда он проходил мимо. Жалко мужика. Не вовремя он решил прогуляться.
— Это точно он, — прыснул Пелле.
— Левиафан, ага, — улыбнулся Юхан.
Пелле метнул на него яростный взгляд, но ничего не сказал.
— Ныряю? — сказал Лассе.
— Нет.
— Почему? Упустим же.
— Очково. Сожрёт, утащит. Я же не знаю что эта скотина делает.
— Топит корабли и трахает девственниц, — вставил Юхан.
— Помолчи.
— Делаем-то что?
— Сможешь отыскать, с какого места утащили его, не залезая в воду?
— Неа, тут течение больно быстрое. Ни за что так не отличу, даже по запаху.
Пелле постоял, помялся на одном месте и в итоге ответил:
— Давай вдвоём полезем.
Они стали раздеваться, складывая одежду в рюкзаки. Было холодно глядеть на них, но, казалось, они совсем не чувствуют мороза, даже после того, как полезли в воду. Пелле не собирался мешать Лассе в его поисках, он бы пошёл один, если бы мог так же определять пути, он всего-навсего боялся потерять кого-то из друзей.
Вода была с осколками льдинок, которые то и дело проплывали перед самым лицом, закрывая обзор. Рыжие волосы Лассе мелькали в темноте, они взяли друг друга за руки. Лассе потащил его за собой, он нашёл путь. Этот путь был как светлячки в светлой комнате. То есть, их было видно, но приходится приложить усилия, чтобы отличить их от обычных жуков, копошащихся повсюду. Жуков, которые формируют какие-то другие пути, сейчас не нужные.
Светлячки от трупа были совсем мелкие, он проделал путь, который уже стирался за такое долгое время. Наверное, плавал несколько дней, прежде чем достигнуть того места. Однако что-то различить всё же удавалось — их вели то вниз, то вверх, то ли течение несло его во все стороны, или же это светлячки разметались кто куда.
Но в одном месте светлячков оказалось больше всего, и вода там была спокойна. Место это находилось на самом дне, серебристые рыбки плавали там и ловили рачков. «Не иначе, как там он и утонул, пока его таскало туда-сюда» — подумал Лассе. Отсюда человек мог попасть лишь с площади, значит, там его и схватили, а потом тащили за собой по воде, затем у него кончился кислород, отчего он и умер.
Как только Лассе понял это, он дал сигнал в обратную сторону, но Пелле вдруг заколебался. «Уж не хочешь ли ты и впрямь найти своего Левиафана?» — подумал тогда про себя Лассе, и повёл того за руку сильнее, и Пелле повиновался. Они поплыли назад.
Мысли барахтались в голове, как вода в желудке. «И что с того?» — подумал Пелле. — «Место нашли, а дальше-то?». Тварь, однако, нашла их первее, чем они её. Так бесшумно она подплыла, что едва-едва колыхалась вода под её неспешными движениями, но Лассе успел заметить огромную морду, открывшуюся, казалось, для того, чтобы вобрать в себя всё живое.
Теперь Лассе мог его рассмотреть. Эта была гигантская рыбина в целый дом. Этажей десять, не меньше. Хотя рыбой её можно было назвать лишь наполовину, вместе с чешуёй у него росла ещё и шерсть, такая длинная, густая и серая. Морда у него была сращена с туловищем, и на первый взгляд, было не разобрать где у этой тварины было её рыло, а где задница. Но потом она открыла пасть и показала мириады своих белоснежных зубов.
Рывками Лассе поплыл к поверхности, потянув брата за собой. Зверюга торопилась за ними, пузыри выходили из её пасти, словно их пускали из пузырькомёта. Вкус воды изменился, отдавало плесенью и гноем. Ни с чем не спутал бы Лассе этот вкус. Это вкус мертвячины, что-то гнило в огромной рыбине, наверное всё то дерьмо, которым она питалась. Вдруг что-то с силой потянуло его за руку. Поворачиваться и проверять времени не было, но ноша его стала так тяжела, и это заметно замедлило его.
Когда они достигли поверхности, Пелле висел на его руке, как кукла. На его посиневшем животе были видны следы зубов, тварь не прокусила его, но оставила следы сдавлений. С его рта бежала густая кровь, глаза были открыты, но взгляд остался мутным, словно он глядел куда-то сквозь. Сквозь голые ветки озябших деревьев.
— Нашёл своего Левиафана, — подумал Пелле.

Лицо его совсем побелело, а живот, наоборот, стал синим, словно на него вылили бутылку красного вина. Вдавления прошли, и на их месте остались видны только мелкие царапины, которые, однако, долго не могли затянуться и много кровоточили.
Они поочереди сидели возле больного Пелле, который больше не открывал глаза. Хани спала с ним в обнимку, не просыпаясь, словно её спячка совпадала с его недугом. Лассе притащил молодого парнишку на следующий день. Чтобы тот не орал на весь дом, ему вырвали язык, а затем выпотрошили ещё живого. Истекая кровью, он смотрел на свой пустой живот, в котором раньше были органы, пока Пелле кормили и натирали его внутренностями.
Но едва ли это помогло. Старший брат открыл глаза, но ни слова не мог прошептать, и глядел так, словно глаза ему застилал плотный туман.

Пелле плыл по воде. На самом деле, это была не река, по крайней мере, не та, в которой он умудрился отхватить. И вкус у воды был странный, что-то между варёными яблоками и человеческой плотью.
— Наверное, я сплю, — подумал он, но мысли его были такими громкими, что тьма, окружающая его, повторила их, и все обитатели его сна услышали это.
Однако никто не ответил. Настолько Пелле был одинок. Он поднялся со своего ложа и обнаружил, что было вовсе не так глубоко, как он предполагал. Ему удалось встать, и тогда он разглядел, что находится в лесу, и в нём обитали полчища существ, которых видел в первый раз. Но только хотел он подойти к берегу, как твердь под ним стала вдруг мягкой, как песок. Как вода. Как кровь. И она вновь поглотила его, и он упал и тонул долго-долго. Часы. Дни. Недели. Года.
И когда Пелле упал на самое дно, ноги его опустились на песок, он был тёплый, мягкий и весь изрыт червями, которые беспрестанно жрали то, что оседало на нём (плоть и кровь, хлипкие, нежные и сгнившие от многих сот лет). Страх, такой сильный и тошнотворный, одолел им настолько, что он опустошил свои внутренности в воду, из его рта вышла рвота мясом и опарышами.
Вода журчала так мягко и окутывала его так плотно, что это внушало Пелле ужас, который парализовал все его члены. Когда он, наконец, обернулся, то увидел перед собой своё чудовище. Тварь смотрела на Пелле и был недвижима, словно совсем и не собиралась нападать. Тут паралич спал, и Пелле сам метнулся вперёд, разрывая её руками и зубами, словно бумагу. То, что осталось от зверя, сожрало Пелле, и больше он ничего не видел долгое время.
Он протянул руку в пустоту, но ничего там не нашёл. Он кричал, но крик затерялся где-то в глотке. Тогда он тихо позвал, но никто не пришёл ему на помощь.
— Милые братья, — заплакал он без слёз. — Малышка-сестрёнка.

Лассе знал лес так же, как птицы ведают свои гнездовья, и лес за городом ничем не отличался от всех других, пусть даже они находятся в совсем другом месте. Они кое-как растрясли Хани, чтобы та проснулась, а потом долго отпаивали, чтобы она пришла в себя. И вот теперь они все собирались в лес ранним утром.
Юхан хреново водил машину, поэтому их трясло, но Лассе тогда водить не мог, потому что глаза его вовсю были обращены на окружающую их местность. Пелле трясся на заднем сидении вместе с сестрой, его разгорячённая голова покоилась на её коленях, пульс стучал в посиневших висках, Хани чувствовала это под своими пальцами.
— Тормози, — скомандовал Лассе.
— А тут уже и так проехать негде, — сказал на это Юхан, показывая рукой на плотно примыкающие друг к другу деревья. — Выходим, ребята.
Из кишок того мальчонки они сделали широкий неровный круг, в который поместились сами и в центр уложили Пелле. По четырём сторонам получившейся фигуры они положили сердце, мозг, язык и глаза.
— Болтать я буду, — сказал Юхан и последним вступил в круг. — А ты, давай, зови только.
Лассе наклонился к мёрзлой земле, опустив на неё обе руки.
— Сперва пусть Восток увидит меня.
Кишки встали торчком, зашевелились не они, но земля под ними, и земля растаяла в том месте, где лежали глаза.
— Гей, Восток! — закричал Юхан. — Что видно с твоих высоких холмов? Не видишь ли ты нашего брата, который потерялся в срединной земле?
Но молчали холмы, лишь туман простирался с их суровых высей. И тогда Лассе сказал:
— Следом пусть Запад услышит меня.
Содержимое кишок выпало на поверхность, пропитав стенку полностью до самого основания, земля повернула их к затихшему навсегда сердцу.
— Ой, Запад! — кричал Юхан. — Что твои бурлящие воды? Не видал ли ты нашего брата, заблудившегося между небом и пропастью?
Но не ответил и Запад, не поднялись воды, не растаял снег. Тогда вновь заговорил Лассе, и голос его заговорил уже змеиным языком:
— И теперь, пусть Юг вспомнит обо мне.
Кровь струйками полилась, растапливая снег. Теперь круг был похож на большой красный цветок, но тот быстро отцвёл, став бурым, а затем потемнел до чёрного. Земля повернулась, и перед ними оказался мозг.
— Ты, Юг! — орал Юхан, снежные шапки слетели с веток елей от его голоса. — Куда бегут твои облака? Не знаешь ли ты нашего брата, что плутает в костях земли?
Безмолствовал Юг. Не просыпал снег на землю, не разразился грозой. Тогда Лассе сказал, скрипя зубами и изрыгая кровь:
— И теперь, Север, говори со мной.
Кровь вскипела, гром раскатился по пролеску, Хани затрясло так, словно её било в лихорадке. До сих пор молчащая, она захлюпала так, как будто собиралась плакать. Земля повернула их к красному языку, лежащему посреди сугробов.
— Хой, Север! — завопил Юхан. — Что твои глубокие норы? Ответь, где наш брат, пропавший промеж облаков и подземий?
Язык зашевелился, оброс мясом и сосудами. И теперь окровавленный рот лежал перед ними без головы, шеи и туловища. Рот откашлялся, сгниль вышла из него бурой жижей, а потом он произнёс:
— Зверьё… Всё топчите землю своими ногами, а тем временем, живые содрогаются от вашей поступи. Но лишь трое вы здесь стоите, а есть и ещё один зверёныш, и тот далеко смог убежать и глубоко зарыться. Нет его ни сверху, нет его и снизу. Он промеж. За зверя платят дорого. За зверя платят зверем.
Он и замолк. Ни слова больше не произнёс мёртвый рот, а после того, как последние звуки растаяли в тишине, мясо распалось и сгнило, органы выцвели и стали едины с землёй, а зверьё продолжало недвижно стоять посреди тёмного леса.