Позабыты хлопоты. Весна.

В понедельник Димон не пришёл на работу. Не явился и всё. В коллективе, где он работал все знали о его пристрастии и как он время от времени уходил в штопор. Зелёный змей уносил его в беспросветные подвалы и катакомбы и держал там несколько дней. После этого ещё столько же времени Димону требовалось для восстановления сил, чтобы руки переставали трястись, глаза начинали отличать чёрточки миллиметров на измерительных приборах, а ноги приобретали силу и устойчивость. На все эти процедуры уходила примерно неделя, потом он являлся. И ещё неделя уходила на то, что бы вышли из организма шлаки, с потом, мозолями, иногда через силу, через немогу.
Димону пытались дозвониться, но в понедельник он просто не отвечал, во вторник отключил телефон, а в среду попытки прекратили и оставили его в покое.
— Вася, ты куда Димона дел?- интересовались работяги.
— Довёз до дома и поехал дальше, по своим делам,- отвечал Вася, который подозревал, что не всё так просто.
И действительно, в следующий понедельник Димон вернулся, но не в обычном помято-неприглядном виде, а совершенно другой, словно помолодевший, гладко выбритый и пахнущий не чем попало, как обычно, а парфюмом. В начищенных до блеска ботинках, в новой куртке, и впервые за долгое время взял с собой обед, чего раньше не делал. Сходил к директору, вернувшемуся из поездки, поговорил и пошёл в раздевалку.
— Какие люди!- крикнул кто-то, увидев Димона,- живой!
— Не может быть,- язвительно прогундосил ещё кто-то из дальнего угла.
— А Вася где?- спрашивали галдевшие вокруг Димона работяги,- или вы с ним теперь по очереди работаете?
— Не знаю,- ответил Димон, оглядывая толпу,- а его что, нет?
Рабочий день начался как и обычно, стихийно, все разбрелись по своим местам, завизжали пилы, дрели, застучали молотки, пыль поднялась столбом. На Димона никто не обращал внимания, но чувствовал он себя неловко. Озирался по сторонам, смотрел на всех каким-то другим взглядом.
Через час появился Вася.
— Привет, Димон,- Вася подкрался сзади, его не было слышно через грохот и вой небольшого производства.
Производством это тоже нельзя было назвать в полном смысле этого слова, нельзя было и назвать артелью, там совершенно другие начала, другие принципы. Скорее это можно было назвать шайкой, где среди рабочих не было ни дружбы, ни понимания, ни взаимопомощи. Обычная шайка, где у каждого есть какие-то навыки, у организатора мечты и амбиции, без понимания того, что здесь работают люди, а некоторые из членов этой шайки, как прихвостни, старались и из кожи лезли вон, что бы показать себя поглавнее.
— Привет,- ответил Димон,- ты где был?
— По делам кое-каким ездил.
— Дела перспективные?
— Очень,- ответил Вася,- пойдём, побухтим.
— Пошли, давно тебя жду,- согласился Димон и они оба вышли на улицу.
Первые мартовские оттепели днём отогревали всё, на что попадали солнечные лучи, сугробы проседали прямо на глазах, с крыш висели сосульки. Весна буйствовала, как могла, и хотя она была ещё ранней, но обещала многое. Для этих широт, где уже начали отвыкать от тепла раньше мая, это было очень приятным сюрпризом, одни вспоминали молодость, другие детство, как пускали весной кораблики, третьи самые молодые, удивлялись, что такое вообще возможно.
— Ты уходишь?- спросил Димон.
— Да, — подтвердил Вася.
— Туда, как и хотел?- суеверный Димон не называл вслух того направления, куда отправлялся его друг, что бы не сглазить и ничего не испортить.
— Да, Димон, на вольные хлеба, именно туда,- снова подтвердил Вася.
— И как я теперь здесь один останусь?- Димон расстроился, но не загрустил.
— Прорвёшься, ничего страшного.
— А я ведь даже не бухал всю эту неделю, что меня не было,- Димон посмотрел на Васю, ожидая реакции.
— Догадываюсь,- ответил Вася, — ничего удивительного.
Вася никак не реагировал, ждал продолжения.
— В субботу, конечно, я взял бутылку.
— Не бутылицу?- уточнил Вася.
У Димона был в разговоре интересный оборот — бутылку он называл бутылицей, но не каждую, а с горькой. Произносил он это слово с любовью, с душой, почти поэтично, вкладывая в него слегка тревожное ожидание радости, почти праздника — привычного и надоевшего, но события. В это время глаза его наполнялись жизнью, лицо светлело, даже морщины, казалось, разглаживались. Бутылку он произнёс сухо и казённо, словно стеснялся этого факта, сторонился самого себя того, который ходил в магазин.
— Нет, не бутылицу,- сухо ответил Димон,- теперь это в прошлом.
— Точно?- спросил Вася.
— Точнее не придумаешь,- такой уверенности в своём голосе удивился даже сам Димон.
— Молодец, я рад за тебя,- Вася протянул руку, Димон крепко пожал её.
— Это всё из-за Сыроежкина,- продолжил Димон.
Вася в ответ промолчал, только усмехнулся, а Димон начал рассказ. С крыши капало, воробьи купались в луже, прогнозируя своим поведением ещё более тёплую погоду.
— В пятницу, когда мы ехали, я эту долбанную песню выучил почти наизусть. Она весь вечер вертелась в моей голове, перед сном вышел на балкон покурить и сам запел. Негромко, правда, но стою и пою, сам не замечая. Тут жена вышла, постояла, послушала, наверное подумала, что я тронулся, даже обнюхала меня, может забухал или ещё чего… А я стою и пою. Позабыты хлопоты и всё такое… Вкалывают роботы… И понимаешь, не могу остановиться, и рад бы, но не могу, в голос перестал петь, мычу стою. Потом спать лёг и всё равно пою, про себя, молча. Так до утра и не уснул. Пою, а у меня вся жизнь перед глазами встаёт, как на экране, как в школу пошёл, как первую в жизни рыбу выловил, как поехал учиться за тридевять земель после школы, как в армии служил, и вся жизнь в мельчайших подробностях пронеслась, как женился в первый раз, как в тюрягу занесло. Всё, в общем, вспомнил. Под эту самую песню. К утру невмоготу стало, глаза красные, не выспался, злой стал на всех. За ночь две пачки сигарет скурил, а песня не кончается. Кое как дождался, когда магазин откроется и начнут продавать огненную воду. Сходил, купил. Продавщица вежливая такая, приветливая, улыбается так, как будто я цветов для праздника купил или торт, или новые вещи ребёнку. Типа одобряет мой выбор. Мне ещё хуже стало, ещё больше я обозлился. Всё, думаю, домой приду и одним махом покончу и с песней, и с Сыроежкиным, и со своей злобой. Домой пришёл, налил пол стакана, колбасы отрезал, огурец достал, а в голове песня играет, и сам я пою. Один глоток только и смог сделать — не пошло оно, как раньше, не лезет и всё тут, ни в какую. Вылил, что недопил в раковину, бутылку закрыл и на балкон вынес, даже в холодильник не стал ставить — побрезговал. Собрался и на берег пошёл. Сижу на бревне, смотрю как льдины плывут, и вся жизнь опять перед глазами встала, год за годом проплывает, вместе со льдинами, но вижу её по другому. Понимаю, что ведь роботом стал, давно уже. Ведь пользуются все, кому не лень. Пообещают что-нибудь, а я и рад стараться, упираюсь, но делаю, а есть хоть кому-нибудь дело до того, что я человек? Что не этого всего я хотел? Что не на это рассчитывал? Ничем ведь от робота не отличаюсь. Мнение своё и то потерял, стесняться стал иметь своё мнение. За глаза могу его иметь, рассказать могу, что не правы все вокруг, а вот в глаза ведь не скажу никогда. Как — будто кто лямку на меня одел и везу я воз непонятно чего и куда везу, тоже не понятно. А главное зачем? Утром просыпаешься, как — будто в розетку тебя воткнули, глаза открыл и вперёд, до работы доехал и началось. Одному то, другому это. Почему это не успели, почему то не отпилили, не просверлили и не упаковали. И никому ведь никакого дела нет, что это им интересно, а не мне, они с этого что-то имеют, а не я. И вот чем я отличаюсь от робота? Попробуй, объяви это всем сейчас? Заклюют и задолбят, потому что ты не такой, как они. А знаешь, как я это глушил всю жизнь?
— Знаю,- ответил Вася,- бутылицей.
— Вот и именно!- Димон поднялся со скамейки, замахал руками,- именно! Это сколько же здоровья, денег и времени эта тварь унесла? Это же для роботов самое то. Отключился на денёк другой, а то и на неделю, а по молодости бывало, что и на месяц. И всё, электролитом этим все предохранители спалишь и ходишь бурагозишь где попало, и куда кривая выведет — не известно. Где ты вечером окажешься — не известно. С чем домой вернёшься и вернёшься ли вообще — тоже неизвестно. И ведь компания подбиралась такая же. Шары зальём и бродим, и кто нами управляет в это время — не ясно. На работу приходишь после такого штопора — виноватым считают, то не заплатят, то кинут, то делать обяжут что-нибудь, а ты ведь и сказать то ничего не можешь, клеймо на тебе висит, вот и ездят на тебе за копейки, что бы не сдох от голода, а попробуй что-нибудь попросить? Как к роботу отношение, как к собственности. Не заметишь глазом моргнуть, полтора месяца пролетят и майские праздники, опять, как на новый год получится? Вот тебе, Дима, сумма небольшенькая, отдыхай, сил набирайся. А зачем мне сил набираться? Что бы пахали на мне, как на тракторе, за солярку, которая на этой пахоте и израсходуется вся? Мне полтинник через два года, и чего я достиг, чего добился? Точно, старый, облезлый, ржавый робот, мнения у меня своего нет и быть не может для остальных. Не сдох бы раньше времени, вот что их интересует, а не моё мнение. Вот тебе и Серёжа Сыроежкин, накаркал… Вкалывают роботы.
— И что ты дальше делать собираешься?- поинтересовался Вася.
— Не знаю пока,- ответил Димон,- у тебя же есть силы, взять и бросить всю эту кухню, своими делами заниматься, не эксплуатируя никого и не слушая, а у меня почему их быть не должно? Устал я быть роботом, Вася, сильно устал.
— Так и не будь им,- улыбнулся Вася,- будь человеком.
— Так я и есть человек,- Димон ощерился в беззубой улыбке,- потрёпанный, уставший, но человек. Я ведь неделю подряд, каждый день на том бревне сидел и думал о жизни, как на работу туда ходил. Утром уйду, сяду и смотрю, как вода течёт, а ведь она только в одну сторону может, в обратку у неё никак не получится, и жизнь течёт точно так же. Только вот жизнь робота от жизни человека тем и отличается, что она пустая и бессмысленная. А сюда вернулся утром и понял, что все думают обо мне одно и то же, что я запое был. У роботов мысли одинаковые, даже говорить им не стал ничего — всё равно не поверят ведь.
— Конечно не поверят,- согласился Вася,- роботы никогда никому не верят, они по программе работают и не заморачиваются, функции свои выполнять вера не нужна, нужна программа.
— Ты то сам сколько ещё здесь пробудешь?- спросил Димон.
— До пятницы, это край,- ответил Вася,- если найдут кого-нибудь раньше, то тогда пораньше.
Возле ворот остановился старенькиё Жигулёнок, облезлый, но тонированный, ржавый, но заниженный, из него что-то маловнятное излагали деятели современного молодёжного искусства, если хотя бы даже условно это можно так охарактеризовать. Водительское окошко приоткрылось, показалось круглое курносое лицо в капюшоне.
— А чё, мужики, на работу здесь принимают?- прогундосило оно.
— Здесь,- ответил Димон,- а что ты умеешь?
— Да я ваще много чего умею,- снова прогундосило лицо.
— Ну пошли, провожу,- встал со скамейки Димон.
— Щас, тачку припаркую,- послышалось из тонированной ржавой машины.
— Наверное ты сегодня здесь последний день,- заметил Димон.
— Да точно,- улыбнулся Вася,- будущее конторы в надёжных руках.
Оба засмеялись и вошли внутрь, в пыль и смрад помещения, где под вой и грохот звучали точно такие же звуки, как из очень модной тачки, уехавшей парковаться, где всем друг на друга нас… столько всё равно, что для этого можно подобрать и другие слова