Снегом

Кружатся, путаются крупные хлопья снега. Изредка попадая в прожекторы мигающих фонарей, пугаются резкого света и летят быстрее, в темноту, сами не зная зачем.

Январь. Праздника от зимы ждать уже поздно, весны — еще рано. Ждать вообще нечего январскими вечерами. Не знает об этом только замерзшая собака с некрасивого цвета, комьями слепившейся, шерстью. Она лежит в снегу у подъезда и что-то стонет, не жалобно — тоскливо так, уставше. Ждет чего-то, глупая, от января.

В разные стороны от подъездного крыльца расходятся тонкие дорожки следов на снегу — одна вправо, другая влево. Вперед, почему-то, с тех пор как выпал снег, никто не ходил.

Кирпичный дом тянется длинной высокой стеной, будто закрывая собою что-то тайное, сокровенное, бережёт его громадой своей крепости. Это что-то пробивается желтым светом сквозь десятки окон, и тогда окна кажутся чем-то неправильным — случайно образовавшимися щелями, предательски выдающими тайну, и дом уже не может спасти свой свет, смешавшийся с темнотой улиц.

Под снегом прогибается алюминиевый карниз грязного деревянного окна. За окном чуть слышен раздраженный шепот, мерно поскрипывают доски пола, звенит посуда. Согнувшаяся фигурка двигается медленно, еле переставляя ноги, раскладывает вымытую посуду по ящичкам: гнутую ложку, тарелку с отбитыми краями и, мутного цвета, граненый стакан.

Халат на фигурке из бежевой вафельной ткани, с оторванными на воротнике атласными бейками и пятнами на подоле — то ли от крови, то ли от свеклы — никто этого теперь не скажет наверняка.

Тенью ползет она по желтым, в уголках отклеившимся, обоям, руками опирается о стены узкого коридорчика и приглушенно охает с каждым шагом.

Тяжелая, с ума сводящая музыка все громче и громче бьет по потолку и, кажется, вот-вот поползут по белёной штукатурке черные трещины.

— Нашли время… нелюди, — фигурка осторожно снимает с серванта пожелтевший и потрескавшийся от времени портрет, протирает его бережно мокрой застиранной марлей, поправляет на углу черную ленточку.

Смотрят на нее с портрета темно-карие глаза и улыбаются врассыпную морщинками, наизусть заученными.

— Так-то, Володя… не пришла опять. Обеща-а-лась… и не пришла.

Что-то тяжелое громко падает наверху, и вздрогнув, роняют руки лицо сына на темно-красный ковер.

— Тьфу ты, черти!

Фигура медленно опускается на четвереньки, и тень ее пугающим зверем вырастает на стене. Покачивается, на проводе висящая, лампа без абажура.

— Доброй ночи, Володя, — портрет ставится на место. Гаснет свет.

В темноте по комнате долго еще шелестят молитвы, бежевый халат остается лежать на кресле, и холодное ее тело грузно опускается на холодные белые простыни. Свисает с серванта уголок забытой марли.

*

Над деревянным окном — балкон. С клубами курева поднимается в ледяной воздух пьяный хохот, и музыка частыми ударами отдается в телах.

В кухне, среди разбросанных бутылок, пепла, сбрасываемого на стол, и разлитых повсюду неясного состава жидкостей, текут в пустоту разговоры:

— Знаешь, что страшно? Мы не можем быть всем. Нужно чем-то жертвовать без конца, обрубать на корню, потому что оно не влазит в жизнь. Нужно выбирать все время. Как же так?..

Раздается сдавленное мычание из-под рук, закрывающих уроненную на стол голову. Судя по всему, ответ вполне устраивает собеседницу, и она продолжает:

— Как же так, а? Я не успею всего, я не хочу быть одним и тем же. Такое чувство, будто меня обманули.

В ее блестящих, ни на что не направленных глазах, скапливаются обиженные слезы. Шмыгнув носом, она резко меняет позу, вытирает глаза ладонями, и тряхнув головой, выдавливает из себя улыбку, больше напоминающую насмешку то ли над обстановкой, то ли над собой, то ли над быстротечностью жизни.

— Хочу домой, — заявляет она неизвестно кому и встает, с грохотом опрокинув со стола бутылку водки. Зачем-то бежит за тряпкой. Зачем-то моет пол.

Небо в окне от снега становится желтым, напоминает собою о безысходности января. Долго ждать рассвета. Не желая об этом помнить, никто его и не ждет. Всем давно наплевать — рассвет за окном, закат или война. Музыка заглушает рыдания и через все этажи текут по трубам водка и слезы. Просто зима.

Встретившись утром в лифте, кивнув друг другу своими серьезными головами, никто никому не расскажет об этой ночи, разойдутся в разные стороны от подъезда – кто-то вправо, а кто-то влево. Только посмеется над ними подглядывающая улица — она сегодня видела: ночи у всех одинаковые.

— Я хочу домой!

Кто-то из темноты хватает ее за руку и тащит танцевать, она мешается в толпе и пропадает, пытаясь забыть обо всем, чем хотела стать.

Окна гаснут. Может, люди перегорают, а может, лампочки. Снегом заметает дорожки следов, собаку, фонари, жизнь. Снегом небо прячет от себя собственные ошибки.

Кто-то о трусости кричит небу с балкона, и кажется, снег на секунду замирает в воздухе, испугавшись.

— Нелюди, — хрипло бросает в темноту беззубым ртом неспящая тень.