В дождь

Он сидел в машине перед своим подъездом, слушал как противный осенний дождь монотонно барабанит по крыше, смотрел на стекающие по стеклам капли и размышлял.
Уже несколько месяцев подряд в его жизни происходили необратимые изменения. Обычно такое называют не самой светлой полосой, но это если совсем гуманно выражаться, менее гуманно — тем самым местом на котором сидят или зимой на нём катаются с горки, когда нет ни санок, ни ватрушки или просто даже картонки.
Но осенние дожди тем и опасны, они обволакивают своими внутренностями всё, что в них попадает, растворяют все переживания, усугубляют их и потом, иногда, показывают такое, что видит далеко не каждый. Да и не каждый увидевший это воспримет увиденное буквально. Одни подумают, что это дождь нарисовал на запотевших стёклах причудливые картины, другим покажется, что это был мимолётный сон под заунывные звуки прохладных и невесёлых капель.
Рядом с подъездом, несмотря на непогоду, на деской площадке кто-то качался на детской качельке. Она скрипела при каждом движении, и хоть стёкла были закрыты, звук слышался глуховато, но отчётливо. Постепенно он начал как бы чувствовать движение, его как-бы носило вперёд и назад, а частота скрипа всё увеличивалась и увеличивалась, в то же самое время звук нарастал и усливался в громкости. И вот, наконец, при очередном движении вперёд он почувствовал, как вылетел вперёд. Как? Это неизвестно, просто вылетел, не почувствовав преграды ни в виде руля или лобового стекла, ни в виде капота или мотора под ним. Просто вылетел и упал. Но под ногами ни оказалось ни асфальта, ни луж, он упал на землю, влажную, тёплую, но весьма странную по своей текстуре землю. Она была крупной. Как это? Как может быть земля крупной? Она выглядела так, как быдто он смотрел на неё через огромную лупу. Комки земли, обычно мелкие и ничтожные виделись величиной с футбольный мяч, то, что показалось сначала горошинами или камнями, оказалось песчинками, неподалёку из крупной земли торчала ракушка, величиной с таз, и вокруг, тут и там, торчали зелёные трубы, похожие на фонарные столбы.
— Твою мать! Шайтанамана! Ваще труба! Что это?- заорал он.
— Одуванчиковый лес. Ты же часто сравнивал состояние одного знакомого тебе наркомана с одуванчиковым лесом. Это он и есть, во всей красе,- откуда-то сверху послышался обволакивающий спокойствием голос.
— А ты кто ещё?- заорал он не растерявшись,- А листья у одуванчиков где?
Крупная земля зашевелилась, загудела, низ труб окрасился в тона, близкие к фиолетовым и бордовым, на поверхность со скрипом и грохотом вылезли листья. На вершинах труб появились огромные нераскрывшиеся бутоны.
— Хотел листья — получи,- произнёс голос,- А кто я — неважно, сам поймёшь.
— Как я сюда попал?- снова заорал он.
— Да не кричи ты, я тебя прекрасно слышу, а на испуг ты меня всё равно не возьмёшь.
— Где я вообще?
— В одуванчиковом лесу,- продолжил голос, — видишь ли, всё, о чём ты когда-либо говорил — существует, все твои сравнения в той или иной мере материальны. Хочешь посмотреть на слова, которые звучат, как будто льдинки катит мартовкий ручей?
— Стоп! — он быстро сообразил, что к чему и какие могут быть последствия,- Вот этого точно не надо, это точно ни к чему. Тем более одуванчики цветут уже после мартовских ручьёв.
— А ты сообразительный, может быть тебе показать уродливую гниду, которая живёт внутри тех, кто тебе не нравится? Или тварь? Или паскуду? А давай я покажу тебе Чмо?
— А давай обойдёмся без демонстраций? — он, кажется, начал понимать, что сейчас может встретиться с целым батальоном собственных же эпитетов, у некоторых из которых красота не являлась достоиством, а большинство имело, во-первых, скверный характер, во-вторых, сверхъестественные способности.
— А что так? Испугался?
— Я то? Испугался?
— Ну не я же, мне они вреда не причинят,- ответил голос.
— Да понятно, ты же откуда-то с высоты вещаешь, как в репродуктор с дирижаб...- тут он осёкся и не успев договорить, увидел, как всё начало меркнуть, а сверху начал появляться оргомный, квадратного сечения жестяной раструб старинного репродуктора, над которым висел ещё более огромный, закрывающий собой почти всё то, что можно назвать небом, баллон цепеллина, задняя часть которого не была обтянута материей, а представляла собой лишь деревянный каркас.
— Вот ты только сейчас молчи, ни говори не слова, мне и так всё понятно, без слов, прям вот без звуков всё понятно. Можешь даже не угукать, даже не кивать, всё ясно.
От вида дирижабля и правда было не по себе, таким он был огромным и впечатляющим. И тут он задумал одну хитрость, что бы обезопасить себя.
— Гондолы что-то слабовато выглядят, моторы, видимо маломощные, да и винты какие то странные, тряпочные что-ли, как у мельницы?- тут он решил схитрить ещё сильнее,- И репродуктор не подключен, провода вон торчат, факт, что не подключены, а ветер то какой сильный!
Он обнял руками и ногами первый попавшийся одуванчиковый ствол, что бы его не унесло порывом, но порыва не случилось, репродуктор и баллон растворились в воздухе, посветлело.
Сверху послышался смех.
— Ты далеко не дурак, и не такой простой, каким иногда тебе хочется казаться. Но это и понятно, с такими способностями не стоит выглядеть выскочкой, иначе заподозрят чего-нибудь…
— Да кто ты?- снова заорал он.
— Открой глаза, узнаешь.
Он открыл глаза и увидел себя внутри машины, тот же руль, те же приборы, те же самые, стекающие по запотевшему стеклу капли. А из зеркала на него смотрели его же собственные глаза, но в них снова появился тот удалой блеск, которого он не видел несколько лет, может быть два или три.
Посидев ещё несколько минут и поперебирав в памяти всё, о чём он думал в последнее время, о том, что тревожило его и не давало покоя, поймал себя на мысли, что не всё уж такое печальное и унылое, что дождь по крыше тарабанит весело, а качеля поёт о своей весёлой качельной жизни залихватскую песню, понятную только качелям и стоящему в песочнице грибке. Потом он вышел на улицу, не вылез, как раньше, а именно вышел, нажал на брелке кнопку, сигнализация не пискнула ему, а весло отрапортовала. И пошёл домой.