Неомистерия

На самом отдалённом участке земли, между толщами льда, посредине самого холодного океана, где не прекращает завывать ледяной ветер, где солнечный свет проникает лишь изредка, ненадолго, где день не сменяет ночь, а превращается в серые сумерки, стоит, вот уже много лет, старая, занесённая снегом избушка. С виду она похожа на большой сугроб, с горящими окнами, метель иногда оголяет её дряхлый фасад, но тут же заботливо вновь прикрывает снегом, скрывая избушку от посторонних глаз.
Внутреннее убранство ничем не отличается от внешнего вида дома. Скрипучие дряхлые полы, запорошенные снегом, три деревянные лавки, стол и несколько стульев, вот и всё что находится в доме. В комнате кружат снежинки, которые проникают внутрь через щели окон и старой дряхлой крыши.

— Уже пора! – из темноты раздался голос.
С лавок вскочили двое:
— Как пора? Ещё не всё готово! Рано же!
— У нас заканчиваются запасы! Нужно начинать сейчас! – вышел из темноты хозяин голоса.
Медленно ступая по снегу на полу, он направился в сторону тех двоих. Он был низкого роста, тело и голова были покрыты чёрными волосами, больше напоминающие шерсть животного, из волос на голове торчали острые длинные уши, лицо было круглое и совсем без волос, в центре которого был сморщенный нос и маленькие чёрные глазки. На нём не было обуви и никакой одежды. Большие, не пропорциональные телу ноги, уверенно ступали по снегу, не чувствуя холода и мороза. Для такого маленького существа, у него был нехарактерно низкий и хриплый голос:
— Спускайтесь в подвал и подготовьте там всё! Скоро начинаем!
— Слушаемся, Босс! – крикнул высокий снегообразный увалень, с железным шлемом на голове, больше напоминающий ведро. Он представлял собой соединённые комья грязного снега, один налепленный на другой, нижний ком был самым толстым и заледенелым, с вкраплениями грязи и сухой травы. Из кома, что был чуть меньше первого, по бокам торчали две толстые ветви дерева, к низу разветвляясь на несколько веток, на верхушке существа красовался крючковатый сучок, над ним сверкали два чёрных угля.
— Давай, двигайся, Озноб, — толкнул он своего товарища по ледяному плечу.
— Ай! Хлад, чего дерёшься, я и так всё понял, — засеменил другой шароподобный, открывая в полу дверь, ведущую в подвал.
Озноб отличался от своего собрата, меньшими комками своего тела, он был ниже ростом, зато у него были большие угли-глаза и широко вытянутый рот. Нос представлял собой половину моркови, который постоянно выпадал и терялся, но Озноб всегда его находил. Нос ему откусил олень, неожиданно подкравшийся к нему, когда тот спал в сугробе рядом с домом. С тех пор нос плохо держался на лице Озноба.

Спустившись по лестнице в подвал, Хлад надел на руки перчатки и зажёг керосиновую лампу. Свет озарил длинный коридор подвала, который ввёл в большой подземный зал.
По обе стороны коридора, стояли стеллажи с баночками различной величины, наполненными непонятной субстанцией, надёжно закупоренные железными крышками, рядом стояли и пустые банки, со сложенными крышечками к ним.
Пройдя вдоль коридора, Хлад и Озноб вошли в зал.
В зале, как и в коридоре, на стенах-стеллажах тоже были банки, в центре стояла огромная морозильная камера, похожая на саркофаг, надёжно закрытая и припорошена снегом.
Хлад нажал на кнопку, затрещали старые лампы на потолке и зал наполнился тусклым светом:
— Озноб, подай мне порцию «живы» и «силы».
Озноб поставил лестницу и полез на стеллаж:
— Тебе побольше?
— Давай побольше! Мессир скоро ещё привезёт!
Озноб потянулся за большой банкой, упёрся животом в стеллаж, короткие руки не дотягивались до банки. Озноб сделал усилие, живот-ком захрустел, снег посыпался на пол ледяной стружкой. Озноб сделал ещё усилие, полка стеллажа впивалась в тело всё глубже. Рука уже нащупала банку, пальцы заскользили по крышке. Озноб придвинулся ещё ближе, заветная банка оказалась у него в руке, разворачиваясь, тело Озноба подкосилось, и верхняя часть шлёпнулась на пол, а вместе с ним и банка, которая вдребезги разлетелась на мелкие осколки. Субстанция, находившаяся в банке, голубым, почти бесцветным паром наполнила зал и испарилась. Полка стеллажа разрезала Озноба на две части. Нижняя часть осталась стоять на лестнице, оперевшись на стеллаж. Верхняя часть распласталась на полу, кучей грязного снега. Нос улетел в угол зала и закатился под стеллаж. Глаза – угли разлетелись по полу в разные стороны.
— Упс! – донеслось из ямки в сугробе под ногами Хлада.
— Озноб! Что ты наделал! Ты разбил «живу», — Хлад начал топтать снег у себя под ногами, — Что мы скажем Мессиру? Наши запасы и так иссякли, их может не хватить, чтобы Мессир проснулся!
— Хлад! Не надо! Не надо ходить по моему лицу, — завизжал Озноб, — Лучше помоги мне собраться.
— Собраться? Для того чтобы собраться, нужна «жива», а ты угрохал добрую половину. Где ты мне прикажешь, её взять, а?
— Ну, я же не могу лежать здесь кучей снега на полу.
— Так… — Хлад почесал веткой свой сучок-нос, — Надо сообщить Боссу.
— Нет, не надо Боссу, — зароптал Озноб, — Хладик, пожалуйста, давай без него. Просто меня соберёшь, и мы все об этом забудем.
— «Живы» останется мало, Мессир может не проснуться, а если не проснётся Мессир, то не сможет поехать за «живой» и «силой», — рассуждал Хлад, — Если он не привезёт «живы» и «силы», тогда в скором времени мы превратимся в обычный снег.
— Я уже обычный снег, если ты не заметил. Только ещё разговаривающий снег, пока «жива» из меня окончательно не вышла.
— С другой стороны, — продолжал Хлад, — Я ещё помню, как Босс нас лишил «живы» на пару десятилетий, за то, что мы разбудили Мессира на пару часов позже.
— Вот именно, Хлад, — донёсся голос Озноба с пола, — Если ты сейчас расскажешь Боссу, то он и тебя разберёт на десяток лет. Давай ты меня уже соберёшь, и мы с тобой разбудим Мессира. Дадим ему побольше «силы», я думаю, он всё успеет сделать, до того, как снова захочет в спячку.
— А если нет! А если не успеет, ты представляешь, что начнётся? – возразил Хлад, — Босс нас усыпит навсегда, а себе слепит новых помощников, я не хочу погибать, я ещё молодой.
— Поэтому, Хлад, нам нужно скрыть этот досадный инцидент, разбудить Мессира, и надеется, что всё пройдёт гладко. Другого пути нет.
Хлад взял лопату в углу подвала и стал собирать снег в одну кучу:
— Ладно, Озноб, только ради нашего общего блага.
Когда снег был собран, Хлад сбил остатки тела Озноба с лестницы и принялся катать комки. Озноб перестал быть Ознобом, теперь он был всего лишь тремя комками снега. Поставив комья один на другой, Хлад подобрал угли и вставил на верхний ком. Чуть ниже глаз он проковырял ямку, взял со стеллажа маленькую баночку с «живой» и вылил содержимое. Угли загорелись холодным светом, а рот скривился в привычной для Озноба улыбке:
— Хладик, спасибо тебе! — радостно воскликнул Озноб, — Найди, пожалуйста, мой нос и мои руки.
— Руки? Зачем тебе руки? Ты ими не умеешь пользоваться.
— Прекращай, Хлад, я понял свою ошибку, больше такого не повториться.
Хлад вставил ветки по бокам тела Озноба:
— Нос свой сам ищи…
Озноб проверил функциональность своих рук, выписав в воздухе несколько движений, и обнял Хлада.
— Спасибо, брат, — снег подтаял под угольками глаз, капля воды скатилась по щеке Озноба и тут же замёрзла, — Я никогда не забуду твоей доброты.
— Надо поменять «живу» и «силу» местами и убрать разбитые стёкла — отрываясь от объятий Озноба, проговорил Хлад, — Чтобы Босс ничего не заподозрил.
Хлад подошёл к стеллажу, достал большую банку, такую же, как ещё совсем недавно разбил Озноб, и поставил на полку с надписью: «Жива».
— Теперь «сила» и «жива» поменялись местами, — с озадаченной улыбкой пробормотал Хлад.
— Не расстраивайся, брат, — пытался взбодрить Хлада Озноб, — Вот увидишь, всё пройдёт гладко.
Озноб собрал стёкла в ведро и задвинул за стеллаж.
— Нет, так не пойдёт, их нужно отнести и выбросить, чтобы Босс не видел, — сказал Хлад, — И ещё, надо поставить, что-то вместо «силы».
— Я потом незаметно вынесу стекла, не переживай…а вместо «силы» можно поставить пустую банку на задний ряд.

На лестнице, ведущей в подвал, послышались шаги. Глухой звук продолжал нарастать, открылась дверь, и на пороге подземного зала появился Босс.
— Всё готово? – в пустоту спросил Босс.
— Да, вот только, что закончили, — засуетился вокруг Босса Озноб.
— Долго же Вы копаетесь, бездельники, — буркнул Босс, переводя сверлящий взгляд на Озноба, — Где твой нос?
Озноб удивлённо потрогал своими ветками там, где должен был быть огрызок моркови, но ничего не нащупав, пролепетал:
— Оё, даже не знаю, потерялся опять, — забегал он по залу подвала, заглядывая во все углы, — Должно быть, закатился куда-то…Ты же знаешь, Босс, после этого оленя, мой нос совсем не устойчивый, мне уже давно нужно, что-нибудь новое, может даже и не овощ вовсе, а что-нибудь более прочное…
— Ладно, прекрати галдеть, — отдёрнул Озноба Босс, — Пора начинать! Хлад запускай!
Хлад подошёл к саркофагу, который представлял собой холодильную камеру с двумя отсеками, и нажал кнопку на панели управления. Крышка саркофага со скрежетом раздвинулась. Хлад нажал на другую кнопку, и одна из камер выехала вперёд по направлению стоящего Босса и Озноба.
— Озноб неси «живу», — приказал Босс.
Озноб подал две маленьких баночки с голубовато прозрачной субстанцией.
— Этого мало, неси большую банку, — возразил Босс.
— Давай, вначале это используем.
— Я говорю, неси большую банку, — спокойно сказал Босс, с недоверием косясь на Озноба.
— Босс, давай используем маленькие баночки, чтобы Мессир их взял с собой, а то опять будет ругаться, что сильно уж ему большие банки неудобны.
— Этого мало, неси большую! — перешёл на крик Босс.
— Ну ладно, ладно, — бормотал Озноб, — Ты Босс, тебе виднее.
Озноб придвинул лестницу к стеллажу и полез за банкой.
— Босс! — крикнул Озноб, — Я не могу достать, банка далеко стоит.
Озноб закряхтел, заёрзал по полке, тянулся к банке, заговорщицки посматривая на Хлада, который отвернул голову к морозильной камере, делая вид, что не замечает стараний Озноба.
— Растяпа, бестолочь, — кричал Босс, — Уйди с полки, пока не разбил там всё. Я, думаю, пока и этого хватит.
Босс вылил содержимое маленьких баночек в камеру саркофага:
— Закрывай!
Хлад нажал на кнопку, камера со скрежетом приняла первоначальное состояние, а вторая камера выехала вперёд.
— Тащи «силу», — крикнул Босс, стоящему рядом со стеллажом Ознобу.
— Сию минуту, — Озноб взял большую банку и засеменил к саркофагу.
— Чего это ты, большую банку тащишь? – спросил Босс.
— Да тебя не поймёшь, — недоумевал Озноб, — То большую, то маленькую, ты уже определись.
— Ладно, хватит болтать! Голова уже от тебя болит, — Босс вылил банку «силы» во вторую камеру, и она вернулась в своё прежнее положение в саркофаге.
Хлад нажал кнопку на панели управления, саркофаг пришёл в движение, застучали все механизмы, камеры для «живы» и «силы» на шарнирах опустились вниз, на вверх поднялась самая большая, основная камера, наполненная вязкой жидкостью, звук работающего механизма усиливался, заполняя гулом зал подвала. Гул дребезжания механической части саркофага постепенно сменился на сильный свист, будто завёлся двигатель на сверхскоростном истребителе. Через несколько секунд звук «пропеллера» постепенно сходил на нет и снова превратился в механический гул и вскоре совсем исчез. Жидкость в камере начала сливаться через нижнее отверстие, оголяя, находящегося там человека. Его руки и ноги фиксировали браслеты, соединённые тросами со стенками камеры. Когда жидкость окончательно исчезла, человек остался в подвешенном состоянии на тросах, с разведёнными по сторонам руками и ногами.
Хлад нажал кнопку на пульте управления и тросы со скрипом начали провисать, ослабляя подвешенное тело, пока человек не опустился на дно камеры.
— Озноб, снимай браслеты, — сказал Босс.
Озноб подошёл к камере принялся освобождать руки и ноги лежащего в слизи человека. На вид человек был без возраста. Его тело было в отличном состоянии, которому позавидовал бы олимпийский атлет, но оно всё было пронизано старческими морщинами и прожилками. Его кожа была светло синего оттенка, в полутёмном подвале, казалось, что от него исходит еле заметное свечение. Лица не было видно из-за длинных седых волос, которые покрывали голову, из этой гущи седины проглядывался только длинный прямой нос.
Озноб аккуратно толкнул своей веткой-рукой в бок человека:
— Мессир…Мессир, Вы слышите меня?
Из-под седой копны волос загорелись огненные глаза, изо рта человека вырвался стон, губы начали ловить воздух, пытаясь вдоволь насытиться кислородом. Человек приподнялся на локтях и принял сидячее положение.
— Слышу, конечно, слышу, — заправляя волосы на затылок, сказал Мессир.
— Как Вы себя чувствуете? – подошёл Босс и протянул халат человеку, который висел в шкафу рядом с камерой.
— Готовь ледяную ванну, Босоног, — обратился Мессир к Боссу, — Мне нужно смыть всё это и прийти в себя!

***
Рядом с избушкой находился сарай, в котором жил, между поездками Мессира, олень. Он был больше среднестатистического оленя, с большими ветвистыми рогами, украшенными разноцветными ленточками. Шерсть была очень тёмная и длинная, что не свойственно обычным оленям, шею окутывала копна седины, будто шерстяной воротник или мохеровый шарф. Мессир очень дорожил своим оленем, относился к нему всегда с теплотой и заботой и требовал этого от остальных. Босоног утверждает, что между Мессиром и его оленем есть какая-то невербальная связь, они могут мысленно общаться между собой. Хотя и не понятно, как олень может общаться. Скорее всего, он просто исполняет приказы Мессира на уровне инстинктов.

Озноб сидел за домом возле сарая и закапывал в сугроб стёкла, разбитой банки с «живой».
Дверь избушки с грохотом открылась, и на пороге появился Мессир. Он сделал пару шагов к сараю, зачерпнул двумя руками снег и начал растирать им лицо, руки и плечи, подобно утреннему умыванию. Проделав несколько раз эту процедуру, Мессир заметил ковыряющегося Озноба в сугробе.
— Эй, ты. Как тебя там?
Озноб обернулся.
— Что ты там делаешь?
— Озноб… Мессир, меня зовут Озноб.
— Что ты там делал, Озноб?
— Я…это… Искал свой нос, — подходя к дому, пробормотал Озноб, первое что пришло на ум.
— А…нос. А как же ты его умудрился потерять?
— Это очень забавная история, Мессир, — затарахтел Озноб, — Когда Вы уснули в прошлый раз, я тоже немножко устал и решил полежать за домом. Я люблю лежать за домом. Там такой вид красивый открывается. Кругом снег, одна сплошная ледяная пустыня. Видно только багровое солнце. Так вот… Я смотрел… Смотрел вдаль и уснул.
Озноб растянулся в улыбке:
— А Ваш олень, Мессир, подошёл и откусил мне нос. Я проснулся, а от носа осталась половинка, которую я и потерял, — Озноб захихикал, чем вызвал скупую улыбку на лице Мессира.
— И так…вот, — продолжал Озноб, — Я хотел бы у Вас попросить…Когда поедите, привезите мне пожалуйста новый нос. А лучше даже и не овощ, а что-нибудь попрочнее.
— Попрочнее, говоришь, — с ухмылкой посмотрел Мессир на Озноба, — Хорошо, привезу…
— Иди в дом, Озноб. Я хочу дать последние указания Вам всем, перед тем, как я уеду. Но для начала я хочу проведать своего оленя.

Все четыре обитателя избушки сидели за столом в центре комнаты. На столе стояли большие стаканы с жидкостью.
— Пейте! Вам надо набраться «силы» до моего приезда обратно.
— Мессир, расскажите, пожалуйста, откуда Вы берёте «силу» и «живу»? – отпивая из стакана, спросил Озноб.
— Какое твое дело? – буркнул Босс, — У Мессира и так забот много. К тому же, это тебя не касается, и касаться не должно. Твоё дело маленькое…
— Ладно тебе, Босоног, — перебил Мессир, — Я даже удивляюсь, как это ты до сих пор не рассказал парням о том, благодаря чему они существуют.
— Босс, говорит, что нам лучше не знать, как всё устроено, — вмещался в разговор Хлад, — Потому что мы может, и не поймём ничего, а только думать будем постоянно, и это будет только отвлекать нас от работы.
— Может быть, может быть, — Мессир почесал свой морщинистый нос и погладил бороду.
— Но я бы очень хотел хоть чуточку узнать, — горели глаза Озноба, проявляя искреннюю заинтересованность.
— Ну, хорошо… — сказал Мессир и сверкнул взглядом через седые брови на присутствующих.
— Вот ты, — показал он на Хлада, — Как ты появился?
— Я?.. – опешил Хлад, — Меня вылепил Босс и «оживил» меня. Он скатал три снежных шара, потом поставил их один на другой и… напоил меня «живой».
— Хорошо, а ты, Озноб? Как ты появился?
— Да так же, как и Хлад, Мессир, меня тоже вылепил Босоног…то есть Босс…Босс меня вылепил.
Босс с раздражением посмотрел на Озноба, он не любил своего имени и всегда говорил, что так его может называть только Мессир. А для всех остальных он Босс.
— И тебя и тебя, — Мессир поочередно показывал то на Хлада, то на Озноба, — Вылепил Босоног. И тебе, и тебе дал «живы». «Жива» по структуре своей полупрозрачный пар. Так почему же Вы абсолютно разные? Почему «жива» Вас наделила разными качествами?
— Ну, все не могут быть одинаковыми, даже снежинки разные, — блеснул знаниями Озноб.
— Потому что «жива» была разная? — предположил Хлад.
— Не «жива» разная, а принадлежала эта «жива» разным хозяевам. «Жива» она всегда одинакова, она прозрачно-голубая, слегка мутная и не имеет веса, как морозный воздух.
Вы разные, как две снежинки, с их эксклюзивными узорами, и одинаковы, как снег в общей своей массе, белый и холодный. Даже если бы Вас «оживили» из одной банки, где смешивается разная «жива», концентрация качеств бывших хозяев может быть различна в каждом глотке.
— Это мы понимаем, — заметил Хлад, — Откуда Вы берёте «живу»? Куда за ней ездите?
— Я её добываю.
— Как это?
— Пока я сплю в саркофаге, в вязкой жидкости, а это не что иное, как разведённая «жива» и «сила», ну и конечно же, снег, куда же без него. Я питаюсь этим коктейлем и в то же время произвожу новую «живу». Я прикреплён к стенкам камера специальными браслетами, чтобы во время моего сна, я не ворочался и не принимал других поз, находясь во сне. Так как это может сказаться на качестве произведённой мною «живы». Находясь в таком подвешенном состоянии, я постепенно перестаю ощущать своё тело, я будто растворяюсь в этой жидкости, я чувствую, как становлюсь водянистым, тягучим, а потом и вовсе перестаю себя ощущать физически, остаётся только мой разум, мои мысли. Я срастаюсь с этой субстанцией из «живы» и «силы» и в какой-то момент становлюсь ею. Вначале я ощущаю «живу» как что-то невидимое, потом из голубого полупрозрачного пара, она начинает крепнуть и обретать очертания. Постепенно из одного сгустка мутного пара, «жива» начинает делиться на составляющие части, вскоре этих частей становится всё больше и больше. Сотни, тысячи, а потом уже сотни тысяч и так далее. Я представляю эти частички, как отдельные живые организмы, вот как мы с Вами. Конечно, не точно же такие… — Мессир сделал паузу и улыбнулся.
— Эти части «живы» постепенно становятся самостоятельными, я во сне представляю, как они думают, что у них у каждого есть своя, хоть и ничтожная, но жизнь, поэтому у них появляются свои индивидуальные характеристики. Они неразрывно связаны между собой, потому что появились из одного облака «живы», в котором я нахожусь, которое и приняла мой облик, стало мной, или я стал ею. Хотя, это не так важно. Важно лишь то, что я, «жива», которая находиться в саркофаге, и все носители новой «живы» это одно целое.
— То есть, они — эти носители, знают Вас Мессир? – спросил Хлад.
— Не то чтобы знают, а скорее просто чувствуют связь со мной, что я есть. Они же не могут со мной взаимодействовать. Как вообще сон может взаимодействовать с реальным человеком? В данном случае, со мной? – задал риторический вопрос Мессир.
— Правильно! Ни как! – ответил он сам себе.
— Про «живу» примерно понятно, — сказал Хлад, — А «сила» откуда берётся?
Мессир, сделал глоток из своего стакана, вытер рукой усы и многозначительно посмотрел на стакан:
— «Сила» не что иное, как источник энергии, чтобы поддерживать существование. «Сила» может существовать без «живы», но рождается «сила» только в «живе». Когда «жива» обретает определённую сущность, а потом в этой сущности зреет, доходит до своего пика, созревает, тогда я еду за ней и собираю урожай. А на месте «живы» начинает вызревать «сила», так сущность, которая ещё некоторое время назад лишилась «живы», начинает производить «силу». Как только «сила» созревает, я прихожу и забираю её.
— А куда девается сущность? – спросил Озноб, — Которая растит «живу», а потом «силу».
— Да никуда, — сказал Мессир, — Просто исчезает, закрывает свои глаза и перестаёт существовать. Потому что в этой сущности уже нет ничего, что могло бы ей предавать смысл. Она уже не нужна, она перестаёт мне сниться, я перестаю о ней думать, потому что у меня нет к ней интереса, она пуста и бесполезна, как пустые банки со стеллажей нашего подвала.
— Как грустно, — надул свои ледяные щёки Озноб.
— Почему грустно? – спросил Мессир, — Ведь исчезает только оболочка, только то, что материализуется в моём сне, то, что я придумываю, пока зреет «жива». Их материальность рождается из облака моих фантазий, то есть из ничего, по сути, они и есть ничто, лишь плод моего скучающего воображения в процессе сна. Но они и есть «жива». «Жива» — это и есть они, эти сущности. Они созревают, отдают новую «живу», начинают вырабатывать «силу», а потом их материя, то есть сосуд, если можно так сказать, в котором происходит все процессы созревания «живы» и «силы», просто исчезает из моей фантазии, я их просто забываю за ненадобностью. Но их «жива» и «сила» остаётся навсегда, она кормит меня, я становлюсь ей, я делю её на новые материальные сосуды, в которых созревает новая «жива» и «сила», я собираю её, и она опять питает меня. И так до бесконечности, по кругу. «Жива» перемешивается, даёт новые сущности и снова становиться единым целым, одной большой вязкой субстанцией, в которой я нахожусь.
— Так значит, Вы и есть «жива»? – спросил Хлад, хлопая недоумёнными глазами.
— И, да и нет, — почесал лоб Мессир, — Понимаешь, то, что я думаю сосуды для выращивания «живы», это ещё не значит, что я думаю саму «живу». Выращивать, что либо, это не означает, быть этим. Хотя, от части, тот кто что-то выращивает несомненно отдаёт часть себя, свою энергию, свою часть жизни. Как я уже говорил, что все мы и я, и сущности, все из одного облака «живы». Так что можно сказать, что да — я и есть «жива». Может быть, только какая-то её часть.
— Если Вы, Мессир, и есть «жива» или часть этой «живы», Вы придумываете сущности для выращивания «живы», то кто тогда мы? Мы ведь тоже существуем благодаря «живе» и «силе», – рассуждал Хлад, — Вы же нас не выдумываете?
— Нет, Вас я не выдумываю. Фантазия не может вот так сидеть и разговаривать с фантазёром.
— Тогда кто мы?
— Босоног, ты им ещё не объяснил? – удивился Мессир, — У Вас очень важная миссия – забота обо мне и этом доме, чтобы всё работало чётко, чтобы не было никаких сбоев, чтобы всё и всегда было вовремя, чтобы не нарушился «живой» процесс.
— Ко всему прочему, — добавил Босс, — Вы также питаетесь «силой» и «живой» и в Ваших же интересах, чтобы всё всегда следовало задуманному плану.
— Это конечно, очень приятно, осознавать, что наша миссия так важна, — сказал Озноб, — Но всё же, каков наш главный смысл «жизни»?
— Вот об этом я и говорил, — пробурчал Босс, — Зачем Вам больше информации, чем Вы знаете? Это только отвлекает от работы, заставляет свернуть с тропы истины, которая вечностью проложена в нужном направлении.
— Да, я это пониманию, или даже раньше понимал, — сказал Хлад, — Но всё же должно быть, что-то большее, что-то значимее, чем просто поддерживать Мессира в саркофаге, провожать и встречать его с поездок.
— Ничего! Больше ничего нет! – крикнул Босс, — И ничего и не должно быть. Всегда так, всякий кто ищет истину, правду о высших материях, даже не замечает, что всё это у него под носом, главное правильно посмотреть. Так нет же… Начинается копание в себе. Кто я? Зачем я? Есть ли ещё кто-то, кто придумал меня? Кто он?
Я так Вам скажу – придумал Вас я, сделал Вас я, а сидите здесь Вы и рассуждаете о высшем смысле благодаря «живе» и «силе» и непосредственно Мессиру. Так что прекращайте думать о ненужном и продолжайте свою работу, ради которой, собственно, Вас и сделали и ради которой Вы всё ещё существуете. И запомните одно – Ваша работа – эта Ваша главная миссия в жизни. Да что там, это и есть Ваша жизнь…
— Полегче, Босоног, — растянулся в белозубой улыбке Мессир, — Грубовато конечно, но всё же ты прав. Я думаю, ребята не обидятся, ведь все мы знаем тебя, Босоног, и знаем, что ты не со зла.
— Ладно, засиделись уже, заболтались, — вставая из-за стола, сказал Мессир, — Пора собираться в дорогу. Хлад, собери все пустые банки в мой мешок, Озноб проверь оленя и дай ему «силы» перед дорогой. Всё, давайте за дело!
Мессир направился к выходу.
— Мессир! – окрикнул его Хлад, — Ещё один последний маленький вопросик, можно?
— Давай, только быстро!
— Как Вы собираете «живу»?
— Да, всё просто! – остановился в дверях Мессир, — Есть несколько дней в году, когда все сущности, которые связанные с производством «живы» и «силы» остаются сами по себе во всём мироздании. Все те, кто, когда-либо были, есть, будут или хотели быть, всё то, что было, есть, будет или должно было случиться, любые сны, фантазии, реальность, мечты, всё переплетается и проявляется. Эти дни, как бы перезагрузка системы. Когда все участники процесса отключаются друг от друга, перестают взаимодействовать между собой и могут понять, кто они и для чего они, могут узнать истину и своё предназначение и увидеть суть мироздания в своём изначальном обличии. Магическое время, скажу я Вам…
И да, это очень опасно, опасно для самих участников процесса жизни мира.
Это похоже на то, как если бы какой-то механизм работал изо дня в день, а потом на секунду перестал работать, все его части остановились, и теперь они уже не одно целое, а куча разного металлолома. И вся их суть состояла в том, чтобы этот механизм работал, потому как они и есть сам этот механизм. Чтобы этого не произошло, и всё не стало очевидным, чтобы, чего доброго, не было отторжения своего предназначения, я придумал им всем всеобщее празднование перезагрузки мира. Если уж система мироздания останавливается и перезапускается, то почему бы не отпраздновать это событие. С этой идеей выросло не одно поколение «живы». Чтобы они вдруг не поняли своей задачи и не нарушили привычный ход вещей, они должны быть чем-то заняты, они должны чувствовать радость и счастье от бесполезной суеты, которая и мешает им понять самое главное про них самих. Они не должны понимать, кто они и для чего они, и с другой стороны должны понимать, кто они и для чего они, но совсем по-другому…
— Что это за идея такая, то есть всеобщее празднование? – спросил Хлад.
Мессир улыбнулся:
— Всеобщее празднование перезагрузки мира – это моя выдумка, чтобы заполнить головы сущностей чем-то, как им кажется важным, весёлым и счастливым, пока я бодрствую и не могу на них влиять. Для них это своеобразная награда за их работу в круговороте производства «живы» и «силы». Однообразность деятельности сущностей заставляет их задумываться о бесполезности своих действий для себя, для своих жизней, что, в принципе, и есть правда и неправда одновременно, ведь они нужны, чтобы производить «живу» и «силу» и только, но с другой стороны это производство имеет высший смысл, но только не для них самих.
Празднуют они очень дико, прибывая в качестве низменного существа, который верен только своим инстинктам, что и является их истинным лицом, когда я не участвую в их жизни, после этого ещё несколько дней они восстанавливают себя, свои мысли, свой физический организм и снова начинается рутина, снова начинается осмысленная жизнь – производство «живы» и «силы», а сущности с нетерпением ждут свою награду, следующих празднеств, когда они снова смогут побыть собой.
— И как же всё-таки Вы собираете «живу»? – спросил Озноб.
— Так, вот, — продолжал Мессир, — Когда всё готово, я просыпаюсь, и реальность сущностей лишается моих фантазий об их мире. И наш с Вами мир и их мир сливаются, всё вокруг становиться единым, наполненным снегом, льдом, первичной пустотой и темнотой. Вот тогда я иду к ним и забираю у них «живу» и «силу».
«Жива» вырастает быстро. Новорожденный сосуд вырабатывает её несколько лет, она растёт и крепнет в нём, он радуется этой «жизни», он полон энергии, полон своих идей и надежд. Я очень люблю привязаться к одному из них и продумать ему «жизнь» до мелочей, сделать его известным, уникальным, востребованным, любимым и уважаемым в его, так называемом мире, который собственно есть мой сон. А потом я забираю «живу». Сосуд на мгновение перестаёт «жить», теряет связь со своим миром, с обществом других сущностей. Ещё несколько дней назад он был счастлив и весел, а сейчас это просто пустой сосуд, в котором ничего нет. Но это ненадолго. Вскоре там начинает созревать «сила». И уже все те мысли и надежды, которые ещё недавно казались вполне осуществимыми, становятся фантомными и недосягаемыми. Сущность потеряла свою «жизнь» и теперь ей нужна только «сила», чтобы дальше существовать. Сущность начинает понимать, с моей подсказки, конечно же, что ей нужно лишь одно, создавать вокруг себя бесконечную суету и занимать себя ненужными делами. Именно такие условия нужны для созревания «силы» — быть в движении. Как только «сила» созрела, я её забираю, а сущность через некоторое время перестаёт существовать в моей голове.
— А потом Вы выдумываете новую сущность, на её место? — спросил Хлад.
— Новые сущности я выдумываю несколько раньше, это даёт мотивацию остальным суетиться вокруг юнцов, пытаясь им привить правильную «жизнь», которой у них никогда не было, о которой они даже не знают, потому что никогда и не хотели узнать. Этой бесполезной суетой они вырабатывают нужную нам «силу» … Вот так! Я надеюсь, что всё Вам рассказал, а теперь пора в путь…
Мессир закончил свой рассказ и вышел из избушки.
— Чего сидим! — крикнул Босс, — Пора собирать Мессира в дорогу.

***
Метель усилилась за это время, пока обитатели избушки готовились к отъезду Мессира. Дом превратился в большой сугроб, были видны только тусклые огни из заснеженных окон.
Озноб пройдя в сарай, не нашёл там оленя. Дверь была распахнута, следы указывали, что он вышел. За порогом, следы за оленем замела метель. Озноб оббежал вокруг сарая и застал оленя за поеданием стекол от разбитой банки с «живой», которые оголил из сугроба ледяной сильный ветер.
— Стой! Что ты делаешь? – подбежал Озноб к оленю, — Выплюнь! Выплюнь сейчас же!
Озноб своими ветками полез в рот оленю, вычищая его горло от стёкол.
— Глупое животное! Нельзя это есть! Выплюнь! А ну открой рот!
Озноб пытался разжать челюсти животного и осмотреть его полость рта. Олень слегка поддался, и рука Озноба проскочила в рот, пытаясь обнаружить там осколки.
— Выплёвывай, сказано тебе!
Рука что-то нащупала, и Озноб резким рывком потянул это к себе:
«Наверняка он почуял «живу». Каким-то странным чувством обладает этот олень» — подумал Озноб.
Олень фыркнул и захлопнул челюсти, ветка хрустнула, переломилась, Озноб потянул свою руку на себя и закричал:
— Что ты делаешь? А! Прекрати!
Озноб упал на снег, от руки остался деревянный огрызок. Олень хрустел откусанной частью ветки.
— Глупый ты! Глупое ты животное! – еле сдерживая слёзы, всхлипнул Озноб, сидя в сугробе, — Где я тебе здесь найду новую руку? Опять нужно просить Мессира, только он может привести мне нормальную ветку!
Озноб встал, взял оленя за ошейник своей единственной рукой, и повёл его к избушке. Его встретил Хлад, который нёс мешки с банками:
— Где твоя рука?
— Олень сожрал! – обиженно проговорил Озноб.
— Он тебя очень сильно любит, то нос откусит, то руку! – хохотал Хлад.
— Очень смешно! – передразнивал Озноб брата, — Давай уже запрягай его, этого…Чтоб ему пусто было!
Хлад снарядил оленя, как скаковую лошадь, по бокам повесил мешки с пустыми банками, открыл одну банку с надписью «сила» и поставил перед оленем:
— Озноб, может, ты сам хочешь напоить своего друга! – хихикнул он.
— Перестань ты уже…
Дверь дома открылась, и на пороге появились Мессир и Босоног. Мессир был одет в длинную лохматую шубу, которая переливалась разными цветами, будто северное сияние. На голове была такая же лохмата шапка, которая слилась с его седыми волосами и бородой. На ногах были надеты кожаные высокие сапоги, переплетённые высокой шнуровкой.
— Всё готово? – спросил Мессир.
— Да! Всё сделано! – хором ответили Озноб и Хлад.
Мессир подошёл к оленю, обнял его, закрыл глаза и прикоснулся лбом к его морде, постоял так несколько секунд, будто читал мысли животного, потом шлёпнул его по боку и сказал:
— Ну, всё! У Вас достаточно «силы» чтобы продержаться до моего приезда и не превратиться в кучу безжизненного снега.
— Мессир! Мессир! — крикнул Озноб, — Ваш олень откусил мне руку! Привезите мне новую ветку.
— Как это случилось? А, впрочем, — махнул рукой Мессир, — Расскажешь потом! Привезу две лучших ветки, и про нос я не забыл.
Мессир вскочил на оленя, тот припустился галопом, постепенно разгоняясь, ленточки на рогах оленя развевались в разные стороны разноцветными полосками, шуба Мессира горела цветным пламенем. Олень набирал всё больше и больше скорости, пока не взлетел в небо. Сделав несколько кругов вокруг избушки, он выстрелом поднимался всё выше и выше, пока на небе от наездника и оленя не осталась только горящая точка, и та вскоре окончательно исчезла.
— Ну, вот и всё! Уберите здесь и в подвале, и в сарае! – дал указания Босс.
Неожиданно на небе появилась горящая точка и стала быстро расти, превращаясь в разноцветное пятно, через мгновение можно было различить всадника, который через секунду, вместе со своим животным упали в сугроб рядом с домом. Раздался громкий хлопок, и дикий гул на секунду поселился в ушах Босса и двух снежных собратьев. Они повалились на снег и застыли в беспамятстве.

Неизвестно сколько прошло времени, когда Босс почувствовал, что кто-то его толкает в бок.
— Босс! Босс! – говорящие расплывчатое пятно наклонилось над Боссом.
Постепенно пятно а глазах Босса приобрело очертания Озноба.
— Босс! Ты меня слышишь! – Озноб толкал в бок единственной рукой маленькое волосатое тело Босса, — Что-то пошло не так! Босс! Очнись!
— Не толкай меня, Озноб! – еле слышно пробормотал Босс, — Что случилось?
Босс привстал на одно колено, опустил голову вниз и откашлялся.
— Что произошло?
— Не знаю Босс! Только Мессир без сознания! А его олень мёртв!
— Как без сознания? Как мёртв?
Эта фраза заставила его встать и окончательно прийти в себя.
— Где Хлад?
— Он возле Мессира.
Босс и Озноб подбежали к месту падения всадника и оленя. В снегу, в луже крови лежал мёртвый олень с перерезанным горлом, через несколько метров от него Хлад склонился над телом Мессира.
— Что здесь твориться? – закричал Босс, размахивая руками.
— Босс! Что-то пошло не так! – кричал Озноб.
Босс подбежал к Хладу и Мессиру:
— Мессир жив? – спросил Босс, хватая за плечи Мессира.
— Как-то непонятно, Босс! – сказал Хлад, — Глаза открыты, и как будто бы жив. Но тело не двигается и на меня никак не реагирует!
Босс посмотрел в глаза Мессиру:
— В нём нет «живы», только «сила», много «силы», которая ему не даёт впасть в спячку. Ничего не понимаю… Перед отъездом, Мессир выпил почти полную банку «живы» … Что не так?
Босс обернулся и посмотрел на Хлада и Озноба.
— Что не так? Я Вас спрашиваю…
Босс подошёл к оленю и из кровавого горла достал кусок стекла:
— Это ещё что? Откуда у него в горле стекло?
Босс обернулся и посмотрел на снежных собратьев:
— Это что такое? — протянул он стекло к ним, — Откуда это?
Озноб и Хлад переминаясь, медленно отходили от места происшествия, что-то бубня себе под нос.
— Что это? – наседал на них Босс.
— Понимаешь? – начал Хлад, — Это недоразумение…
— Ах, недоразумение! — не дал договорить ему Босс.
В высоком прыжке мощным ударом, своей широкой ногой он сбил Хладу голову. Железный шлем-ведро улетел в противоположном направлении. Резким движением он выдернул ему руки, сбил второй ком тела, а ногой раздавил рядом лежащую голову. Из раздавленного комка снега, вместе с голубоватым паром вырвался усталый стон. Босс ногой раскидал куски головы в разные стороны и Хлад затих.
— Не надо, Босс! – заплакал Озноб, — Я тебе всё расскажу, только не надо…
— Ну, давай посмотрим, что ты скажешь, — вскрикнул Босс, — Но для начала помоги мне с Мессиром.
Босс наклонился над телом Мессира, взял за плечи и посмотрел в глаза. В глазах горел огонь. Горел мир «живы». Сущности, словно бесконечный рой насекомых, толкались, бегали, топтали друг друга, реки крови заливали их улицы и мостовые, площади горели ярким пламенем пожаров, здания рушились, земля трескалась под ногами сущностей, спасающихся от неминуемой смерти. Всеобщая паника переросла в агонию умирающего мира, а потом всё стихло.
В глазах Мессира огонь сменился на бушующий океан. Огромные волны обрушились на горящую землю, накрывая всё вокруг, ветер, ураганы, грозовые дожди победили огонь, после чего океан успокоился. В мире «живы» больше не было «живы», больше не было ничего, кроме воды, которая уничтожила всё что было сделано сущностями для их жизни, всё то, что когда-то снилось Мессиру, вода поглотила в себя, очистила всё до первоначальной задумки Мессира, только одна вода, один сплошной океан. Он постепенно стал покрываться льдом, пока совсем не замёрз, как и глаза Мессира. Его лицо замерло в безразличной улыбке, а ледяной взгляд уставился на Босса.
— Всё! – выдохнул Босс, опуская тело Мессира на снег.
— Что случилось? – осторожно спросил Озноб, — Мессир будет жить?
— Нет, это всё! – обречённо сказал Босс, — У нас нет больше «живы», чтобы погрузить его в спячку, тем более потом из неё его вывести. Пока в нём работала «сила» он ещё мог существовать, но не жить. А так как в нём было очень много «силы», то он показал мне или увидел сам, крах себя или мира «живы», в общем это уже неважно…
— Что же теперь делать?
— А что тут будешь делать? Когда закончиться «сила», ты тоже перестанешь жить. Мне «сила» не нужна. Я один из Вас не питаюсь ничем…
Босс сел на снег и посмотрел на Мессира, его тело начало покрываться коркой льда.
— Давай, рассказывай, почему всё так вышло? – обратился он к Ознобу.
Озноб, волнуясь и путая слова, рассказал всю историю от начала до конца.
— Знаешь, Озноб? Ты мне больше не нужен! – отработанным ударом Босс снёс ему голову и раздавил ногой, — В тебе больше нет смысла!
Босс посмотрел в небо, потом по сторонам, как всегда, не найдя там ничего кроме сумеречной серости и льда, он поплёлся к избушке. Это ситуация очень вымотала Босса, он лёг на лавку в доме и уснул.

Проснувшись, Босоног долго лежал и думал о произошедшем.
Он вспоминал о том, как очень давно, целую вечность назад, к нему в избушку постучался Мессир, как долго он ему рассказывал о своей миссии, как завораживающе-леденяще горели его глаза, как подолгу они сидели за столом, как он расспрашивал Мессира о «живе» и «силе», о сущностях, как эти разговоры придавали смысл его одинокой жизни, как он долго всё готовил, как построил саркофаг, сарай для оленя, как каждый раз ждал Мессира с поездок, как по его совету слепил Хлада и Озноба себе в помощь, как вроде бы всё выверено продумал, чтобы «живой» процесс не прекращался никогда. Это всё была его жизнь, а теперь её нет, не осталось ничего, теперь он вынужден опять влачить здесь жалкое существование совсем один, пока кто-нибудь, вроде Мессира не постучится в его дверь и не наполнит жизнь новым смыслом.
На сердце у Босонога была тоска, а в голове мысли о неопределённости в будущем, коря себя за вчерашнее происшествие, виня себя в невнимательности и чрезмерном доверии к Хладу и Ознобу, Босоног всё же решил пойти посмотреть на место сокрушения его жизни, прикрыть тела Мессира, оленя, Хлада и Озноба снегом, отдать им дань почести за его счастливое прошлое.
Подойдя к месту катастрофы, он ничего не обнаружил, как будто и не было ничего. Решив, что он перепутал место, Босоног несколько раз обошёл все окрестности рядом с домом, но кроме льда и непролазного снега он так ничего и не нашёл. Даже тело Озноба, которое осталось стоять на двух комках нигде не было видно. Босоног заметил, что и сарай куда-то исчез, как будто его и не было никогда. Засомневавшись в своей вменяемости, он зашёл в дом и не найдя входа в подвал, лёг на лавку и долго думал, что может он сошёл с ума, а может и не было ничего, может он так одичал в одиночестве, что стал путать вымысел и реальность. На миг ему стало страшно, страшно за себя или себя.
Может, это всё ему снилось, может быть это его воображение нарисовало Мессира, Озноба, Хлада, мир «живы», чтобы скрасить его одиночество в этой ледяной вечности. Может сон занял место реальности и вымысел оказался более осмысленным, чем реальная жизнь. Может быть, и он сейчас сниться кому-то, кто сидит в полной темноте и пустоте, и для него избушка в центре бескрайнего льда самая лучшая фантазия, которую он может придумать, в силу своего ограниченного восприятия мира.
Он этих мыслей Босоног сильно утомился. Глаза тяжелели, а мысли становились всё более расплывчатыми и тягучими.
«Пусть так и есть» — подумал Босоног, погружаясь в сон. «Но я точно знаю, что не буду ждать чего-то или кого-то, если вымысел заменяет мне реальность и придаёт мне желание жить, то я придумаю лучший для себя сон, поверю в него, и кто знает, может больше никогда не проснусь, сон станет для меня реальностью и я останусь там навсегда».