Простить

Удар. Еще удар.

Маленькие струйки крови, стекающие из разодранной кожи.

Боль. Волны боли, бороздящие и сжимающие в судорогах тело, туманящие разум.

Отчаянный тихий-тихий полувскрик, полный неизбывной тоски.

Грозное лицо отца, нависшее совсем-совсем рядом. Обнаженные белки глаз, полный злобы и ненависти взгляд.

Снова боль. Еще. Еще.

Комок чего-то теплого, застрявший в горле и не дающий дышать.

Плевок на пол, плевок – кровью.

– Папа, остановись! Не н-а-а-а-а-а-д-о-о-о-о… За ч-т-о-о-о-о-о-о?

– Ах ты маленький гаденыш! Я разве тебе не говорил, что со взрослыми нужно разговаривать вежливо и уважительно?! Тем более со мной! Ты почему посмел назвать меня гадом? Как ты смел так назвать своего родного отца?! Ах ты неблагодарный выродок! Получи, маленькая скотина! Получи, тварь!

Хрип. Дышать уже невозможно.

– Да остановись ты, отец! За что ты бьешь ребенка, засранец! Что же ты за зверь то такой! Остановись, говорю тебе – ты же сейчас убьешь его!

Голос матери, еле дошедший до сознания – тихий и ласковый голос, сейчас сделавшийся каменно-твердым и каким-то совершенно изломанным. Он всегда делался таким, когда отец бил его. Но – и только.

– Молчи, женщина! Не ты мне будешь указывать здесь! Здесь главный я, и ты – ты будешь выполнять мою волю! Уродец посмел назвать меня гадом, а я такого не прощаю! Ты слышишь меня?! Я мужчина, а не жалкая тряпка – и такого не прощаю. Никогда!

Снова удар.

До чего же больно… Его тело так и не становилось железным, а ведь временами он так этого жаждал…

И вновь голос матери – но почему-то уже совсем тихий. Странно… это она так говорит или он уже перестал слышать?

Удар.

Мир изменился – исчезли все звуки. По лицам родителей он видел, что они продолжают о чем-то спорить, но вот слышать их он уже перестал.

Один раз отец что-то, кажется, прокричал в ответ жене, но затем вдруг на лице его появилась какая-то растерянность, и он было уже опустил руку с увесистой деревянной палкой…

Но – только на мгновение. Но – только наполовину. Внезапно лицо его снова приняло прежний – свирепый и ужасно отталкивающий вид. Он повернулся к сыну.

Сейчас. Сейчас ударит снова…

Удар. Удар. Удар.

Ломающееся дерево. Новая вспышка боли. Мир померк.

* * *

Тихий голос, ласкающий слух подобно теплым волнам морского прибоя. Склоненное над ним лицо матери. Льющаяся прекрасная песня.

Смесь седых и русых волос. Седых… А ведь она, его милая мама, была еще так молода…

Я должен это выдержать. Во что бы то ни стало – должен. Обязан. Иначе – нельзя. Должен.

И снова забытие.

* * *

Он открыл глаза. Да, это его мир – мир, в котором он родился. Добрый мир?

Мать, мать всегда ему говорила, что этот мир такой, каким его видят люди и каким стремятся сделать. Мир таким становится – для каждого человека. Добрым или злым, прекрасным или безобразным, полным великих тайн или совершенно бессмысленным. Неизвестно как, но мир становится таким, становится – всегда.

Он прикрыл глаза. Постепенно возвращался слух, хоть и с трудом, но начинало чувствоваться тело. А потом он опять уснул – и спал долго-долго. Ему показалось, что целую вечность, хотя в реальности, быть может, не прошло и дня.

В этом своем сне он слышал голоса людей – слышал смех и чувствовал их восторг. Он ликовал вместе с ними, он пел с ними, и голос его как-то вплетался в общую гармонию голосов – и тогда песня-восторг, песня-ликование звучала еще сильнее и радостнее. Он радовался жизни, радовался с другими – такими же, как он, умеющими радоваться. Он любил жизнь… Любил, несмотря на преграды, несмотря на проблемы. Он любил жизнь…

А затем он проснулся.

* * *

Молодой человек проснулся и как-то неловко встряхнул головой, отгоняя недавнее наваждение о побоях. Наваждение ли?

Нет.

Он точно знал, что все это когда-то было с ним. Он это помнил…

Зачем он это помнил, почему не мог выбросить из памяти эти отрывки мучений, почему верная память не позволяла ему такое? С какой целью хранила она эти давние воспоминания давно ушедших лет? Кто знает…

Он так тщательно старался отгонять из мыслей эти события своего прошлого, так усиленно пытался их забыть… Но – никак, но – не получалось.

Почему даже теперь, когда у него есть так много – любимая женщина, с которой он как ни с кем другим близок, которая понимает его с полуслова, которая любит его, и жить с которой он рад и счастлив… прекрасная работа, позволяющая помогать огромному числу людей… слава, богатство, признание, успех – почему даже теперь эти жуткие картины, монстры прошлого, встают у него перед глазами? Напоминание о том, что ему пришлось пережить? Предостережение?

– Хватит бежать, – подумал он. – Хватит бояться. Хватит помнить об этом и постоянно перемалывать в памяти. Пора, наконец, простить людей – простить за ошибки, простить и отпустить от себя. Забыть – и простить. Простить – и забыть.

Тогда, развернувшись к окну и подняв глаза навстречу восходящему утреннему солнцу, он прокричал: «Отец, я прощаю тебя за ту боль и страдания, которые ты причинил мне. Я прощаю тебя и отпускаю с миром. Иди своей дорогой. Расстанемся без злобы и ненависти. Будь прощен мною!»

Прокричал громко и радостно. Прокричал так, как, возможно, кричат, ликуя, воины после победы.

– Я прощаю тебя! Да будет так!

– Да будет так… – разнеслось далеко на просторы.

И тогда прекрасная музыка, музыка ликования и восторга наполнила его слух. Это была его музыка, музыка его детства.

Знак его пути.

02.04.2003