Зимнее Слово. Вещие Тени (Глава 6)

… Вечерами, когда вьюга завывала в трубе, словно голодный зверь, Оксана рассказывала старые сказания. О Яг-Морте – Вöрса (Лешем), с которым нужно было договориться, прежде чем войти в его владения, оставить подарок на пеньке – кусочек хлеба, бисер. О Вöрсалöн – духе леса, который мог и наказать нерадивого охотника слепотой в чаще, и помочь достойному вывести к добыче, если попросить с чистым сердцем и оставить часть добычи у священного дерева. О Зарни Ань – Золотой Бабе, могущественной богине Севера, хозяйке ветров и золотых гор, чей каменный идол, говорят, скрыт где-то в каменных горах у Медшöр ю (Изначальных Вод), и кто найдет его с чистым сердцем, обретет ее защиту от всех напастей. Голос матери звучал мерно, как стук веретена, которым она скручивала собачью шерсть в нить, а за стенами выла вьюга, напоминая о хрупкости их мира и неодолимой силе стихий.

Однажды в такую ночь, когда ветер выл особенно злобно, а снег хлестал в стены, словно пытаясь пробиться внутрь, к ним пришел нежданный гость. Не охотник, а старуха, согбенная, как коряга, выброшенная на берег, закутанная в многочисленные лохмотья меха и кожи, поверх которых была накинута шкура рыси. Это была Марпа, шаманка, тöдысь, жившая в уединении выше по ручью, в маленькой избушке, заваленной сушеными травами и костями. Ее знали все окрестные стойбища, побаивались, но и уважали за знание трав и умение толковать знаки. Ее лицо, изрезанное морщинами, как старая карта глухой тайги, было непроницаемо, но глаза, маленькие и черные, как угольки, горели странным внутренним светом, видящим сквозь стены и время. Запах сушеных трав (полынь, багульник, чемерица), старого дыма и чего-то дикого, звериного, как от берлоги, шел от нее.
– Йиркап. Оксана, – ее голос был скрипучим, как ветер в сухих тростниках по берегам осенней Камы. – Би ва ловъя гöгыль. Важ костъяс оз вайöны öшö. («Дай огня погреться. Зима лютует, а старые кости зябнут»). Она поставила в угол посох, увенчанный рогами небольшого оленя, обвитыми полосками бересты с начертанными знаками.
Ей подали место у очага, на низкую колоду, подали деревянную чашку с горячей ухой из сушеной рыбы и кедровых орешков. Марпа ела медленно, причмокивая беззубым ртом, ее глаза скользили по стенам, закопченным веками, по висящим сетям и оружию, по лицам Йиркапа и Оксаны, задержались на Пельгаше, замершему с ножом и куском березового капа в руках. Ее взгляд был острым, как шило. Потом она отложила пустую чашку.
– Локтi сьыланкывъяс, пиян? («Видел сны, парень?») – спросила она внезапно, уставившись на Пельгаша своими угольками-глазами.
Пельгаш растерялся, покраснел под этим пронизывающим взглядом. – Локтi… («Видел...») – пробормотал он. – Ва… Эзысь ю… Пырöм. Да… бисьтъяс. Чужöй бисьтъяс увал вылын. Уна. («Вода… Серебряная нить… Рвалась. И… огни. Чужие огни на увале. Много»).
Марпа закивала медленно, как будто ожидала этого, ее морщины углубились. – Локтi, локтi. И эз öти тэнö. («Видела, видела. И не только ты»). Она повернулась к Йиркапу. Ее голос стал тише, но от этого только весомее. – Юраяс горлöны. Вöрса гöгöрвоö. Каръяс сьöд юрыс сьöд ю вылысь локтöны. Кузь кыша лэдзö ми му вылö. («Духи шепчут. Вöрса тревожится. Черные птицы с юга прилетают. Длинная тень ложится на нашу землю»). Она сделала паузу, вглядываясь в пламя. – Желез кыша. («Железная тень»).
В избе стало тихо. Даже вьюга за окном словно притихла, прислушиваясь. Треск дров звучал оглушительно. Йиркап нахмурился, его рука сжала край скамьи. – Горъяс локтöны, Марпа. Коданлысь кывзы. Мортъяс. Желез кöмкоръяса. Ясак чукöртöны. Кöсйöны. («Слухи ходят, Марпа. От Кодана слышал. Люди. В железных рубахах. Дань собирают. Силой»).
– Горъяс? («Слухи?») – старуха усмехнулась беззвучно, лишь тень усмешки скользнула по ее лицу. – Эз горъяс. Тшöк. Да локтö беда, Йиркап. Ыджыт. Кыдз тулыс паводок. Кыйö слабыöс. Аскильö. («Не слухи. Правда. Идет беда, Йиркап. Большая. Как весенний паводок. Сметет слабых»). Она посмотрела прямо на него, и в ее взгляде была ледяная тяжесть. – Тэнö сьыланкыв, пиян, эз öддьöн сьыланкыв. Паныд пас. Эзысь ю – Кама тэнö. Пырöм – тэнö волыд лэдзöм. Чужöй бисьтъяс – факелъяс пришельцыяслöн. Тэнö увал вылын. («Твой сон, парень, не просто сон. Знак. Серебряная нить – твоя Кама. Разрыв – твоя воля под угрозой. Чужие огни – факелы пришельцев. На твоем увале»). Она сделала паузу, давая словам впитаться, как яду. – Готовься, Йиркап. Глубже уходи. К Изъясö-Сьöлöмö велöд твой род. Сэтiн овлö важ тшак. Сэтi олö Зарни Ань. Сiйö кöсъя тэнö. Сiйö дорйы. («Готовься, Йиркап. Глуше уходи. К Камню-Сердцу веди свой род. Там старая сила. Там Зарни Ань дышит ближе. Ее ищи. Ее защиту»).
Оксана перекрестила себя старым, дохристианским знаком – лбом, плечам, груди, шепча про себя защитные слова. Лицо ее было белым, как снег за стенами. Йиркап молчал, сжимая рукоять ножа у пояса. Скептик в нем боролся с глубочайшим уважением к силе Марпы и леденящим душу предчувствием, что старуха права. Свобода… Ее лишиться страшнее смерти. Страшнее встречи с шатуном.
– Кыдз адззыны Изъясö-Сьöлöмсö, Марпа? («Как найти Камень-Сердце, Марпа?») – тихо спросил он, глядя в огонь. – Батьыс велöдчи… но дыр овлö öшö. Туйыс вунöдöм. («Отец говорил… но давно. Тропа забыта»).
Марпа покачала головой, ее взгляд стал неземным, устремленным куда-то сквозь стены, в темноту и вьюгу.
– Юра велöдчö… («Дух приведет...») – ответила она загадочно. – Кор локтö дыр. Сьöлöм тэнö тöдö туйсö. Тöд: гöгыль гöгöрын – тайö олöм. Но да дым сiйöс адззысьö дырсяньыс. («Когда придет время. Сердце твое знает дорогу. Помни: огонь в очаге – это жизнь. Но и дым его виден издалека»). Она встала с трудом, опираясь на посох, отряхиваясь. – Ме мунö. Гöтрасьö мед тэнö гöгыль да соль. Да тöдö: тöв гор – медым тшöк. Сiйö мусьысь локтö, йылысь, чутсьысь. Сiйö тшöк сьылан. («Я пойду. Благодарствую за хлеб-соль (огонь и соль). И помните: зимнее слово – самое верное. Оно от земли идет, от холода, от тишины. Оно правду сказывает»).
Она ушла в ночь и вьюгу, открыв на мгновение дверь и впустив вихрь снега и ледяного воздуха. Тяжелое предчувствие, гуще печного дыма, осталось висеть в избе. Пельгаш смотрел на огонь. Его сон… Он был вещим? Значит, чужие огни… придут? Страх, холодный и липкий, сжал его горло. И рядом с ним – образ Тайры. Ее смелые глаза, улыбка. Что с ней? Что с ее стойбищем? Защитит ли ее отец Кодан от железных людей? Любовь и страх сплелись в один тугой, болезненный узел где-то под сердцем. Признание опасности стало неизбежным, как смена времен года. Зимнее слово было сказано.