Семена Смуты и Первые Удары (Глава 10)

Зима в тот год выдалась лютая, морозная, с глубокими снегами. Охота была плохой; зверь, чуткий к чему-то недоброму, ушел глубже в непроходимую парму – тайгу. В закромах Игваса зерна оставалось в обрез. На вече старейшины погостов подняли ропот, требуя снизить непосильную дань. Ульф сидел на своем резном тюне – месте вождя, покрытом шкурой огромного медведя, – и слушал, сжимая резные подлокотники до побелевших костяшек. Он знал: снизить дань – значит показать слабость, пригласить к еще большим требованиям. Но и голодный ропот мог перерасти в мятеж.
Торгейр стоял у стены, скрестив мощные руки. Его взгляд, полный немого укора и презрения, жёг спину брата: «Видишь, Ульф? Твои уговоры с духами не наполняют закрома. Не шепоты нужны, а сильная рука! Нужен поход за добычей! На юг, к булгарам, или на запад, к тем чужакам, что уже осмелились селиться у истоков Камы!»
Именно в эту тревожную пору Игвас начал свой тайный, ядовитый танец. Он шептал Торгейру в темных переходах керемета: «Сила твоя, воитель, – спасение земли. Ульф… он связан по рукам и ногам старыми обычаями и бабьими страхами перед каждым шорохом в лесу». Он нашептывал Кудашу на пирах: «Чердынь высасывает соки из Вишеры. Не лучше ли ярлом быть своему? Игвас поможет с зерном… конечно, за скромную плату». Он даже попытался осторожно зондировать почву у Айрэ, но старая ведунья лишь плюнула через левое плечо, отгоняя нечисть, и прошипела: «Червяк копает под дуб. Но дуб крепок, корни его глубоки, а червяка раздавит в прах».
Интриги быстро переросли в открытые козни и удары в спину. Первой жертвой пал верный Свельд. На большом пиру в честь Духа Огня поднесли самому Ульфу чашу с медовухой. По древнему обычаю, первым должен был отпить дегустатор – эту роль всегда исполнял Свельд. Исполин осушил добрую половину чаши – и рухнул замертво, с лицом, посиневшим от страшного яда. Паника охватила пирующих! Айрэ, вонзив свой пронзительный взгляд в перепуганного виночерпия (подкупленного Игвасом, но не ведавшего о смертоносности зелья), бросила горсть священного пепла в огонь очага. Пламя взвилось неестественно зеленым столбом. «Духи гневаются на измену в стенах керемета!» – прокричала она, и ужас сковал всех. Виночерпия под пытками выдали Игваса. Тиун, обвиняемый, визжал и корчился, пытаясь свалить вину на Торгейра, лишь бы спасти свою шкуру. Ульф, бледный от гнева и горя по верному дружиннику, приказал немедля бросить предателя Игваса в черную прорубь на Колве – на съедение голодным вакулям, водяным духам. Торгейр, потрясенный подлостью заговора, но невиновный в этом злодеянии, поклялся на лезвии своей секиры в верности брату и ярлу. Но трещина между ними стала пропастью, заполненной недоверием и подозрением.
Едва отгремели отголоски отравления, как пришла новая беда. Кудаш, подстрекаемый обещаниями Игваса (данными еще до его гибели), объявил, что Духи Вишеры требуют особого, отдельного жертвоприношения – лучшего коня из личного табуна Ярла Ульфа. Это был не просьба, а прямой вызов власти Чердыни. Отказ означал оскорбление духов Вишеры и давал Кудашу повод к открытому мятежу. Согласие – было бы признанием слабости ярла перед лицом своеволия старейшины. Ульф, посовещавшись в тишине с Айрэ, пошел на хитрость. Он согласился, но потребовал провести обряд совместно, в священной роще у самого слияния Колвы и Вишеры, где силы духов обеих рек были равны. Когда собрались старейшины всех родов и начался обряд, Айрэ внезапно впала в глубокий транс. Ее голос, ставший чужим и гулким, огласил рощу: «Духи рек гневаются! Но не на ярла! Они гневаются на Кудаша за ложь на их имя, за алчность, за попытку расколоть Пермскую землю в час испытаний!» Под давлением общего священного ужаса и непререкаемого авторитета ведуньи, старейшины Вишеры отступили. Кудаш был посрамлен, лишен сана старейшины и удалился в свое стойбище, пылая бессильной злобой.
Казалось, буря миновала. Но Парма, древняя и мудрая, уже чувствовала приближение иной, куда более страшной грозы. Бьярн, патрулируя дальние западные границы владений Ульфа близ Чусовой, перехватил тайного гонца. Тот нес весть, но не на бересте, а выцарапанную на тонкой костяной пластине. Адресат был неизвестен, где-то еще западнее. Изображение было простым и зловещим: волк, точащий свои клыки о могучий дуб. Айрэ, взглянув на знак, побледнела как снег: «Волк… Волк с запада. Он уже идет. И он находит здесь тех, кто готовит ему путь, точа зубы на дуб – на нашу землю».