ИЗ ЖИЗНИ УЖЕ МЫСЛЯЩИХ, НО ЕЩЕ НЕ РАЗУМЕЮЩИХ

(не показывать детям, умственно неполноценным и умалишенным, но показывать тем, кто умудрился после восемнадцати лет)

Пролог

Я хотел обойтись без предисловий. Но был вынужден воспользоваться вводным словом ввиду того, что эти записи могут попасть в чужие руки и неискушенный читатель начнет ломать голову не над настоящими размышлениями героев повествования, а над глупостью автора, не потрудившегося ввести его в курс дела. С самого начала необходима ясность обозрения, чтобы разобраться в запутанном ходе бесед героев текста. Лишь тогда можно распутать клубок идей, когда окажутся проясненными характеры и позиции виновников их появления на свет.
Круг разговоров был ограничен тремя лицами, водившими дружбу друг с другом не столько для самой дружбы, сколько для того, чтобы сдружиться с миром, «небом» идей, которое трудно штурмовать в одиночку. Тому, что они скоро сдружились, способствовало одно обстоятельство: они носили одно и то же имя, допустим, N. Замечу: я придаю значение имени человека, которое на него накладывает характерный отпечаток, но вряд ли предопределяет его судьбу, как полагал небезызвестный о. Павел. Думаю, имя является таким маркером, которым «Бог шельму метит». Так зачем же сразу всех ставить на место, — имя в свое время само выплывет наружу из-под анонимного знака. К счастью, наши друзья родились в разное время, но все же принадлежали одному поколению. Поэтому возьмем и разделим их по возрасту, чтобы не перепутать.
Старый или старший друг (Old N или просто ON) когда-то специально обучался философии. Средний (Middle N или MN) сам, без посторонней помощи, интересовался философией. А младший (Small N или SN) не считал важным специально заниматься философией, потому что полагал себя мистиком, что намного сложнее, по его мнению, чем «плести и расплетать кружева мыслей».
Жили они в провинциальном городке, но я не буду упоминать его названия, иначе его жители могут обидеться на меня. Дело в том, что в нашем «дремучем», точнее, «пустынном» уголке больше не было ни одного человека, с кем можно было бы им и только им, а не всем другим, многоуважаемым обитателям, поговорить так, чтобы душевная беседа естественно превратилась бы в духовную спевку в интеллектуальной тональности. В таких случаях чаще встречается наивная имитация или изворотливое притворство, а порой и откровенная пародия, нежели действительное превращение или еще реже преображение.
Несмотря на то, что наши друзья спелись, они редко пели вместе в унисон, но каждый тянул свою ноту, которая на контрасте, контрапунктом, не мешая другим, сочеталась с ними диалектическим образом. Гармония временами не случайно заглядывала к ним в гости, однако она требовала слишком много сил для того, чтобы к ней приблизиться. Понятное дело, гармония чересчур пугливая дама, да к тому же с претензиями. Часто ее слух раздражал и даже оскорблял нестройный гул возражений наших друзей. К сожалению, они не всегда работали вместе трио. Со временем, когда младший друг уехал из города в более продвинутые города, чтобы жить, а не доживать свой век с ними, их осталось только двое без третьего, который никогда не был лишним в их ансамбле, наоборот, он замыкал на себе противоборствующие стороны и давал им выход в иное измерение беседы.
Следует сказать, на двоих трудно «соображать», — нужен третий. Прошло время — дуэт распался: одного из них забрал Бог к себе, чтобы думать с ним о том, как быть с людьми. Интересно думать с умным существом, тем более, если ему как человеку, в отличие от Бога, свойственно ошибаться и временами, несмотря на наличие ума, настаивать на ошибке, то есть, быть не всегда, но иногда, дураком. Это, скажу я вам, «чертовски» трудное занятие. Имею в виду не думу наедине с Богом, — признаюсь вам, любезный читатель, только так и можно думать, — а бытие с людьми. Один ушел, другой пропал, остался последний, вероятно, для того, чтобы додумать то, что надумали его товарищи по уму.
Как только ты прочтешь сей труд, смышленый читатель, так поймешь, не только почему не рекомендуется его читать детям, умственно неполноценным и умалишенным, но и кто именно выведен в нем под псевдонимом. Ты, собственной персоной. Но это будет так, если ты дочитаешь до конца и поймешь себя. Какая разница кто ты, если у тебя есть Я.

Первое знакомство

С MN я познакомился раньше других. Скажу сразу: я знаю его лучше других. На моих глазах прошло его детство. Это был ребенок среднего роста, нет, извините, ниже среднего роста, но средних способностей, без определенных наклонностей. Правда, у него был отличный музыкальный слух, как отмечал педагог, но он не проявил должного старания в музыке и поэтому ни сам не пел, ни играл на музыкальных инструментах, но зато с увлечением слушал, как другие поют и играют. Уже в этом сказался его созерцательный, несовременный характер отношения с современностью. Вероятно, поэтому он и не достиг того, на что были способны другие его современники. Но не в этом была его странность. Это, как говорят знающие люди, недостаток силы характера, а не странность. Когда было нужно в жизни, он проявлял характер, несмотря на заметную телесную слабость. Со слабостью он боролся всем известным образом, — занимался спортом. Заниматься занимался, но чемпионом не стал, и понятно почему. Тем, кто не понимает, советую заняться спортом, чтобы понять, что нужно заниматься не спортом, а физкультурой. Чемпионом может стать только тот, кому Бог или Природа дали свое тело, а не чужое, которое нужно самому исправлять без подсказок. Тренер подсказывает тем, кто и так без него может обойтись, но пользуется его советами, чтобы тратить свои силы не на упражнения, а на победу. Это выгодно как спортсмену, так и его тренеру, да еще почет.
Странность заключалась в том, что уже в школе он продолжал задавать «детские вопросы», ставя в тупик учителей, которые откровенно пугались своей некомпетентности. Поэтому учителя закрывали глаза на очевидность того, что ученик понимает смысл вопросов, но не понимает того, почему они не отвечают, отделываясь тем, что ему пора быть взрослым и не задавать детских вопросов, или просто отшучивались. Про себя они думали, что это ребенок с задержкой развития, — так легче справиться с такими ненормальными.
Не видя в учителях поддержки его неуместной и ненормативной пытливости, ученик стал обращаться с такими «философскими» вопросами к своей маме. Папа постоянно был в командировках и, естественно не имел физической возможности беседовать с сыном. К тому же он был инженер, и ему было легче найти общий язык с техникой, чем с человеком, тем более, с которым нужно было возиться, не зная наперед, как он себя поведет. Папа же дружил с техникой безопасности и без нужды не лез в столь опасное по последствиям дело, как воспитание детей. Мама MN, сдав недавно кандидатский минимум по философии, нашла ему умную книжку в магазине и посоветовала ее прочесть, чтобы самому найти в ней правильные ответы на ученые вопросы, например такой: «Мама, а что такое антиномия… это антимония»? Мама помнила, что она учила, что такое антиномия Канта, готовясь сдать минимум по философии, но так и не поняла, что это такое. В этом она была не одинока среди других соискателей ученой степени. Но так просто было невозможно отделаться от такого упрямого ребенка. Он продолжал задавать вопросы уже по умной книжке про актуальную бесконечность, про то, почему Аристотель отказывал последней в существовании в нашем мире. Тогда мама договорилась в институтской библиотеке, чтобы на ее личную библиотечную карточку брал книги сын. Вскоре библиотекарши пожалели, что разрешили ему брать книги, — «пустили козла в огород». Чуть не все свое свободное от обучения время школьник проводил в институтской библиотеке, самостоятельно изучая, прямо как студент, разнообразные науки (впрочем, студенты изучали их под присмотром преподавателей) и неуклонно подбираясь к философии. Тут же он находил развлечение в чтении взрослых книг, которые под номиналом «классики» почему-то читают дети в школе, ничего в них не понимая. Для их понимания требуется упростить текст. Но в этом случае это будет уже другой текст. В окружении умных книг и взрослые книги становились понятны нашему среднему другу. Вскоре он мог спорить уже на равных с учителями в школе. Но это не прибавляло ему оценок, а лишь убеждало учителей, что они имеют дело с ненормальным учеником. На одном классном собрании учительница литературы назвала его прямо «сумасшедшим». Ну, вот скажите на милость, что делать с ребенком, который на уроке истории читает книжку про Вольтера и задает никому не нужные вопросы о противоречиях эпохи Просвещения?
Средний друг взялся за ум только тогда, когда не поступил в университет в чужом городе. Поэтому ему пришлось переучиваться, то есть, учиться так, как учились другие, поступая уже в институт не на общих основаниях, а на тех, которые сложились для рабочей молодежи. Ведь родители у него всю жизнь работали и, естественно, не могли допустить, чтобы их сын не работал, а только готовился поступать в институт. Кое-как он поступил в институт, да и то лишь потому, что в последний день приема документов для поступления в институт его буквально затащил туда школьный друг. Попав в институт, он стал учиться на одни «пятерки». Однако из-за своей впечатлительности попал в плохую компанию товарищей, предпочитавших не хорошо учиться, а приятно проводить время в кругу любителей Бахуса и Венеры.
Правда, годы ученичества у «мертвых» учителей, когда MN был автодидактом, работая на материальном производстве, не прошли даром, — он закончил все же институт с «красным дипломом». Однако время было упущено. Ему пришлось нагонять то, что он пропустил, чтобы научиться понимать элементарные философские тексты. Только после аспирантуры он смог кое-как писать такие тексты, подражая настоящим философам. Труднее было думать самому. Он пытался этим заниматься, общаясь с людьми глупее себя. Своих друзей он больше слушал, чем говорил, ибо мало что мог добавить к сказанному (друг)ими. Когда MN остался один, ему не осталось ничего другого, как заняться выделкой собственной мысли, работать с ней как с удобным для работы материалом.


Второе знакомство

Со вторым другом, уже старшим, я познакомился на излете перестройки, когда она стала расстраиваться. На кафедре философии, куда я пришел со школы, где отработал год с отстающим классом и понял, что школа не место для работы таких отвлеченных, лишних людей, как я, наконец, заговорили на философском языке. Инициатором философствования на кафедре стал ON, приехавший из совсем другого города. Он стал пропагандировать в затхлой атмосфере идеологической кафедры провинциального вуза идеи Эвальда Ильенкова, этого советского «внутреннего диссидента». Я с интересом стал следить за демонстрацией мышления, которую ON устроил на своем рабочем месте. Мы пришли в некоторое интеллектуальное соприкосновение, и я признал в нем не только умного собеседника, который читает классику, включая философскую, но и своего талантливого современника, живо интересующегося как отечественной музыкой, так и зарубежной, склонного к живописанию и рассуждению на какие угодно темы в шутливой манере. В некотором роде он был снобом, англоманом и франкофилом. Правда, на фоне его постоянного безденежья это пижонство выглядело довольно забавно, напоминая паясничанье местечкового конферансье. Он сам потом объяснял мне свою бендеровскую артистичность соперничеством с одним субчиком, с которым соревновался в остроумии, когда был студентом факультета иностранных языков. Там он отучился только один год, — его замучила постоянная зубрежка.
Отдохновение от «тупого» запоминания иностранных слов и «умного» перевода на свой язык он нашел на философском факультете, где можно было свободно болтать о безобидных философских материях, а не идеях, — ведь было еще советское время, которое во всем видело идеологию. Но его мало интересовала идеология как приложение власти к народу. Он увлекался самими идеями. Причем был увлечен не только идеей материи, как все идеологически настроенные материалисты, но и идеей самого идеального, что свойственно наиболее умным из них.
Только потом, уже после аспирантуры, я ближе познакомился с ним. У него была живописная внешность художника. Он любил играть роль эстета и для этого носил бархатный берет, сопровождая свою жену на пленер. Старший друг пробовал рисовать, пока это не вошло у него в привычку разрисовывать свои смысловые схемы для наглядности.
Его называли просто философом и он, на удивление, не обижался, хотя любой, начиная с того, кто так его «обзывал», знал, что это насмешка. Кого обыкновенно люди называют философом? Того, кто ведет заумные разговоры в их присутствии. Однако ON, когда держал философскую речь, не обращал никакого внимания на окружающих (например, пассажиров маршрутки), которые от философской тарабарщины вдруг застывали в мертвом оцепенении, боясь пошевелиться и привлечь к себе внимание «безумца».
Он был слаб здоровьем, анемичен и имел каменную грудь, которая костями как доспехом вздымалась вперед. Часто сморкался из-за того, что нос неправильно сросся после удара в драке, и чистил уши канцелярской скрепкой, прокаливая ее на спичке, а когда раскуривал чужие «бычки», то предварительно обрабатывал их фильтр так же, как скрепку. Эта была показательная примета его чистоплотности и боязни заразиться. Нечто подобное числилось и за Гегелем. Другими словами, и в малом, в интимном быту, он вел философский образ жизни. Еще он любил укладывать на живот кота, но это не спасло его от рака кишечника. Старший друг был без обычных комплексов, свойственных интеллигентам, и как человек из народа не боялся ходить в валенках с заплатками на занятия к студентам, да еще в вельветовых штанах, затертых до дыры на заднем месте. Он был беден, как церковная мышь. Средний друг хотел подарить ему свои целые штаны, но, к сожалению, они не подошли старшему другу по размеру. Несчастный читатель, спросит, зачем я пишу о таких вещах, о которых не принято говорить в приличном обществе? Фу, как вам не стыдно! Я вас понимаю, приличный читатель. Но если я промолчу об этом, вы никогда не узнаете, что значит быть философом.

Третье знакомство

Однажды, когда друзья созрели для духовных бесед, ON сказал своему другу, что у него в группе психологов учится один умный парень, которому он уступает место учителя, когда речь заходит о Востоке. Он так и говорил, что ученик вовсе не ученик, а что ни на есть сам учитель в восточных делах, знающий то, что можно знать, и то, что знать нельзя. Старшего друга поражала способность ученика обессмысливать уже с порога все его смысловые хитросплетения.
ON познакомил MN с SN, когда последний устраивался на работу на кафедру философии в качестве ассистента. Местом встреч троицы была квартира старшего друга. Его жена, в принципе, была не против философских бесед. Правда, потом стало ясно, что она ревновала своего мужа к его друзьям. Младшего друга она попыталась свести со своей старшей дочерью, — падчерицей старшего друга. SN делал вид, что ничего не понимает, и вежливо общался с женой ON и ее дочерью.
Но среднего друга никак нельзя было использовать и поэтому жена ON не нашла ничего лучше, как заподозрить друзей в интимной связи. Подозрения усилились после отъезда младшего друга. Она никак не могла понять, что могут делать двое мужчин, когда остаются наедине друг с другом. Друзья занимались философскими разговорами.
Это обычное дело, когда мужчины занимаются философией без женщин. Естественно, что мужчины занимаются женщинами и с женщинами другим делом. Если же занимаются не философией, а женщиной то торопятся с ней закончить, чтобы перейти к тому, чему торопливость, мягко говоря, помеха. Ведь женщины не любят, когда в такого рода занятиях, проявляется торопливость, потому что они любят полностью отдаваться тому, кто этому отдается сполна. По этой причине мужчины предпочитают заниматься философией с мужчинами, а не с женщинами, ибо философия тоже женского рода и требует всего философа без остатка и, как правило, не одного, а много мужчин: она так любвеобильна, — недаром же она называется «любовью». Вероятно, поэтому жена старшего друга бессознательно ревновала его не столько к друзьям, сколько к их общей музе, адептами которой они были. Философия была ее успешной соперницей. Она хотела, чтобы муж был членом ее кружка, а не членом многочлена в круге.
Итак, философия есть любовь. Любовь к чему? К мудрости. Но так сказать будет не совсем правильно, ибо эта любовь есть любовь не к чему, а к кому, ведь под мудростью подразумевается София. София же есть идеальное существо. Она не просто идея как духовное существо. Она есть сам воплощенный разум Духа. Но не все философы полагают, что они влюблены в Софию. Иные из них, уже не как идеалисты, но как материалисты испытывают нескрываемое, прямо патологическое влечение к Материи.
Однако приязнь к женскому виду, как в материальном, так и идеальном выражении, не предполагает такой же приязни к мужскому виду. Чем это можно объяснить? Отнюдь не культурной привычкой табуирования запретного, но действием физического закона разделения в пространстве материальных тел индивидуумов. В принципе, они могут приходить в соприкосновение, и тогда действие закона ограничивается, но только при условии взаимодействия тел противоположных полов для возникновения нового тела, которое на единицу-индивидуум увеличивает действие закона разделения тел в пространстве. От соприкосновения тел одного пола закон разделения материальных объектов в пространстве, согласно которому каждое тело занимает свое, а не чужое место, перестает работать. К сожалению, люди являются не только материальными, но еще и психическими существами. У некоторых из них психика или душа (в данном случае мы опускаем существующее между ними смысловое и экзистенциальное различие) развиваются до такой степени, что в ее материале проявляется нечто иное, что условно можно назвать духом в превращенном виде. Дух является в душе в виде интеллекта. Интеллект здесь употребляется не в значении рассудка, но разума, правда, не в собственном роде, но лишь привходящим образом. Так вот, почему перестает работать вышеуказанный закон? Потому что люди, независимо от пола, могут контактировать друг с другом, но уже не телесно, а психически. Психика не просто это допускает, но предполагает по своему понятию. И все потому, что она едина, в отличие от тел, которые индивидуальны. То, что психика, если она душа, индивидуальна, это заблуждение. Именно потому, что психика, которая в данном случае отождествляется с душой, уже не материальна, но идеальна, она и всеобща. Душевно можно общаться поверх пространства и времени. Это общение мистики называют телепатией.
И все же здесь есть проблема. Она связана с тем, что встречаются случаи телесного общения лиц одного и того же пола, в ходе которого они получают не просто обычное сексуальное удовольствие, но впадают в оргазм, который стремятся без конца повторить. В последнее время эти случаи участились. Феномен сексуального контакта между лицами одного и того же пола связан с тем, что в действительности нет полного отождествления души с психикой. В научном и даже в обыденном употреблении термин или слово «психика» обладает большим объемом понятия, чем душа, ибо захватывает область тела. Психикой можно назвать не только то, что является внешним телу, но и то, что соединяется с телом, его касается, является границей, концом тела и даже входит в само тело, пересекается с ним. Поэтому существует опасность перепутать физические контакты с психическими контактами. Однако в жизни такая путаница не производительна и в массовом масштабе может привести к падению жизненного уровня вида и последующему вымиранию. У тех человеческих особей, у которых развита психика, а не душа, имеется латентная склонность испытывать удовольствие не только душевного, но и телесного характера от телесного контакта. В случае с телесным контактом между существами противоположного пола такое удовольствие является узаконенным самой природой. Оно избирательно и называется любовью, как выделением из всего массива тел именно этого тела, от которого любящий и любящая испытывают удовольствие, ведь это удовольствие приводит к рождению нового человека.
Почему же существует сексуальный полиморфизм? Потому что всеобщая душа в пограничной зоне психики контактирует с индивидуальным телом. В том человеке, в котором развита душа до разумного уровня без психических эксцессов в детстве, когда психика только формируется вместе с телом, нет места для сексуального полиморфизма. Именно этого не знала жена ON. Она часто путала телесные импульсы с душевными движениями потому что, являлась художником, значит, имела психически развитую натуру, и просто была женщина, однако специально не развивала в себе разум. Она принимала интеллектуальные споры своего мужа с его друзьями за ширму, внешнюю форму выражения телесного влечения их друг к другу. К тому же ревность ее подкреплялась телесной холодностью мужа. Она думала, что он не спит с ней, потому что спит на стороне. Кого чаще всего она видела у себя под носом? Не другую женщину, а друзей мужа. Вот она и ревновала к ним своего мужа. Это элементарно. Или, может быть, все это она понимала, но по причине «женской дури», сопротивлялась такому пониманию. Кто в этом виноват? Конечно, ON. Необходимо уделять мужское внимание своей жене, чтобы не было конфликтов на этой почве. Другое дело, был ли ON изначально внимателен к ней. Но это их дело. Ну, да ладно. Может быть, это все только удобный язык описания. Но он работает.
Полное осознание телесной холодности приходит к человеку при встречи с трупом. Это понял MN, когда вез тело ON из морга на место выноса тела перед «скорбящей публикой» у дома покойника. Труп покойного ON не вызывал у него никаких эмоций. Дело в том, что MN не чувствовал души своего друга рядом с его телом. Ее совсем не было. Он никак не мог представить, что труп когда-то был его живым другом.
Другое дело женское тело. Оно даже в мертвом виде, нет, не эротично (это так для некрофила), но эстетически привлекательно, если не достигло состояния «второй свежести». Для того, чтобы оно было не порнографически, а эротически навязчивым, требуется, как минимум, живая женская душа. Обнаженное женское тело вызывает у нормального (естественного) мужчины сексуальное желание. Почему же он не желает его, когда оно тело покойницы? Это загадка. Какая разница: живое оно или мертвое, если он желает только тело. Так говорит порнография. В этом ее тайна. Ответ прост: влечение к мертвому телу неестественно, потому что от близости с ним не родится новая жизнь. И потом обнимать зловонную, распухшую плоть, из которой сочится грязь не только не эстетично, но и не безопасно для здоровья. Что до желания самой мертвой плоти, то она лишилась уже желаний и спрашивать у нее разрешение на совокупление, как минимум, бессмысленно. Это просто вещь, причем уже ничья. Однако, по умолчанию, традиционно считается, что она «принадлежит» родным покойницы (или покойника), но и ими должна держаться в неприкосновенности, ибо уже не является ничьей собственностью: она лишилась своего законного владельца (в современном свободном обществе единственного). Такое тело вышло из обычного (нормального) обращения живых тел. Вести себя с ним как с живым телом, по меньшей мере, ненормально, странно, если не преступно. Так, во всяком случае, полагают обыватели и их патрон: закон. Но здесь действует не только человеческий закон. Есть неписанный закон жизни: не следует принимать мертвое за живое. Ты живой – живи с живыми и оставь в покое мертвых, не тревожь их: в противном случае тебе же будет хуже, — ты к ним присоединишься. Но не так думают некрофилы.
Однако вернемся к младшему другу. Если старший друг был «тертым калачом», то младший друг был «крепким орешком», «не по зубам» тертому калачу. Крепкий орешек прекрасно знал и тонко чувствовал, что переспорить тертого калача нельзя. Да и зачем спорить? Ради спора? Глупо. Но он умел доводить не тертого калача, а его рассуждения до абсурда. Этим полемическим и одновременно спекулятивным приемом негативной диалектики пользовался сам Будда, например, в беседе с брахманами о природе их божества – Брахмы. Если Брахму отождествить с именем субъекта пустого класса, то все что ни скажет о Нем рассуждающий в силу Его всеобщей природы и согласно правилу формальной импликации будет логически необходимым. Выходило, что из признания Брахмы Богом следовало все, что угодно. Другими словами, так он сводил теологические рассуждения к бессмыслице. Ведь Будда говорил, что не нужно об этом говорить, потому что осмысленно об этом нельзя сказать, но можно осмысленно молчать.
Для чего SN делал это? Тертый калач в беседе с MN, которого функционально можно назвать в подражание двум другим друзьям «переводчиком стрелок» (кстати, он когда-то работал часовым мастером), просто это констатировал. MN задумался и попробовал ответить на этот вопрос. Вопрос, в самом деле, был серьезным. Переводчик стрелок имел собственный интерес в ответе. Дело в том, что крепкий орешек однажды высказался, что у переводчика стрелок неумеренно развито ментальное тело. Между тем в человеке все должно быть гармонично развито мистически, сообразно весу каждого тела на своем месте. Это значило, что ментальное тело (орган рассуждения или дискурсивный организм) не следует развивать больше буддхического тела (органа интуиции как света знания) и тем более атмического тела (органа телепатии).
К тому же, по мнению SN, ментал MN был развит в ущерб его астральному телу (органу тонких вибраций или душевных движений). Переводчик стрелок в душе согласился с мнением крепкого орешка, но заметил, что ментал есть истина астрала и основание пробуждения сознания заключается в форме самосознания как интеллектуальной интуиции – этой расширенной или синтетической формы чувственной интуиции-астрала. Буддхическое тело – это идея как идеальное тело. Но есть еще и разум. Это атмическое тело как сам принцип Я или инвариант индивидуальных вариаций. Но разум не может быть без рассудка. Во всяком случае, для человека. И как раз рассудок, а не разум характеризует человека, ибо, когда человек говорит «разум», он имеет в виду рассудок. Выходило, что цель, которую ставил перед собой твердый орешек, когда доводил до абсурда дискурс тертого калача, была указанием (или денотацией) на нечто потустороннее.
Уже в беседах с младшим другом средний друг не раз поднимал эту тему. Тогда и всплывал в сознании не указанный заключительный телесный элемент в виде дхармического тела. Контакт с ним затруднителен, ибо оно не является телом опосредствования. С ним возможен только прямой, непосредственный, экзистенциальный контакт без сообщения. Это своеобразное общение крепкий орешек назвал «общением с ИНЫМ». Экзистенциальная Атма общается с трансцендентной Брахмой. Хорошо, пускай так, есть такое общение. Но что оно означает? Мало сказать, что есть Иное. Как можно установить с Ним контакт? Иное — иное всему, включая того, кто задается этим вопросом? Оно иное Самому Себе?
Можно согласиться с тем, что уровень идей, пусть даже они не просто формы мыслей, но еще и существа, ангелы, не последний уровень. Есть еще уровень чистого духа или Духа вообще. Дух – это Иное. Да, если Дух есть не просто Творец, который является Сущим или в сравнении с другими сущими Сверхсущим, ибо никем не произведен как сущие, произведенные им, но Сущность, то есть, Дух в чистом виде без отношения к иному (миру) Себе. Что есть иное Духу? Он сам. Тогда Он не Един. Почему? Он Един по сути как Сущность, но Он есть не в единственном числе. То, что Он есть не в единственным числе, означает, что есть Иное. Таким Иным для Него является хотя бы то, что Он не только является Единым, но то что Он есть. Есть есть Его Бытие. Он есть Бытие, Единое и Сущность в отношении Самого Себя. Как Единое Он есть Гармония или Любовь, Дух собственно. Как Бытие он есть Сущий. Как Сущность он есть то, Что есть. Так Что есть Дух? Он есть и есть Сущий или Бытие (в Нем бытие и бытийствующее, существующее едино). Он Един как Любовь или Дух вездесущий и вечный. И Он есть Сущность или Иное всему, в том числе Всему Себе как Сущему и Духу. Иное Сущему как Ничто. Иное Духу как Меон или Первоматерия, в общем, как Хаос Космосу, точнее, Логосу. В этом смысле Иное есть то, что индусы называют Брахмой, а тайцы – Тао (Дао).
Кстати, SN вращался не только в кругу своих философских друзей, но и в более интимном кругу посвященных в тайны учения (йоги) Огня. Но там, по-видимому, он контактировал, не поднимаясь выше астрала, ибо в том кругу на месте (в нашем городке) не было лиц, достигших уровня интеллектуальной и мистической интуиции, если не считать телепатией обычную человеческую любовь, которая свойственна и посвященным. И все же он отдыхал там душой, тешил свой астрал, тогда как с философскими друзьями обострял свой ментал.

Обыкновенный день в контексте логического схематизма

Скажу сразу: в беседах наших друзей были задействованы все уровни телесно-душевно-духовной организации: от самого нижнего (вещественного) до самого верхнего (дхармического). К сожалению, они не все их осознавали. Зато их наблюдал свидетель. Правда, порой друзья улавливали «токи» этих уровней, но путались в них в связи с недостаточной уровневой развитостью и их различенностью. Разумеется, самым употребимым был уровень ментала (и отчасти идеала), на котором они надолго зависали.
Однажды MN зашел к ON с тем, чтобы разобрать ситуацию с текстом, который недопонял. Потом подтянулся SN. Нужно было, как минимум, прочитать текст, чтобы его понять. Но текст они так и не дочитали. Почему? Вряд ли, потому что не обладали выдержкой. Выдержка у них была. Не дочитали, вероятно, потому что текст был рыхлый, вяло написан, сам не мог собрать на себе внимание читателя. Требовалось усилие читателя. Как усилить внимание? Его нужно организовать? Как? Логикой, несомненно. За это взялся ON.
Он стал разъяснять в общих чертах свою логическую методу, показывая на схеме как работает его машина ума. Ее работа структурируется периодом или циклом развития сущего в форме стадиальной триады спекулятивных понятий: тезис (=) – антитезис (−) – синтез (≡). На стадии антитезиса появляется триада уже эпицикла (круга в круге со смещением) диалектических категорий многого: различие (^) — противоположность (v) – противоречие (→). Так вот, и на последней стадии антитезиса – позиции противоречия — развертывается свернутая пентада (пятерка) понятий как расширенная редакция циклической триады: тождество тезиса (=) – различие антитезиса (^) – противоположность антитезиса (v) – противоречие антитезиса (→) – синтез (≡ или <−>). Первая тройка показывает единство развития и его источник в качестве соперничества противоположно направленных сил. Вторая тройка демонстрирует механизм развития в действительности. Для чего нужна последняя, третья тройка в виде пятерки? Для того, чтобы показать, как происходит пере-х(в)од через операцию двойного отрицания на новый уровень развития. Условно в схеме ON наглядно раскрывается действие трех законов материалистической диалектики.
В схеме используются графические знаки (графемы), которые получат в концептуальной схеме диалектического движения/возрастания категорий уже MN свое объяснение. Поэтому имеет смысл обратиться к этой схеме для сравнения с первой схемой ON.
Единой для них выступает элементарная структура триадической последовательности диалектического восхождения в процессе развития сущего в истории от простого к сложному, от низшего к высшему и от абстрактного к конкретному при условии единства логического и исторического: тезис-антитезис-синтез. Различие между ними появляется еще до установления подобия, — перед тезой вводится гипо-теза, ибо необходимо показать, каким образом формируется/становится тождество. Гипотеза (x) есть состояние в развитии, которое является по своему характеру амбивалентным (двойственным, двусмысленным): в нем сложено все то, что разложится в ходе развития. Это состояние μή ὄν (меон) одновременно характеризуется сдвоенностью двух логических операций конъюнкции (^) или соединения-перебора/перечисления (и) и дизъюнкции (v) или разъединения/выбора (или) в обратном порядке: вместе друг с другом в графическом виде они составляют “x” как неопределенное состояние.
В трехтактовой схеме развития такт тезы определяет позицию тождества единого или положенного утверждения, такт антитезы – позицию отрицания утверждения, такт синтезы – позицию подтверждения утверждения через отрицание противного/отрицания.
Вторая тройка категорий (различие-противоположность-противоречие), которая фигурирует в схеме ON, не работает в схеме MN отдельно от третей тройки, в которую она встроена, превращая тройку (триаду) в пятерку (пентаду). Зачем умножений сущностей без необходимости? Это бессмысленно.
Пентада категорий в схеме MN пошагово осмысливается в логическом и графемном виде. Из хаотического состояния гипотезы образуется космический порядок с логическим единством того же самого. Сам порядок и есть одно и то же или тождество. Но как это выходит? Просто, элементарно: неопределенность определяется как неопределенность. То есть, в недрах хаоса зреет космос. Он появляется из хаоса как явление хаоса. Само явление уже есть некоторая определенность, а уже не чистая неопределенность. Это та неопределенность, которая беременна космосом. В ней уже есть некоторая последовательность, конкретнее, порядок неопределенности. Это не абстрактная неопределенность, а вполне определенная, без наложения противоположно направленных сил соединения и разъединения, разрывающих изнутри хаос. Реакцией на разрыв и является амбивалентность как уже раздвоение, но в рамках неопределенности. Раздвоенность, колебание между двух позиций не дает возможности определиться, воспроизвестись в собственном, уже определенном виде.
В чистом хаосе как меоне сосуществуют одновременно множество порядков, которые не дают возможности друг другу определиться, воспроизвести себя на следующем шаге. Поэтому, возникая, они тут же «гасят» друг друга, ибо на их сочетаемость или соединение сразу накладывается их избирательность из разделения и исключения всего иного. В определившемся же хаосе амбивалентности точка пересечения конъюнкции и дизъюнкции дублируется и появляется логическая складка в виде пунктирной линии шва соединения и разъединения. Эта пунктирная линия превращается в сплошную линию при переходе со ступени гипотезы на ступень уже тождества: неравенство или двойственность (амбивалентность) превращается или трансформируется в равенство (валентность).
Как это происходит? Кривые графемы соединения и разъединения распрямляются и образуются две параллельные черты-линии тождества тезы: последовательность или конъюнкция приращения точки своими подобиями символизируется прямой линией, а разделение или дизъюнкция символизируется удвоением (уже не раздвоением) прямоты в виде параллели равенства. Но в тезе важно не сочетание (конъюнкция) пересчета и не отнимание или отчисление (дизъюнкция) расчета, а само то, что сочетается в позитиве и отнимает/очищает в негативе. Это единое, одно и то же и вместе с тем, что есть. Что есть? То, что одно и то же. Тождество чревато множеством. Единое и есть (бытие) уже не единица, а двойка.
Таким образом, возможен переход к следующему такту диалектического движения по кругу (циклу) от утверждения через отрицание к повторному или новому утверждению, которое устанавливается двойным отрицанием или отрицанием самого отрицания без отрицания отрицаемого утверждения. Этот такт есть такт уже антитезы. Так как антитеза символизирует само опосредствование в отличие от непосредственности определенности или тезы, то она сама по очереди или последовательности делится на триаду свойственных ей понятий: различия, противоположности и противоречия. В различие уже нет одинаковости того же самого, но есть перечисление различного в соединении. Это уже не теза, но и не антитеза, а а-теза как то, что не есть то же самое, но не прямо ему противоположное, а нечто другое, еще с ним связанное как многое с одним как связью много. Такая позиция ведет к апории, преодоление которой как затруднения в ходе наводит на новые витки движения, не заводящие в тупик.
Различение в пределе оборачивается противопоставлением крайностей в виде противоположно направленных сил, например, начала и конца. Естественно, начало и конец как противоположности полярно расположены друг против друга. Между ними разложен весь диапазон позиций различия. Сжатие этих позиций между краями нагнетает напряжение, которому они сопротивляются в своем реактивном стремлении занять свое место. В результате образуется противоречие между противоположно направленными силами. Если использовать силу противоречия, можно сдвинуться с мертвой точки напряжения. Важно, чтобы это использование было позитивным, иначе можно заработать негатив в виде антагонизма, грозящего аннигиляцией всей структуры диалектической триады.
Сила противоречия появляется на пике дизъюнкции противоположности как исключения одной из альтернатив и выбора стороны предпочтения. Что последует из выбора/дилеммы альтернатив? Противоречие того, что не следует (отрицательная импликация). В связи с тем, что не следует, само отрицание отрицается, то есть вводится процедура двойного отрицания как рефлексии над парадоксом позиции пара-тезиса как бесконечного кружения между крайностями (крайними мнениями/тезами) или антиномии.
Так стрела пара-тезы в направлении повернутой дизъюнкции в сторону конъюнкции, то есть, перехода от выбора к последствиям выбора, их пересчета посредством двойного отрицания или «снятия» отрицания с отрицаемого, поднимает ситуацию на новый уровень развития сущего – заключительный такт диалектического движения или синтез как новое равенство или тождество с отрицанием, графически представленное знаком или логическим функтивом эквиваленции или строгого/сугубого равенства в виде трех параллельных черт-прямых или одной черты стрелы с двумя противоположно направленными знаками конъюнкции, символизирующими круг в развитии. Синтез – это не простое формальное равенство начала процесса, но сложное содержательное равенство конца как результата вместе с процессом отрицания начала.
Так была разработана схема диалектического развития MN. Она была содержательнее и понятнее схемы ON, которая отличалась формальной сложностью построения: удвоения триады и усложнения ее в отдельно взятой пентаде. К тому же в пентаде в связи с тем, что триада развертывается в ней на стадии отрицания, все значения понятий следует принимать в негативном (отрицательном) смысле, то есть, со знаком “-”, что в содержании оборачивалось путаницей в понимании смысла умопостигаемого.
Однако вернемся к содержанию беседы о трудно понятном тексте. Это был текст, в котором речь шла о первородном грехе. Как всегда, в беседах наших трех друзей этот текст, как все прочие, служил поводом для их собственных размышлений вслух. Постараюсь пересказать беседу. Заранее прошу, надеюсь, у снисходительного читателя, извинения за вольность передачи, — всему виной время, которое многое стирает из памяти, так что приходится порой затыкать дыры в памяти теперешними соображениями.
— Интересно, что означает первородный грех Адама и Евы? – спросил ON.
— Нет ничего проще, — это грех непослушания, — снисходительно ответил MN.
— Какое еще непослушание… Непослушание чего? – продолжал спрашивать ON.
— Как будто сам не знаешь, что принято считать в случае с мужчиной и женщиной. Они узнали себя, узнали то, кем являются. – мужчиной и женщиной. Они увидели себя, что наги и устыдились. Они были, стали готовы к соитию. То, что Ева сорвала плод с древа познания и вкусила его, соблазнив на такое же деяние Адама, открыло им тайну их предназначения. Предупреждение Бога о том, чтобы Адам, а значит и Ева, не рвали плодов с древа познания, но питались только с древа жизни, ограничивало их существование одним раем, держало их в черте рая. Вкушение плода познания добра и зла нарушило принцип единства жизни и познания, противопоставило жизни познание, так как такое познание касается уже не сущего, а должного.
Таким образом, люди в лице Адама и Евы узнали, что есть различие между тем, что есть, и тем, что должно быть. Не все, что есть, должно быть. Должно быть только то, что хорошо. Но есть не только то, что хорошо, но и то, что плохо. Тем самым они узнали плохое. Это плохое является Еве в виде змея как противника, соблазняющего ее сделать противное Богу, — нарушить заповедь Бога не рвать плоды с древа познания добра и зла и узнать, что не все хорошо. Ева предложила плод познания добра и зла Адаму, как дьявол предложил то же самое ей. Это зло. Зло ведет к большему злу, ибо, когда Бог узнал о нарушении заповеди, Адам и Ева, стали винить в нарушении заповеди не себя, а другого, — Адам Еву, а Ева змея. Змей в этом случае есть символ не только дьявола, но и самого знания, отвлеченного от жизни, в которой сущее и должное даны в нераздельном виде. В знании добра и зла сущее не есть должное, а должное не есть сущее.
— Не послушались Адам и Ева как дети, не ведающие, что ждет их за ослушание. Карма у них такая, — констатировал SN.
— Бог знал и поэтому предупредил Адама, но не сказал, что если он нарушит заповедь, то станет смертным. Почему? Ведь Адам не знал, не жил умом, а просто жил. Он не мог заранее догадаться о последствиях своего греха, — задался вопросом MN.
— Значит, Бог не сберег человека. Он даже подтолкнул его совершить грех, указав на то, что именно нельзя делать. Скажи человеку, что не надо делать, и он будет думать только об этом, пока не сделает и не пожалеет об этом. Такого не могло быть, пока Адам был един с Богом. Но как только появилась Ева, между ней и Адамом установились отношения, которые разделили Адама с богом в телесном виде. Различие привело, в конце концов, к противопоставлению человека и Бога. Это ладно. Но меня беспокоит не первородный грех, а творение Адама. Из чего он был сотворен? Я читал Библию, — в ней говорится, что Бог сотворил человека из праха. Прах – это ничто или что-то еще? И еще один вопрос: Что ждет людей, начиная с Адама после смерти?
— Тот, кто верит в то, что есть жизнь после смерти, будет жить, кто не верит, не будет жить, — просто ответил SN.
— Ты хочешь сказать, что с ними будет то, во что они верят? – усомнился MN.
— Лучше верить в то, что светлые люди станут светом, а темные люди тьмой. Так? Нас ждет тьма, если мы думаем, что навсегда умрем, или свет, если мы верим в то, что не умрем.
— Это, конечно, хорошо. Но разговор шел не об этом. К этому мы еще вернемся, но позже. Давайте сначала разберем не смерть, а жизнь, ее возникновение, рождение человека, Адама. Что означает, что он рожден из праха? Это ничто? Бог сотворил человека из ничто?
— Бог сотворил человека из праха. Прах в обычном понимании является самым ничтожным материалом, то есть, таким материалом, меньше или хуже которого в смысле наличного существования ничто не может быть. Для праха характерно бесконечное стремление к ничтожному состоянию. Зачем Бог сотворил человека из праха? По смыслу религиозного вероучения Он сделал это для того, чтобы показать свое всемогущество, которое проявляется в том, чтобы из ничто сделать самое лучшее из всего налично существующего. Однако философский смысл такого творения заключается в другом, — нельзя сделать лучше то, что отличается по природе от Бога, а человек отличается от Бога, нежели из самого ничтожного материала, чтобы в нем было меньше всего остального, например, материального, и больше всего Божественного. Но Божественное присутствует в человеке не в виде материи, а в виде идеи, цели, к которой следует стремиться, чтобы стать совершеннее. Эта цель – Сам Бог. — Вот так ответил MN.
— А, ты что думаешь по этой проблеме? – спросил ON SM.
— По-моему, Бог сотворил человека из первоматерии. В первоматерии все виды материального находятся в равновесном состоянии и упакованы друг в друге, как матрешки. Поэтому возникает такое мнение, что Адам создан из ничто как ни из чего того, что есть в распакованном виде грубой материи вещества или эфирной энергии жизни, или астральной материи желаний, или ментальной материи мыслей, или лучистой материи знания, или бесформенной материи атмы, или, наконец, нирванической материи дхармы. Последние виды материи принципиально не могут быть представлены в своем виде в наличной, вещественной реальности.
— Интересно, но я думаю иначе. Миф о творении человека из ничто предполагает то, что Бог есть все как одно в отвлечении от всего. Поэтому кажется, что Бог сотворил его из ничто. Чтобы сотворить человека отдельным актом, следует сделать это в чистом виде в идее. Что может быть дальше всего от материи, чем идея?! Вместе с тем Бог творил человека уже после того, как все сотворил, кроме человека, и там, где уже было материальное. Это «там» мы и называем этим миром. Разумеется, все это не могло не примешаться к человеку как грязь, прах, примесь к чистому элементу разума. Но у меня в связи с таким толкованием сотворения человека не может не возникнуть новый вопрос – вопрос о природе ангелов. Они из чего состоят, из какой материи?
— В общем, у нас много общего в понимании природы человека и причинах его появления на свет, — заметил MN, — что до второго вопроса, то ответ на него очевиден, — ангелы состоят из ноуменальной материи как идеальные существа. Они как силы Бога являются его замыслами, существующими до творения, значит уже во времени, но во времени чистом, свободном от воплощения в другом, чем Бог, субстрате, в материи иной, чем материя Бога. Согласно церковной традиции ангелы состоят из чистого света. Это светоносные существа. Если говорить конкретнее, то, например, херувимы сияют светом любви, а серафимы пламенеют светом знания.
— Итак, — подвел ON к заключению тему обсуждения, — вначале бог сотворил время как то, в чем можно «варить» все. В его «котелке» заварились идеи творения в виде ангелов. Это тезис. Затем из идей выросли вещи. Это антитезис. А уже из идей и вещей образовался человек. Это синтез. Как именно он образовался? Адам сформировался из идеи в материи. В своей природе он разделен на тело и душу. Но целиком их удерживает в своем лице. Эти составные части его целого существа противоположны. Их связь друг с другом противоречива. Вместе с тем, он един с самим собой и с подобными себе существами, составляя с ними один человеческий род. Но все люди, являясь индивидуумами, отличаются друг от друга.
Между ними идет даже борьба, если они относятся к противоположным социальным классам. Эта борьба есть борьба за то, кто из них окажется победителем в классовой борьбе, станет более прогрессивным классом, выступая могильщиком прежнего классового устройства, в котором господствовал его классовый враг. Так, отрицая самих себя как господ, прогрессивные люди устанавливают уже не диктатуру, нужную для победы и удержания власти общества, но ассоциацию свободных деятелей, занятых не борьбой друг с другом за средства существования, но творческим или всеобщим духовным трудом во благо всем членам общества. Примерно так обстоит дело с диалектикой развития человека.
Казалось бы, все было сказано, но логическая схема старшего друга не дала желаемого эффекта. Было свежее впечатление от настоящего открытия, важного в «избитой теме» сотворения человека и его первородного греха, но оно оказалось смазанным «машинным маслом» укладки в прокрустово ложе навязчивой логики. Для ON эта логика исчисления членов (предикатов) рассуждения, имевшая вид суммы: 3+3+5, была необходима как приводной ремень «динамо-машины» его мысли. Правда, она «динамила» самого ON, а для MN и SN была камнем преткновения. У MN была своя логика, а SN она мешала пониманию, ибо он руководствовался не логикой, а «телепатией». Однако телепатия понималась не в обычном смысле понимания без рассуждений в виде интуиции и тем более автомат-письма, а в смысле открытой системы обмена мнений без заданной директивы мысли.


Беседа о народах

Что послужило причиной выбора для демонстрации состояния умов наших друзей вот этой беседы, поставленной в заголовок? «Повернутость» или зацикленность старшего друга на теме национальных отношений. Остальные члены философского круга были в теме, но она не имела для них основополагающего значения.
ON полагал, что Эдем располагался на Ближнем Востоке. Там появились Адам и Ева. Первые люди были неопределенного, амбивалентного типа серого цвета. С течением времени в результате предпочтения про-женщинами светлых про-мужчин с правильными чертами лица из серой массы архаических антропоидов стала выделяться раса белых людей. И, наоборот, на другом полюсе стали скапливаться отверженные антропоиды темного цвета. И те (белые), и другие (черные) представляли генетическую угрозу серой массе, ибо светлые были более культурные, а черные более естественные, ближе к природе, чем среднестатистические серые особи. В идее и те, и другие могли дать более плодовитое потомство, что является приоритетным мотивом антропоидных самок. Установилась традиция истреблять молодняк черно-белого цвета в ходе расовой борьбы. Поэтому белые вынуждены были эмигрировать в среду наиболее благоприятную для их жизни в Европе, а черные – в Африку. Так образовались основные расы белых и черных и между ними на основе серых в результате смешения целая палитра цветных рас. В ходе расогенеза и на его основе деления рас на народы появилась этническая мифология, в которой на языке воображения была обыграна привязка каждой расы к мифическому народу. Так белые, которых потом идентифицировали как арийцев, вели свою родословную от мифического народа Севера – гиперборейцев, черные – от мифического народа Юга – лемурийцев, цветные – от мифического народа Востока – атлантов. Арийцы – это те белые, которые остановились в своем бегстве с Ближнего Востока на бескрайних равнинах Евразии в качестве прото-славян (на западе за Волгой) и прото-тюрков (на Востоке за Уралом). Затем они расселились по всей Европе и дали начало многим народам Запада, прежде всего, германцам, которые в качестве наиболее пассионарных (энергичных) ариев пошли в походы на Запад за землей.
В конце доисторической эпохи белые, спустившиеся с Севера на Юг, смешались с цветными Ближнего Востока. Так появились смешанные народы семиты (евреи) и хамиты (арабы). Плодом смешения же западных и восточных ариев явились татары. С ними граничили русские как этнос смешения славян и германцев. Еще западнее жили германцы, а за ними кельты.
Представленные расология и этнология ON носили спекулятивный характер, весьма далекий от научного реализма. Выходило, что суждения этих учений были выведены из спекулятивного ума, а не собраны со страниц исторических хроник и летописей или впитаны с молоком матери из рассказов легендарных дедов и сказочных прадедов.
Спекулятивные истории ON о легендарных народах вызывали у MN понятные возражения, ибо он придерживался иной логики выведения суждений, и подталкивали SN предложить каноническую историю человеческого рода, ибо тот придерживался историографии Великой Традиции.
На чем основывались возражения MN? На том, что прародина человечества находится не на Ближнем Востоке, а в Восточной Африке. Хотя расогенез протекал на Ближнем Востоке. Расогенез не есть антропогенез, он включен в последний, а потому меньше его по объему. При этом необходимо выводить суждения не из догматической посылки, как это делает ON, а опираясь на данные науки, но ни в коем случае не на традиционные мифы о легендарных народах, как полагает SN.
Почему именно ON «прикипел душой» к национальной тематике, а не MN или SN? Вероятно, потому, что он был не в ладах с национальной идентичностью. По звучанию его фамилии можно было причислить его как к полякам, так и к евреям. Возможность такой причастности, как к тем, так и к другим мучила его, ибо он предпочитал выбор себя поляком, но всячески хотел обойти свою возможную принадлежность к евреям. О чем это говорит? О том, что он, будучи социальным изгоем, не желал демонстрации изгойства. Это изгойство началось еще в раннем детстве в его семье, а затем продолжилось в обществе. Наверное, он был нежеланным дитем, ибо являлся средним ребенком, — не первенцем, который становится хозяином после смерти родителей, но и не младшим любимцем, остающимся с родителями и автоматически после их смерти переходящим во владение нового хозяина в качестве «любимой игрушки». Поэтому, ON жил вдали от семьи и держал с ними связь по номиналу. Он не мог быть хозяином. Но и участь покорного слуги его то же тяготила. Он желал быть в стороне от человеческих отношений.
Если он действительно еврей, то не гой. Но в глазах не евреев он тогда изгой. Кто же изгой? С точки зрения евреев не еврей. С точки зрения не евреев еврей. Кстати, евреи потому такие, что они так себя ведут, противопоставляя себя в качестве настоящих избранных всем как не настоящим, не избранным. И действительно их выбрали все как не настоящих, не избранных. Так что было в начале? То, что их выбрали или то, что они сами себя выбрали? Какая разница? Важно то, что из этого получилось, к каким последствиям это привело. Не скажи. Скорее всего, их выбрали. Но этот выбор оказался не в пользу евреев. Поэтому они подменили выборщиков, равных себе, неравным, превосходящим их Богом, чтобы не было так обидно, можно сослаться на судьбу: все суета. В любом случае это беспокоило ON. Беспокойство выражалось в расовой сортировке людей, в которой он не мог не упражняться. Из-за этого близкие иногда обзывали его расистом и даже фашистом. Конечно, никаким фашистом он не был. И все же почему-то любил смотреть фильмы про фашистов и их зверства над своими жертвами. В этом смысле у него был комплекс жертвы и ее палача. Нередко жертва сама становится палачом. Часто, когда ON видел калек, он говорил, что они ненавидят не своих мучителей, а сочувствующих им как уродам.

Философские кунштюки

Наш старший друг имел склонность к философским кунштюкам. В среде буддистов кунштюк зовется «упаей», то есть, уловкой или ловким приемом захвата сознания. Эта философская ловкость проявлялась у ON в умении завязывать противоположные понятия в тугой узел на шее своего собеседника и душить его, точнее, его сознание диалектическими перевертышами. Кунштюком было сочетание несочетаемого, сведение не-сведенного, свод разведенного, развод сведенного. Кунштюк – это инструмент метафоризации. Благодаря ему не-понятное становится понятным, не-знаемое – знаемым.
Вот таким кунштюком была, например, пара понятий: трансцендентное и имманентное, когда она вязалась таким образом, — трансцендентная имманентность и имманентная трансцендентность. В чем смысл такой завязки или складки? Трансцендентная имманентность – это потусторонняя посюсторонность, то есть, то, что делает здесь тем, что является там. Это вывернутая наружу внутренность. Это alter ego или Я не в себе, а вне себя. Наоборот, имманентная трансцендентность – это посюсторонняя потусторонность, свернутая вовнутрь внешность или шиворот навыворот. Это то, что является не явлением сути, но сутью самого явления. То есть, не явление сущности, но сущность явления. Причем сущность явления в явлении явления, а не в явлении сущности. Это не-Я в себе. И то, и другое не есть для себя, но есть вне себя или в себе, но не сам/само. Здесь «сам» — сущий, «само» – сущность, «в себе» – простое бытие, «вне себя» (в ином) – сложное бытие не-бытия, «для себя» – бытие как экзистенция (в себе вне себя), «в себе и для себя» — всеобщее.

Философские связи на стороне

Наши друзья и на стороне имели философских друзей. Такой стороной по большей части стала столичная интеллектуальная тройка в составе Ученого, Гуру и Поэта. Первым из наших друзей вошел в контакт с этой столичной троицей ON. Он стал учеником Ученого, вернее, его консультантом стал Ученый. С Гуру он вел себя как учитель, а с Поэтом как поэт. В свою очередь MN относился к Ученому как друг, к Гуру как товарищ по несчастью, к Поэту как собрат по перу, но хотел бы относиться как товарищ по уму. А SM воспринимал Ученого как мыслителя, Гуру как не своего учителя, а Поэта как своего по уму, но не по сердцу. Для сердца у него уже были друзья по «духу огненному», — последователи четы и подотчетных Рерихов. Таких «сердечников» в любом месте можно найти или вырастить в своем сердце.
ON вслух удивлялся, почему Ученый занят наукой, то есть, изучает чужую философию, например, Карла Маркса или его интерпретатора Генриха Батищева, а не занимается своей философией. Когда Учитель пробовал объяснить ON как своему ученику, что его ученое занятие и есть философия, он не верил ему, ибо иначе понимал философию. Нашему старшему другу было невдомек не то, что Ученый еще как учен, — это он воочию наблюдал, — а то, что тот не строит систему из понятий, но лишь пользуется чужой системой, точнее, системой своего учителя. Вот, например, Батищев был не только интерпретатором учения Маркса, но еще и таким философом, который строил свою систему и еще был учителем своей школы философии. То есть, у него было свое учение, свои понятия. Никак не мог, или не хотел ON понять, что у Ученого свой путь в философии и это не путь ON. Ученый не строит систему, он систематически использует понятия, причем не важно, свои или чужие, не для поиска истины, а для установления оной. Если это способствует такой установке, то он вырабатывает понятия. Он не работает с понятиями для понятий.
MN пытался объяснить ON, что понятия необходимы для понимания смысла, а не для поиска понятия понятий и даже не для установления истины, так как смысл более важная цель, чем понятие или истина, ибо смысл имеет и ложь и непонятное, которое можно все же понять. SN полагал, что непонятное можно понять непонятным, то есть, не понятием, но сердцем. Что значит, понимать сердцем? MN возражал: непонятное тогда становится понятным, когда является понятием. Если уж говорить о том, чем мы понимаем, а не при помощи чего мы понимаем, то лучше иметь в виду не сердце, а ум. SN был не согласен. По его мнению, пусть даже он не правильно выразился, – следовало говорить тогда не о сердце, а об интуиции как сердечном умении понимать непонятное, — понимается только живое, а понятие не есть живое, оно только средство познания как описания, определения и объяснения не живого или живого как не живого. Живое понимается интуицией сердца, а не понятием ума. Тем более, если это живое есть животворящий дух, «дух огненный». MN спорил с SN: сердцем мы чувствуем, а не понимаем. Интуиция есть средство не понимания, но переживания. Понимаем мы умом. Объясняем мы не умом, то есть, разумом, а рассудком. Средством объяснения является не понятие, но термин науки. Средством же выражения чувства и интуитивного переживания является образ, художественное слово.
В общем, наши друзья расходились относительно не столько понятного, сколько непонятного. Старший друг рекомендовал своим друзьям, как в провинции, так и в столице, строить систему понятий, благодаря которой даже непонятное станет понятным. MN уточнял: станет понятным не благодаря системе, а самому понятию.
— Зачем ты это говоришь? Это и так подразумевается. Само понятие тогда понятие, когда является системой понятий. Ясно? Это очевидно.
— Система не терминов, но понятий. Здесь понятие подлежащее, существительное, а не система. Система существенна, но не существительна.
— Все это никому ненужный схоластический спор ученика философа, но еще не самого философа, — отрезал ON. Он как рожденный под знаком скорпиона любил жалить спорящих с ним.
Старший друг не мог отказать себе в удовольствии в отречении от его любимой философии, которую полностью отождествлял со своей персоной, и выгонял из нее с позором, с клеймом «ты не философ» тех, кто не был им самим или, по крайней мере, не был с ним… согласен. Почему? Видимо потому, что философия в его собственном толковании была последним прибежищем, той святостью, которая непогрешима и поэтому спасительна. С этой сверхценной идеей (Idée fixe) философии была связана мечта ON об органе спасения, о котором пойдет речь в следующей главе.

Менталоид философа

Признаюсь, есть не только профессиональные успехи, но и профессиональные заболевания. Так вот профессиональным заболеванием философа является болезнь ума как его рабочего органа. Эта болезнь заключается в том, что он использует не ум для жизни тела, а тело, мозг для жизни ума. Не то, чтобы философ сумасшедший, — я бы так не сказал, но подумал, глядя на нашего старшего товарища. Во всяком случае, он был сам себе на уме. И со стороны, например, обывателя не мог не показаться непонятным. Между тем все непонятное нас пугает и оценивается как опасное, непредсказуемое, вредное, странное, ненормальное, одним словом, дурное. Понятное дело, философ не псих, не идиот, хотя, как сказать. Если это слово, идиот, употреблять в исходном греческом, то есть, философском, а не в медицинском смысле, то, да, философ идиот, как такой человек, о физическом существовании которого следует заботиться людям, так как он сам не позаботится, ибо думает только о душе, вернее, его душа занята только разговором с самой собой. Философ находится на иждивении города, общины или семьи, потому что является «ходячим умом», занятым не поиском хлеба насущного, но поиском единой токмо истины или смысла жизни. Согласитесь, проницательный читатель, как точно называл вас Николай Гаврилович, это, мягко говоря, ненормальное занятие.
Болезнь ума нашего старшего друга проявлялась в его стремлении сконструировать менталоид, вроде гиперболоида инженера Гарина. Этот фантастический роман Алексея Толстого еще в детстве врезался так плотно в голову (можно сказать, как жало в «серую плоть») нашему умному другу, что преследовал его до самой смерти. Наш ученый друг полагал, что можно изобрести в виртуальном пространстве ума такой аппарат, который будет облучать сознание «управляющих» добрыми мыслями и внедряться в их сознание так, что они сами, того не замечая, будут творить добро.
Как человек умный он прекрасно понимал, что люди в «коридорах управления», если думают, в чем он сильно сомневался, то думают, что думают правильно и на основании этого принимают правильные решения. На самом деле, управлять людьми никто из людей не умеет и просто не может, но сделать вид такого управления могут те, кому делать больше нечего, точнее, они и этого не могут сделать, — только прикидываются и представляют фигуру управления. Управлять другими может только тот, кто научился управлять собой. Где вы таких видели? Например, я, нигде. Поэтому управиться с теми, кто «управляет», прямо просто невозможно (как можно управиться с теми, кто не управляем?), но исподволь, хитростью, которая им знакома, в отличие от ума, можно, ибо управиться может тот, кто управляет, но не всякий, кто может управиться, управляет. Только делать это надо строго в их полном неведении так, чтобы хитрость ума (сложенная, сложная хитрость) мыслителя стала сущностью простой или непосредственной (первопорядковой, ординарной) хитрости (в народе она называется грубым словом, которому не место в словаре умного человека) тех, кто всегда начинает, но никогда не заканчивает, и потому не несет ответственности. Только в этом случае такая хитрость «управленцев» станет превращенной формой хитрости ума мыслителя. В противном случае это будет такая, с позволения, «работа», которая осуществляется через одно место, известное всем пользователям туалета.
Преобразователем или трансформатором энергии простой хитрости (как умения делать, точнее, представлять и выдавать свой частный корыстный интерес за всеобщий) в энергию благого ума, по мнению ON, должен стать его менталоид. Что это такое? Это органон очеловечивания, орудие мысли человечества как система понятий, приводящая человеческий ум в состояние сборки и настраивающая его на добродетель. Разумеется, обыкновенной, здравой частью своего ума, ON понимал всю утопичность своего проекта, но мирился с ним, так как он помогал ему самому упорядочивать свои живые состояния в порядок, от чего эти состояния приобретали человеческий вид.
Таким образом, становится понятной подземная часть философского айсберга как истина надводной части под именем «философская система», которая имеет свое alter ego в живописном виде философской мифологии или утопического места менталоида.
Чтобы адекватно понимать своего старшего друга, младший друг переводил менталоид на «телепатический язык» (или язык сердца), на котором этот «странный аттрактор» ума становился менталом, то есть, таким эгрегором, который заряжен «умной энергией». Однако, как и MN, он понимал, что менталоид играет чисто инструментальную роль интеллектуального массажера самого мыслителя, и не более. Ни о каком воздействии на ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)