ГИБЕЛЬ ПАРМЫ (Глава 17)

Зима в тот год выдалась лютой, но не снег и мороз сковывали сердца жителей Пармы. Вести, приносимые гонцами от Йиркапа и его следопытов, становились все мрачнее. Москва не просто шла – она катилась железным валом, сжигая стойбища, ломая священные знаки, ставя свои кресты на пепелищах капищ. Волк-Князь показал клыки.

Ульф созвал Вече Хранителей в Чердыни не для спора, а для решения. Пама, лицо которого стало похоже на высеченный из мореного дуба оберег, молчал, но его взгляд, устремленный на Лавра в Покче, был красноречивее любых проклятий. Торгейр, закаленный в бесчисленных стычках с вакулями-одиночками, рвался в бой, его топор жаждал московской крови. Айрэ, чьи глаза видели сквозь туман времени, казалась хрупкой тенью у священного огня на Рате. Йиркап стоял рядом с Ульфом, его молчание было тяжелым, как шкура медведя, пойманного в капкан.

– Они пришли не за солью, не за данью, – голос Ульфа гремел под сводами Раты, заглушая завывание вьюги за стенами. – Они пришли за землей. За нашей Пармой. За духами, что дышат в кедрах, за волей, что течет в наших жилах! Лавр предупреждал. Духи шептали. Теперь Волк у порога. Щит Тайги зовет своих!

Решение было предрешено. Собрались все, кто мог держать лук или топор: воины Ульфа и Торгейра, охотники Йиркапа, железные дружинники Лавра из Покчи. Даже седовласые старики из дальних стойбищ, ведомые духом сопротивления и словом Памы, пришли к Чердыни. Договор у Столба скрепил их воедино. Они стояли за свою землю, под одним Щитом.

Битва началась на подступах к Чердыни, когда первые лучи солнца окрасили снег в багрянец. И этот багрец вскоре стал цветом крови. Московские рати были неисчислимы, как таежная мошкара поздним летом. Их копья и сабли сверкали холодным железом, против которого деревянные щиты и кожаные доспехи хранителей были слабой защитой. Торгейр рубился как одержимый, уложив десяток врагов прежде, чем московская рогатина пронзила его медвежью шкуру и сердце воина. Его последний крик слился с ревом медведя, чей дух он носил в себе.

Лавр, Железный Воевода Покчи, сражался у моста через Колву. Его люди, закованные в добротные доспехи, выкованные в кузнях Покчи – плоде Договора – держались стойко. Сам Лавр, вспоминая клятву у Столба, бился с яростью обреченного. Он видел, как падают знакомые лица, как гаснут глаза тех, кто поверил в Щит Тайги. Когда конь под ним был сражен, Лавр встал на мосту, заслонив путь к отступлению для своих. Его меч, подаренный Ульфом в знак союза, рассекал воздух, пока московская секира не обрубила его взмах. Лавр пал на окровавленный лед Колвы, глядя в серое небо Пармы. Покча еще стояла, но Договор оплачивался его кровью и жизнью.

Чердынь горела. Дым от горящих домов и святилищ смешивался с паром крови и криками умирающих. Ульф, окровавленный, с разбитым щитом, отбивался у подножия Раты. Рядом с ним, не выпуская из рук посох с подвесками из медвежьих когтей, стояла Айрэ. Ее глаза были закрыты, губы шептали молитву духам, призывая гнев Омӧля на головы осквернителей. Но поток врагов был нескончаем.

– Ульф! – крикнул Йиркап, появившись как призрак из дыма, его лук был сломан, в плече торчала стрела. – Щит треснул! Духи велят уходить! В Тайгу! Пока живы корни!

Это был голос не просто воина, но Хранителя Земли. Голос, знавший, когда нужно затаиться, чтобы выжить. Ульф взглянул на пылающую Чердынь, на тела павших друзей, на хрупкую фигуру Айрэ. Прагматизм вождя и голос духов, звучавший через Йиркапа, совпали. Не сдача, но отступление. Чтобы сохранить семя.

– Под Щит! – проревел Ульф, отбивая удар. – Вслед за Йиркапом! К Вишере! К предкам!

Отступление возглавил Йиркап. Тропы, известные только ему да духам тайги, стали их спасением. С ними шли Ульф, Айрэ (ее вел под руки молодой воин), горстка уцелевших хранителей, женщины, дети, старики. Пама отказался уходить. Он остался у догоравшего священного огня на пепелище своего стойбища на окраине Чердыни. Когда московские воины вломились в его дом, старый шаман встретил их не оружием, а проклятием, выкрикнутым на языке духов так громко, что даже победители на миг остановились. Пламя, казалось, вырвалось из его уст, поглотив его и первых ворвавшихся. Его жертва стала последним, страшным актом защиты своей земли.

Покча пала следом. Без Лавра, без подкреплений из разгромленной Чердыни, ее стены не устояли. Железные кузни, символ Договора, были разграблены или разрушены. Те, кто не погиб с мечом в руках, были уведены в плен или бежали в леса, пытаясь догнать ушедших на север.

Долгие недели длился путь. По заснеженным дебрям, вдоль замерзших рек, через перевалы Урала. Йиркап вел их не просто на север – он вел их вглубь Щита Тайги, туда, где власть Москвы еще не дотянулась, где духи лесов и болот были сильны. К землям предков, к истокам Коми-Пермяцкого рода. Голод, холод и погони косили слабых. Айрэ, истощенная, но непоколебимая, поддерживала дух людей, толкуя знаки природы, успокаивая духов разоренных земель.

Однажды ночью, когда они устроили привал среди вековых кедров на берегу незнакомой, но полноводной реки (будущей Камы), Айрэ попросила развести костер. Не просто для тепла. Она достала из походной сумки обгоревший сучок. Тот самый, что когда-то сгорел в священном огне у Столба, скрепляя Договор с Лавром.

– Договор разорван Волком, – прошептала она, глядя на сучок. – Покча пала. Лавр пал. Но клятва духам – вечна. Щит Тайги не сломан, он лишь отступил вглубь.

Она бросила сучок в костер. Пламя охватило его, и на миг всем показалось, что в языках огня мелькнули знакомые тени: Торгейр с топором, Пама с горящим взором, Лавр в своих железных доспехах, с мечом Ульфа в руке. И над ними – огромный, полупрозрачный силуэт медведя и лося, сливавшихся в древний символ Пармы.

– Мы – Щит, – сказала Айрэ, и ее голос внезапно обрел прежнюю силу. – Пока мы живы, пока помним Столб, помним Договор, помним павших – Щит Тайги стоит. Здесь. На этой земле. Духи приняли жертву. Они дают нам приют.

Ульф, сидевший у огня, чинивший разбитый щит, поднял голову. В его глазах, уставших от потерь, горела новая искра – искра воли к жизни, к продолжению рода.

– Здесь наш дом, – глухо произнес он. – Здесь мы соберем силы. Здесь духи сильны. Пока стоит Тайга – стоит наш Щит. Пока жив наш род – жива Парма.

Йиркап, прислушивавшийся к ночному лесу, кивнул. Он слышал в отдаленном вое волка и ответный рев медведя. Он чувствовал под ногами мерзлую, но живую землю. Землю, которая примет их, защитит и даст силы выжить. Землю, которая станет новой, еще более глухой и неприступной твердыней Щита Тайги. Они пришли на земли, которые их потомки назовут Коми-Пермяцким округом. Их борьба не кончилась. Она просто ушла глубже, под сень вечной Тайги, став частью ее древнего, непрерывного дыхания. Договор с духами земли был вечен, даже если Договор с людьми оказался написан кровью и оплачен пеплом.