По ходу жизни. (Заметки на могильной плите).

Случайно подслушанный разговор ни о чём.

Как-то однажды тёплым осенним вечером возвращался я с работы домой. Погода была хорошая, солнце клонилось к закату, а лёгкий ветерок приятно обдувал прохожих и мягко шелестел желтеющими кронами насаждений. Было начало сентября, лето нехотя сдавало свои позиции, но и осень не спешила вступать в свои законные права.
Я решил пройтись и направился напрямик через парк. Мне позвонил один мой коллега, и я присел на скамейку, дабы не разговаривать на ходу. Мы обсудили один производственный вопрос, и я уже было решил тронуться дальше, как вдруг за кустами услышал чьи-то голоса. В этом парке было несколько аллей, идущих параллельно. Они находились недалеко друг от друга и разделялись газонами, поросшими декоративными кустарниками и деревьями. По причине близкого расположения можно было в тихую погоду, сидя на одной аллее, услышать разговор, происходящий на соседней. Свидетелем такого странного спора я и оказался в тот тёплый тихий вечерок.
Итак, меня привлекли голоса, доносившиеся из-за кустов. Я осторожно раздвинул ветки и увидел двух в высшей степени странных субъектов, которых можно было себе вообразить находящимися вместе. Они сидели на скамейке, на соседней аллее и оживлённо о чём-то спорили. Один из них был похож на профессора каких-нибудь гуманитарных наук. Он был высок, несколько полноват, имел прямую и горделивую осанку. Плавные, неторопливые движения, седая, хорошо уложенная шевелюра, аккуратно подстриженная бородка клинышком, очки в красивой оправе, старомодная массивная трость, отличный костюм-тройка тёмно серого цвета и мягкие замшевые ботинки модного фасона. Просто образцовый представитель интеллектуальной элиты общества.
Второй же спорящий был совершенным ему антиподом. Невысок, худ, суетлив и как-то нервически расхлябан. Давно нечёсаные волосы пучками торчали в разные стороны, всё время находящиеся в поиске какого-либо занятия руки, да одутловатая, припухшая рожа. Одет он был в затёртую куртку из кожзаменителя, замызганные джинсы и потрёпанные кроссовки. Натуральный ханурик. Я их так и прозвал – интеллигент и ханурик.
Ввиду плотности кустарника, разделяющего наши скамейки, я остался незамеченным и принялся с интересом рассматривать и слушать этих так не похожих друг на друга собеседников. Не уверен, что застал их спор в самом начале, но и подслушанное мною произвело на меня сильнейшее, неизгладимое, ни с чем не сравнимое впечатление и заставило задуматься на многие годы вперёд.
– Значит, Вы утверждаете, уважаемый, что Бог есть та разумная, созидающая, осмысленная сила, извлёкшая человека на свет божий из мрака небытия и одарившая его душой и божественным светом разума? – вежливо и несколько подобострастно спрашивал ханурик, сидя на краешке скамейки и повернувшись всем телом к вальяжно развалившемуся интеллигенту барственного вида.
– Точно так! – не поворачивая головы, менторским тоном отвечал ему тот, – именно Бог есть наш Создатель и источник всех наших позитивных начинаний. А Вы что, не согласны с этим утверждением? – наконец соизволил слегка повернуть голову интеллигент к своему собеседнику и одарить того высокомерным взглядом.
– А Вам, правда, интересно знать моё мнение? – робко поинтересовался ханурик. Можно было подумать, что он побаивается своего визави и, поэтому лебезит перед ним, но внимательный человек увидел бы в его прищуренных глазах весёлую хитринку и заподозрил подвох в этом вопросе. Однако, высокомерный интеллигент ничего не заметил.
– Да уж, будьте любезны, удивите мир своим открытием, поведайте нам свою оригинальную точку зрения на данную тему, – опять же высокомерно и несколько презрительно разрешил тот.
– Я думаю, что понятие «Бог», вопреки общепринятому мнению, отнюдь не является разумной, осмысленной, созидательной силой. Это есть некая космическая, невероятно мощная, слепая стихия, тотальный диктат, непреклонная воля, непреодолимый своенравный энергетический поток, который имеет абсолютно животную, инстинктивную, анти разумную природу. И её главный, основной, он же единственный принцип гласит: «Кто выжил, тот и прав». И человек, следуя этому закону, выживает любыми способами и средствами. И в этом стремлении для него не существует никаких этических норм и рамок, моральных запретов, законов совести и всяких прочих гуманистических условностей. Никакое общественное осуждение и навязывание неких искусственных этически-моральных моделей поведения человеку в обществе себе подобных не способны помешать ему в этом его внутреннем, природном, естественном желании. Тотальная война всех против всех. Человек использует любую подлую низость, коварное предательство и невероятную жестокость, лишь бы достичь этой главной, желанной, вожделенной цели. Он без раздумий толкнёт в пропасть оступившегося, всадит нож в спину, пристрелит безоружного, истребит весь выводок своего конкурента. И не следует испытывать никаких обманчивых иллюзий на счёт «божественной», разумной природы человека. Он всего лишь есть обыкновенное, стопроцентное, натуральное животное, не более того. Человека можно назвать “божественным творением” только в одном случае: если признать его создателем такого Бога, который является абсолютным, тотальным, однозначным животным. Только такой Создатель способен воспроизвести своё творение по своему образу и подобию. А все остальные домыслы и фантазии человека на счёт божественной, светлой, созидающей силы есть просто неуклюжие выдумки в его неосознанном, интуитивном желании вести разумную жизнь против своей же собственной, натуральной, естественной природы.
− Так, так! Очень интересно, – нахмурился интеллигент и грозно уставился на ханурика.
− И поклоняясь такому Создателю, человек обречён на это низкое, подлое, животное существование, − как ни в чём не бывало, продолжал тот, ─ необходимо брать под жёсткий контроль эту слепую, своенравную, животную энергию, которую человек по своему незнанию или страху назвал Богом. Следует отказаться от такого Бога! Нужно сбросить с себя этот невыносимый гнёт, этот слепой, уничтожающий диктат и самим создавать божественный, разумный, светлый мир будущего! До тех пор, пока человек полностью подчинён этому непреодолимому потоку, пока он поклоняется и возносит этого своего животного Бога, то и жизнь его будет оставаться бессмысленной, бесцельной и никчёмной! Чтобы она стала осмысленной и целенаправленной необходимо научиться управлять этим потоком слепой, животной энергии, направлять его в нужное русло и придавать ему правильный вектор. Только тогда жизнь человека обретёт смысл и подобающее его разуму значение. Ведь не существует никакого высшего божественного замысла, который всё порешает за нас и расставит по своим местам. Надежда на этот “божий план” – это всего лишь малодушная, трусливая попытка человека снять с себя ответственность. Но человек как раз и призван для создания и воплощения этого высшего замысла. Никто и никогда за него этого делать не будет!
– Да Вы просто еретик, богохульник и бездуховная личность! Вы смеете выступать против Бога, против самого Бога! – пафосно воздев указательный палец вверх, взвился интеллигент и грозно уставился на ханурика, а тот сидел, как ни в чём не бывало, и мило лыбился своей застенчивой улыбочкой, – Вы себе даже не представляете, что Вы несёте! – брызгая слюной, задыхался в праведном гневе он, – Бог есть жизнь, духовность, разумность и красота! Жизнь прекрасна и удивительна! – всё более распаляясь, упорно настаивал интеллигент, – и она не может быть другой, потому что этот мир создал сам Господь Бог, а он не делает ничего дурного, некрасивого и неразумного!
– Не могу с Вами согласиться, уважаемый, – деликатно возразил ханурик, – красота есть слегка упорядоченный хаос пространства, не более того. О красоте и разумности этого мира можно судить только с какой-то конкретной точки зрения, с какого-то определённого ракурса и позиции.
– Это как? – опешил интеллигент.
– Ну, например, если смотреть с позиции какой-нибудь древнегреческой вазы, то да, жизнь прекрасна и удивительна. Потому как стоит эта ваза в каком-нибудь известном и знаменитом на весь мир музее, и ходят вокруг неё восхищённые зрители и умиляются совершенству форм, всякие умные эксперты производят свои измерения и проводят хитро-мудрые исследования, да смотрители осторожно и нежно сдувают с неё пыль. Совсем другое дело, если смотреть на мир с позиции унитаза в общественной уборной. Что видит сей предмет сантехнического искусства за свою нелёгкую жизнь? Какие цвета, запахи и прочие прелести обречён он лицезреть всё своё многотрудное, многострадальное существование? Что он сможет вспомнить, когда его демонтируют и повезут на свалку? Вот и получается, что для отдельно взятого человека и мир и Бог есть только то, что этот самый Бог открывает и показывает этому самому конкретному индивиду. И здесь ничего нельзя поделать. Реальность мироздания только такая, какую мы вынуждены наблюдать со своего назначенного нам кем-то места, потому что мы сами не в состоянии изменить это самое место и мы не можем увидеть мир с другой стороны, нам этого не позволяют.
– Нет! Вы абсолютно не правы! – истерически взвизгнул интеллигент, – мы сами можем выбирать свою роль и функцию в этом мире, Бог дал нам право выбора и мы в полной воле воспользоваться им!
– Ну и какой же, позвольте Вас спросить, есть выбор у унитаза? – спокойно и несколько иронично поинтересовался ханурик, – Вы считаете, что эти два предмета могут поменяться местами? И вот же какой парадокс получается: оба они сделаны из керамики, может быть, даже глину для них брали из одного места, а какая разница в судьбе. Для одного из них мир – это, красота, гармония, восхищение и полная гигиена, а для другого и мир, и его Создатель, и все его создания есть, извините за выражение, говно, всё вокруг одно сплошное, дурно пахнущее, липкое говно!
– Да ты есть богоненавистник, брехун и мерзкий негодяй! – бешено заверещал интеллигент и, изрыгая отборную матерщину и проклятия, вскочил и принялся остервенело колотить ханурика своей тростью. Тот сначала несколько опешил, но затем пришёл в себя и умело выписал двоечку по всем правилам боксёрского искусства, от чего интеллигент самым натуральным образом ушёл в аут и закатился отдохнуть под скамейку. Ханурик оправил одежду, подтянул штаны и полез доставать своего не в меру вспыльчивого собеседника из-под лавки.
Он поднял его и усадил обратно на скамейку. Тот что-то нечленораздельно мычал и пускал изо рта и носа кровавую пену. Ханурик опасливо огляделся по сторонам. Заметив меня, он застенчиво улыбнулся, виновато пожал плечами и поспешил удалиться прочь с поля интеллектуальной битвы. Он семенил мелкими шажками и постоянно подтягивал на ходу свои вечно сползающие штаны.
Через несколько минут «божественное создание» интеллигентного вида совершенно пришло в себя, достало носовой платок, вытерло ушибленную свою физиономию и, грязно и непотребно выругавшись в адрес ханурика, направилось нетвёрдой, но гордой и полной собственного достоинства походкой по своим делам. А я, оглушённый и контуженный этим спором, в полном недоумении остался сидеть в парке на своей скамейке и осмысливать только что услышанную странную дискуссию на предмет природы высшей «божественной» силы и её многогранных проявлений в этом мире.

Миллениум.
(Почти сказочная новогодняя история).

Был самый канун Нового Года. Да не просто какого-то там очередного по счёту года, а начало нового столетия. Да не просто столетия, а целого тысячелетия. Короче говоря, на носу маячил натуральный Миллениум. А это, доложу я вам, не хухры-мухры. Это был не какой-то там обычный, рядовой, рутинный праздничек, который происходит каждый год и справляется скорее машинально, по привычке, по давно заведённому распорядку жизни, но это было долгожданное, грандиозное и, не побоюсь этого слова, эпохальное по всем меркам событие. И пусть наше современное летоисчисление и вызывает множество вопросов, кстати, совершенно законных, но пропустить такое мероприятие ну ни как было не можно.
Поэтому народец, находясь на грани своих физических, эмоциональных, финансовых и прочих остальных возможностей, изо всех сил готовился к этому невиданному, экстраординарному моменту. Закупались в невероятных количествах разные копчёности, солёности, сладости и прочие экзотические деликатесы. На всех кухнях, распространяя умопомрачительные, сладчайшие ароматы, постоянно что-то варилось, жарилось и пеклось. Люди тащили домой разнообразные пиротехнические изделия, конфетти и ёлочные игрушки с самими ёлками. Различные спиртосодержащие смеси заполняли все укромно-прохладные места в квартирах и особняках в ожидании часа Х.
А как же иначе? Как можно было ударить в грязь лицом перед лицом такого грандиозного и эпохального события?! Ну, ни как было не можно. Совершенно необходимо было хрюкнуть с пол тазика оливье, залить это хорошей дозой чего-нибудь расслабляюще будораживающего (это уж как и на кого эта жидкость действует) и пойти запускать фейерверки. Без всех этих обязательных атрибутов большого праздника, без этих нравственных преображений и духовных скреп и обычный то рядовой Новый Год не смог бы состояться, не то, что целый Миллениум. Так что народец пребывал в атмосфере предпраздничной, судорожной суеты, в ожидании скорого, невиданного чуда. Предвкушение такого редкого и эксклюзивного явления, как Миллениум, приводило всех его будущих участников в восторженное умопомрачение и заставляло биться в радостно-судорожных конвульсиях. Квартиры украшались новогодней мишурой, улицы прихорашивались разноцветными гирляндами, да и весь город по вечерам расцветал нарядной, торжественной иллюминацией.
Однако эта предпраздничная вакханалия затронула не всё пространство на нашем глобусе. Ещё имелись у нас на карте глухие места и дикие территории, до которых не смогла докатиться даже такая сверхмощная волна всех этих грандиозных ожиданий и приготовлений. И одним из таких мест была старинная усадьба, которая находилась в предместьях одного большого мегаполиса и считалась музеем национального значения. Это историческое место находилось под эгидой и защитой самого Государства со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Эта усадьба когда-то очень давно принадлежала одному чудаковатому богатею. Он её, собственно говоря, и построил. Являясь большим поклонником европейской культуры и образа жизни, этот сумасбродный богач решил соригинальничать и выстроить свою усадьбу по всем правилам архитектурно-ландшафтного искусства того времени. Заказал модного архитектора из Италии, выписал себе садовника из Англии, навёз кучу дорого стройматериала со всего света.
В общем, получилась у него вполне себе приличная европейская фазенда с красивым домом, большой мраморной лестницей, кованной витиеватой оградой, каскадом прудов и английским садом. Однако появлялся здесь сам хозяин очень редко, он всё больше колесил по европам, а после известных событий начала прошлого века и вовсе на родину носа не казал.
Так что остались его владения натурально безо всякого присмотру. Наследники подались в дальнее забугорье подальше от жутких преобразований родного отечества, прислуга разбежалась, прихватив с собой всё самое ценное, а новым властям было пока что не до буржуйской архитектуры и ландшафтного дизайна. И сгинула бы в полном запустении и глухом забвении эта усадьба, выстроенная по европейскому образцу, однако новая власть вовремя обратила внимание на огромное наследство старорежимного времени. Поначалу здесь устроили коммуну для беспризорников, коих сами и наплодили, но потом вовремя одумались и сделали здесь музей-усадьбу. Благо, годы запустения, беспризорники и прочие многочисленные бедствия прошлого столетия не так сильно навредили самой постройке и английскому саду, как могли бы. Пришлось, правда, изрядно повозиться с восстановлением самой усадьбы и английского сада, но все усилия окупились с лихвой. И теперь здесь царил дух строгой музейной академичности и восторженного пиетета пред холодным ликом вечности и высокого искусства. Сюда водили экскурсии раскованных, вездесущих иностранцев, школьники-разгильдяи подавленно смолкали, глядя на это великолепие мраморных лестниц, огромных зал и позолоченной лепнины, ну и прочие экскурсанты тоже оставались весьма довольны всем увиденным.
Но сегодня в самый канун Нового Года никаких экскурсий не было. Как и положено в подобных заведениях, сейчас здесь стояла благородная, с лёгким налётом надменности тишина. Только один персонаж изредка нарушал эту идиллию тихими звуками и шорохами. Это был ночной смотритель музея в лице пожилой, сухонькой сотрудницы. Типичный музейный работник – бабуся божий одуванчик с клубком седых волос на затылке и цепким взглядом профессиональной хранительницы чужого добра. Сегодня она несла ночную вахту.
Первым делом она проверила на предмет сохранности двери и окна музея, затем осмотрела пульт охраны. Всё было в порядке, двери заперты, сигнализация включена, огоньки на пульте светились зелёным светом. Повода для беспокойства не было никакого. Усадьба находилась на приличном расстоянии от города, поблизости тоже не было больших поселений, так что непрошеных гостей не намечалось и вахта обещала быть спокойной.
Конечно, нельзя было сказать, что вся эта предпраздничная, истерическая суета совсем уж обошла стороной это тихое, отдалённое местечко. Кое-что готовилось и здесь. Однако эти приготовления носили неофициальный и даже тайный характер. Причём, настолько тайный, что об этих приготовлениях не догадывалось не только, прости Господи, само Государство, но и всё непосредственное руководство этого музея вместе со всем обслуживающим его персоналом было не в курсе этих мероприятий. Короче говоря, назревал жуткий и зловещий заговор! Что, страшно? Правильно, бойтесь! А то какая же новогодняя сказка может обойтись без будоражащей воображение и вселяющей нечеловеческий ужас завязки?
Итак, наша ничего не подозревающая музейная работница находилась в приятном, приподнятом расположении духа. Настроение слегка портила только мерзопакостная погода с сильным, порывистым ветром, который завывал в трубах и яростно швырял в окна мокрый снег, временами переходящий в ледяной дождь. Но всё это ненастье было где-то там за стеклом, а в комнатке ночной смотрительницы было тепло, светло и сухо. Она вытащила из своей авоськи баночку с оливье, баночку с селёдочкой под шубой, кусочек грудинки, копчёную колбаску, порезанную тончайшими, полупрозрачными ломтиками, и ещё всякие, соответствующие моменту вкусности и деликатесы. Последней на свет появилась заветная бутылочка-чекушка с красноватой мутной настойкой, умело и плотно закупоренная пробкой из свёрнутой бумаги.
«А что? Музейные работники тоже люди и ни что человеческое нам не чуждо. Все кругом будут веселиться и встречать Миллениум, а я должна сидеть и вязать носок? Да хрен вы угадали! Я тоже в меру сил приму участие в этом торжественном мероприятии. Никого нету, гостей сегодня не будет, так что можно и попраздновать, – так думала пожилая смотрительница музея, открывая все свои баночки, узелочки и свёрточки с угощениями».
И как же она ошибалась. Гости этой ночью у неё были. Да гости непростые. Первый явился ровно без четверти полночь. Это был дух с севера. Ледяной тенью он бесшумно скользнул сквозь толстое стекло и материализовался в высокую фигуру в чёрном балахоне в пол с тяжёлым капюшоном. Был он высок, могуч и широкоплеч, каменное непроницаемое лицо, холодный надменный взгляд серых глаз, тяжёлый квадратный подбородок. Весь его монументальный вид и властный облик заставляли смотрящего на него трепетать и в необъяснимом ужасе склониться перед ним на колени.
Второй гость прибыл ровно через минуту после первого. Это был алчущий дух с запада. Просочившись осторожной тенью между стёкол, он тоже принял материальную форму силуэта в чёрном длинном балахоне. Но был он против первого и фигурой пожиже, и ростом поменьше. Суетливые, порывистые движения, длинный крючковатый нос, глумливая улыбочка, бегающие тёмные глазки и влажные руки с тонкими пальцами. Окончательно приняв материальный облик, он осторожно хихикнул и замер в ожидании возле стены.
Последним снизошёл гость с юга. Проникнув в комнату аналогичным способом, что и первые два, он точно так же материализовался в человека в балахоне с капюшоном. Отблеск уличного фонаря слабым лучом сочился через щель в тяжёлых портьерах. И в этом дрожащем, неверном источнике света третий дух застыл в самом центре большой старинной залы. Он был меньше всех и фигурой, и статью, и скорее больше напоминал подростка, чем взрослого мужчину. Узкие плечи, гордая осанка, плавные изгибы тела под тяжёлой мантией, да и тонкие изящные пальцы были характерны скорее лицу женского пола. А длинные завитые локоны, выбивающиеся из под капюшона, только подтверждали эту догадку.
‒ Вечно ты опаздываешь! Всё время заставляешь себя ждать! – недовольно и сварливо проскрежетал второй гость на неведомом гортанном наречии. (Дабы не утомлять читателя нудными переводами, я сразу буду озвучивать их речь на понятном языке.)
Третий дух ничего не ответил, только принял горделивую позу и своенравно тряхнул плечами. От этого движения капюшон упал с его головы, обнажив прелестную головку. Действительно, это была женщина. И не просто женщина, а красивая женщина. И не просто красавица, а непревзойдённая, эталонная красавица. На всём белом свете не сыскать было подобной красоты. Всё в ней было великолепно и идеально. Высокий белый лоб, тонкие дуги бровей, чуть вздёрнутый носик, трепетные пухлые губки и зеленоватые глаза. И всё это в обрамлении густых, вьющихся светло каштановых волос. От самой макушки и до последнего ноготка, абсолютно всё в ней прямо-таки сияло непревзойдённой ухоженностью и красотой. Вся она была совершенством и идеалом.
‒ Ладно, не будем ссориться по пустякам, – повелительно сказал первый дух, – все в сборе, теперь можно и делом заняться.
Он пошарил по комнате взглядом в поисках наиболее подходящего места. Незваные гости находились на втором этаже усадьбы в дальней комнате, которая когда-то выполняла функцию кабинета самого хозяина дома. Зала была просторная, но уютная. Стены были украшены старыми гобеленами с живописными пейзажами, с изображениями знати и сцен из их повседневной жизни, а старинное оружие и чучела животных дополняли этот аристократический интерьер. Высоченный потолок с позолоченной лепниной, выполненный в виде купола, венчала тяжёлая бронзовая люстра, ниспадающая сверху живописными каскадами и переливающаяся игристыми брызгами горного хрусталя. Штучный наборный паркет из редких пород деревьев был прикрыт персидским ковром искусной ручной работы. Тяжёлые, толстые портьеры прикрывали три высоких окна. В самом центре одной из стен находился старый камин, которым вот уже лет сто никто не пользовался. Этот древний отопительный прибор и привлёк внимание нашего гостя. Первый дух подошёл к камину и внимательно осмотрел его. Затем хлопнул в ладоши и перед ним из воздуха возник старинный стул с высокой резной спинкой из чёрного дерева, больше напоминающий трон.
‒ Здесь сядем, – сказал он голосом, не терпящим возражений. Двое других духов послушно последовали его примеру и уселись возле камина на непонятно откуда взявшиеся такие же два чёрных стула.
А в то же самое время внизу на первом этаже в комнате смотрителя наша ничего не подозревающая ночная дежурная готовилась к встрече этого самого пресловутого Миллениума. Она раскрыла все свои баночки и свёрточки, нарезала хлеба, сыра и буженины, потом с лёгким хлопком вытащила пробку из бутылочки и наполнила стаканчик мутной, тягучей жидкостью. И только она, прикрыв от наслаждения глаза, вожделенно поднесла его ко рту, как вдруг на пульте загорелась красная лампочка и раздался раздражающий писк сигнализации. Бабка раздосадовано поставила полный стакан на стол и посмотрела на пульт. Сработал датчик движения в одной из дальних комнат второго этажа. Она перевела взгляд на монитор и пошарила по экрану глазами в поисках неспокойной комнаты. На этом квадратике экрана всё было нормально, следов взлома не наблюдалось. Раздался телефонный звонок. Старушка подняла трубку.
‒ Ну, что у вас там!? – спросил слегка нетрезвый голос дежурного вневедомственной охраны, отвечающей за охрану данного объекта.
‒ Да тут что-то сигнализация барахлит, – залебезила бабка в оправданиях, – может из-за ветра сильного.
‒ Ладно, тогда отбой, – облегчённо ответил тот и положил трубку.
‒ Придумают же всякую пакость электронную! Вот раньше было лучше, – запричитала старая музейная работница, ностальгически вспоминая прошедшие свои молодые годы.
В это время на втором этаже в дальней зале три духа продолжали своё тайное заседание.
‒ Ну вот, прошло ещё одно столетие, – сказал первый дух тяжёлым, низким голосом, – ещё один век незаметно пролетел в тяжких трудах и усердных стараниях. И что характерно, в этот раз мы перекрыли все наши прошлые результаты. Никогда ещё нам не удавалось собрать такой обильный, богатый урожай. Рекорд, скажу я вам. Самый, что ни на есть, рекорд, – удовлетворённо потёр он руки, – теперь попрошу предоставить ваши личные показатели. Что-то темновато здесь, надо бы свету прибавить.
И в ту же самую секунду два тяжеленых канделябра, стоящие у противоположной стены, взлетели в воздух и оказались возле духов. Они встали по бокам старого камина и свечи сами собой одновременно вспыхнули приятным жёлтым свечением.
В это время на первом этаже в комнате смотрителя бабка закончила чертыхаться по поводу последних достижений научно-технического прогресса в области электронных средств слежения и снова взялась за свой стакан. И только эта сладковатая, тягучая, слегка терпкая жидкость коснулась её сухих, страждущих губ, как в то же самое мгновенье снова противно заверещал сигнал тревоги. Тётка вздрогнула и замерла. Секунду она пребывала в раздумье. Пить, или не пить? Но долг победил внутреннюю жажду. Ночная смотрительница с явным сожалением оторвала стаканчик с волшебным нектаром от своих пересохших губ и посмотрела на пульт. Опять беспокоила эта проклятая дальняя комната на втором этаже. Она перевела взгляд на экран монитора и тут же почувствовала, что все оставшиеся на её старом тельце волосы зашевелились от ужаса. Два канделябра в этой злополучной зале поменяли места своего привычного расположения, переместились к камину и ярко горели всеми своими десятью свечами.
‒ Что, опять? – снова раздался звонок из вневедомственной охраны.
‒ Приезжайте, тут что-то непонятное, – только и смогла выдавить из себя потрясённая музейная работница и положила трубку.
Минут через пятнадцать группа быстрого реагирования была уже на месте. Четыре здоровенных охранника в касках, бронежилетах и с автоматами с шумом ввалились в дверь музея. Ночная смотрительница встретила их и указала путь к беспокойному помещению, а сама вернулась в свою каморку и стала следить за ними в камеру наблюдения.
В это время на втором этаже в дальней комнате первый дух внимательно изучал отчёты своих коллег. Он всецело был погружён в это занятие и его спутники ни одним звуком не смели нарушить мёртвую тишину, повисшую в кабинете. Однако группа быстрого реагирования была не в курсе этих событий. Они даже понятия не имели, кого им предстояло арестовать. Грохоча тяжёлыми ботинками и распространяя свежий запах спирта, они бодро шли обследовать указанную старушкой комнату.
‒ Что за шум? – недовольно спросил первый дух, оторвавшись от своего занятия.
‒ Да это охрана приехала, сигнализация у них тут везде, – поспешил его успокоить второй дух.
‒ Они что, нас видят? – удивился первый дух.
‒ Нас, конечно, нет. Как же они могут увидеть духа, а вот прочие предметы видят. Понаставили везде камер и прочей ерунды, думают, что могут всё контролировать. Идиоты!
‒ Ладно, сделай что-нибудь, только чтобы не мешались, – обратился он ко второму духу.
‒ Может в войну поиграть? Столкнём их, запутаем, заморочаем. Пускай побегают, постреляют, кровью всё заляпают, – оживился тот.
‒ Нет, не сейчас! – строго ответил первый дух, – ты что, забыл? Сегодня мы отдыхаем.
‒ Ну, ладно. Я тогда на них иллюзию напущу, – несколько разочаровано ответил второй дух и щёлкнул пальцами.
Через пару секунд вооружённые люди вошли в комнату. Они лениво обошли всю залу, всё осмотрели, но ничего подозрительного не обнаружили. Следов взлома не было, все предметы находились на своих законных местах.
‒ Ладно, пошли, – сказал старший, – померещилось что-то бабке. Видать уже приняла в честь Нового Года, – добавил он. Вооружённый отряд дружно развернулся и, громко грохоча своими ботинками, пошёл обратно.
‒ Пить надо меньше, бабуся, – гоготнул командир на выходе.
‒ Не пила я. Вот тебе крест! – осенила она себя крестным знамением и непонимающе посмотрела на монитор. Канделябры стояли на своих местах и не горели, – чертовщина какая-то, – снова перекрестилась бабка и пошла закрывать дверь за охраной.
В это время на втором этаже в дальней комнате три духа спокойно восседали на своих тронах у камина и массивные канделябры освещали их тайное собрание.
‒ Ты хорошо поработал в этом веке, – похвалил главный дух своего коллегу, – мы с тобой на пару устроили две мировые войны и пару десятков поменьше. Как мы их столкнули лбами тогда, красота! Как они рвали друг друга, сколько крови пролилось, просто загляденье! Я тогда начал, а ты поддержал меня в первой большой войне, затем сам замутил вторую мясорубку, а я уже после присоединился. А может и наоборот. Сейчас уже и не разберёшь, всё перепуталось и смешалось. И не поймёшь, что было раньше, желание власти и превосходства над себе подобными, или неистребимая жажда наживы. А скорее всего, и то и другое одновременно.
‒ Я всегда работаю хорошо. Мои труды постоянно приносят отличный урожай. Народец жаден до крайности и готов на всё ради большого куша! – самодовольно потёр свои потные ладошки второй дух.
‒ А вот у тебя результаты слабоваты, – обратился первый дух к третьему своему собрату, – ты опять наплодила людишек больше, чем забрала.
‒ Да! Вот именно! Почему ты вечно халтуришь? Почему мы должны за тебя всё время работать? Сколько ещё ты будешь ездить на нашей шее? – ворчливо и вздорно присоединился к претензиям второй дух.
‒ А чего тут непонятного? – своенравно вздёрнула плечиками эталонная красавица, – я же не могу, как вы оба, устраивать войны между странами с миллионами жертв! Это вам не античный мир, когда из-за одной бабы можно было сталкивать в битве целые народы! Сейчас я свой урожай снимаю по-тихому, бытовухой. Да и что бы вы оба без меня делали? Где бы вы брали материал для своих забав? Чем бы разжигали свои кровавые костры больших войн? Кого бы бросали в горнила этих своих грандиозных побоищ? Да вы бы оба без меня с тоски сдохли бы! – возразила она нежным, вкрадчивым голоском и плотоядно ощерилась своими безупречно ровными белыми зубками.
‒ Тоже верно, – не стал спорить первый дух, – без больших человеческих масс хорошей бойни не замутишь! Что-то тут зябко, надо бы камин разжечь, – обратился он ко второму духу.
‒ Сейчас изобразим, – засуетился тот и куда-то пропал. Потом снова появился и в старом камине вспыхнул огонь.
‒ Вот и хорошо, – сказал первый дух, неподвижным взглядом всматриваясь в причудливые языки пламени.
В это время на первом этаже музея ночная смотрительница пыталась совершить очередной заход. Она с опаской и даже уже с некоторым отвращением взялась третий раз за свою рюмку. И только осторожненько поднесла сосуд трясущейся рукой ко рту, как пульт сигнализации снова ожил. На этот раз сработали пожарные датчики. Комнату дежурного огласили неприятные звуки тревоги. Бабка вздрогнула и резко поставила рюмку на стол, от чего половина содержимого выплеснулась наружу. Но ночная смотрительница даже не заметила этого, она уставилась на экран. В проклятом дальнем кабинете на втором этаже вовсю полыхал старый камин. Тётка потёрла глаза руками, однако видение не исчезло. Крупные поленья, сложенные шалашиком, горели высоким пламенем и слегка дымили. Старушку взяла оторопь. Она не решилась идти одна в этот злополучный кабинет, а вызвала пожарную команду.
Те приехали злые и сильно пьяные. Молча размотали все свои шланги, выдвинули лестницу и облачились в огнезащитные костюмы. В общем, приготовились к борьбе с огнём. Однако никакого пожара они в музее не обнаружили. Они походили, поискали своего врага, сильно наследили, чуть не разбили большую, редкую китайскую вазу, но никаких следов возгорания не нашли. Тогда бравые брандмейстеры, несмотря на своё не совсем корректное состояние, быстро и умело скатали змеи-рукава, задвинули обратно лестницу и убрались восвояси.
‒ Пить надо меньше, бабуся, – зло дыхнул на неё густым, отменным перегаром старший, покидая здание музея.
‒ Не пила я, – тихо, почти шёпотом ответила она ему вслед и снова перекрестилась.
И подобная история повторялась этой распроклятой праздничной ночью ещё много раз. То сработает датчик движения, то предметы начинают самым загадочным образом менять свои места, а то противопожарная сигнализация верещит, словно весь музей вместе со всем содержимым провалился в адское пламя. И все сигналы почему то поступали из той проклятой дальней комнаты на втором этаже. Экстренные службы, отвечающие за безопасность данного объекта, быстро дошли до точки кипения. Таких редких, ласковых и сокровенных слов в свой адрес несчастная служительница музея не слышала никогда. Проклятье даже сотни сионских мудрецов не шли ни в какое сравнение с теми эпитетами и пожеланиями, что довелось ей выслушать этой ночью. Она теперь и не думала о своей заветной бутылочке и об угощениях, а, только, напрягая глаза до слёз, неотрывно и пристально всматривалась в экран монитора.
А всё это время на втором этаже в дальнем кабинете три духа спокойно сидели на высоких стульях возле камина и неспешно вспоминали свои кровавые достижения за прошедший век.
‒ Что им там всё неймётся? Что они всё бегают и суетятся? – наконец отвлёкся от главной темы собрания первый дух.
‒ Дрова сыроваты, дымят, – хихикнул второй дух, – датчики у них тут разные, сигнализации, контролировать они всё кругом хотят. Себя бы научились контролировать, идиоты. Да я на них иллюзию напустил, не видят они ничего.
‒ Видят-не видят, а эту серую пожилую мышь, что сидит внизу, надо бы как-то наказать за беспокойство. Только не сильно, так, для порядка только. А эти пускай себе остаются в иллюзии полного контроля, – постановил первый дух.
‒ Сделаем, – снова хихикнул второй дух.
Они замолчали. А зачем было разговаривать? И так всё было понятно. Слова тут были лишними. Они так и провели остаток ночи молча, сидя в величественных позах на своих седалищах, озаряемые причудливыми всполохами пламени. Верховным жрецам не к лицу лишняя суета и многословие.
Настало утро, а три тёмных силуэта всё ещё восседали на старинных стульях с высокими резными спинками, больше напоминающих троны, возле старого, давно не топленного камина и молча смотрели на затухающие языки пламени. Первый дух перевёл взгляд на высокое окно с тяжёлыми, толстыми портьерами. Сквозь щель в шторах можно было увидеть линию горизонта, светлеющую на востоке серыми отблесками зарождающегося рассвета.
‒ Пора, – сказал он голосом, не терпящим возражений, – встретимся через сто лет. О месте я сообщу.
Все трое быстро поднялись и их силуэты растаяли в воздухе. За ними бесследно исчезли и их три трона. Огонь в камине тоже погас и унёс с собой все следы недавнего костра. Три тёмных духа разлетелись в разные стороны, дабы и впредь диктовать свою непреклонную волю и вершить свой древний, свирепый суд. Три ужасных пахаря разошлись по своим уделам, чтобы и дальше возделывать людскую ниву и собирать свой страшный урожай из человеческих душ. Три верховных жреца, три верховных правителя, три неутомимых землепашца человеческого естества, беспрестанно рыхлящих и бороздящих людские души, три столпа человеческой натуры, являющиеся его природной основой и незыблемо его подпирающие, три источника существования человека, наполняющие собой всё его внутреннее содержание и составляющие весь смысл его никчёмной жизни. Дух абсолютной власти и вечного стремления возвыситься над всеми, дух безудержной алчности и неутолимой жажды наживы, дух ненасытной похоти и продолжения рода посетили сегодня ночью этот старинный особняк, дабы отдохнуть от трудов своих праведных и встретить новое, уже бесчисленное по счёту тысячелетие своего непререкаемого господства и тотального владычества. Три тёмных властелина рода людского, три демона человеческой сущности, три безжалостных вершителя его судеб закончили своё очередное тайное вече и покинули старую усадьбу.
А несчастная ночная смотрительница музея, измученная и задёрганная всеми этими загадочными ночными происшествиями, находилась на грани умственного помешательства. Эта проклятая дальняя комната на втором этаже и эта ненавистная сигнализация совершенно её доконали. Ей уже и сладкий праздничный кусок не лез в горло. Она без сил опустилась на свой диванчик. Её отяжелевшие веки закрылись сами собой, и вконец обессилившая служительница музея провалилась в беспокойный, тревожный сон-обморок.
Однако, как только она мирно задремала, в ту же самую минуту произошёл настоящий взрыв. Оглушительный рёв тяжёлой гитарной музыки сотряс старый дом. Бедную бабку аж подбросило на её диванчике. Она спросонья ничего не могла понять. Звуки неслись непонятно откуда. Будто бы сам воздух превратился в одну сплошную ударную волну вибрирующего грохота, накрывшую собой всю старую усадьбу. Как будто бы весь дом превратился в один огромный динамик и давил всеми децибелами на её и так уже подорванное душевное здоровье. Музейного работника стал охватывать ледяной животный ужас. Ей сделалось очень страшно и одиноко. Однако на этот раз она не стала никуда звонить. А куда было звонить то? В дурдом, что ли? До неё вдруг стало доходить, что все события этой страшной юбилейной новогодней ночи были неспроста. Какие-то неведомые, потусторонние силы навестили сегодня старую усадьбу и продолжают свою жуткую, безумную вакханалию.
А скрипучие гитарные ритмы оглушительно ревели в густом, застоявшемся музейном воздухе, разрывая в клочья эту болотную пелену надменности и высокомерия и заставляя стёкла во всём здании жалобно дребезжать. Ночную смотрительницу стала накрывать лёгкая волна безумия. И тут раздался голос. Заглушая и без того невыносимо громкую музыку, он глухо и хрипло начал петь свою песню. Бабка была и так сильно не в себе, но от этих слов ей стало совсем уже нехорошо. Безумный, парализующий ужас сковал все её члены. Вцепившись побелевшими костяшками пальцев в край дивана, бедная работница музея неподвижно застыла на своей кушетке, и только её широко раскрытые глаза изредка помаргивали. А страшный, загробный голос, перекрывая тяжёлое рычание электрогитар, натужно хрипел леденящую кровь своей жуткой простотой историю:
«Шёл дождь, пел ветер, горел камин.
Ещё одно столетье унесло как дым.
И я, и ты уйдём за ним,
Оставив только тени…»*

Приятных сновидений, дорогие детишечки.

— *Композиция «Дождь», автор и исполнитель Константин Ступин.

Маленькая комната с большим окном.

Комната. Небольшая прямоугольная комната, оформленная в практичном, минималистическом стиле. Белые свежевыкрашенные стены и потолок, светлый пол, односпальная кровать у стены под бежевым покрывалом, крошечная ванная комната с душевой кабиной и унитазом, тумбочка с электроплиткой и огромное в полстены окно, занавешенное накрахмаленной светлой шторкой. Ничего лишнего, только всё самое необходимое для жизни.
Дверь распахнулась. В комнату вошёл человек в синем плаще и с саквояжем в руке. На него пахнуло запахом свежей краски и какой-то бытовой химии. Человек поначалу слегка поморщился, но затем этот букет ароматов ему показался даже несколько приятным. Он поставил свой саквояж на пол и направился к окну. Энергично одёрнул штору и стал обозревать окрестности. Ему открылся восхитительный вид на город. С левой стороны виднелись большие многоэтажные дома с широкими улицами, высокие заводские трубы слегка дымили производственными нуждами и толпы горожан суетливо сновали между этими заводами, магазинами и домами. С правой же стороны всё пространство, доступное обзору, занимал старый лес. Он широкими разноцветными волнами раскачивался на ветру и уходил своей бескрайностью куда-то вдаль за видимую линию горизонта.
Человек некоторое время молча наслаждался великолепным видом, переводя взгляд с цивилизации на буйную, дикую природу и обратно. И в этот момент его что-то кольнуло внутри. В его душе зародилось какое-то не совсем понятное двоякое чувство, которое он мог объяснить лишь отчасти. С одной стороны всё предельно ясно – вот современная цивилизация с её понятными перспективами и возможностями, но с другой стороны дикое устрашающее пространство с совершенно неясными законами и правилами. Этот фактор и вводил человека в некоторое опасливое недоумение.
Но сейчас он не стал глубоко погружаться в эти размышления. Он находился в том приятном возрасте, когда все сомнения и неудачи воспринимаются как временные и незначительные, когда перспектива будущего неизбежного успеха затмевает собой все эти мелкие промахи и падения. Он ещё был наивен и полностью уверен, что до победы остаётся всего лишь один шаг, нужно только протянуть руку, чтобы схватить удачу за хвост и воспарить над этим ничтожным миром, заставив его пасть у твоих ног и униженно пресмыкаться пред своим повелителем. Ещё все двери перед ним были открыты, ещё все дороги вожделенно стелились перед ним в ожидании его уверенной, твёрдой поступи.
В общем, был он молод, энергичен и полон надежд. Его ничуть не смущало, что за последние несколько лет он потерпел множество неудач, что все его начинания заканчивались в лучшем случае ничем, что его жизнь, несмотря на все его усилия, ни в какую не желала налаживаться к лучшему. Он всё ещё прибывал в плену сладких иллюзий и наивных надежд.
Человек зажмурился от приятного света утреннего солнца и улыбнулся радужным перспективам своей жизни. На сегодня у него был намечен ряд встреч с нужными, полезными людьми, которые могли в корне изменить его статус и положение в обществе. Так что своё пребывание в этом дешёвом пристанище неудачников на окраине города он рассматривал исключительно как временное и абсолютно случайное. И этот странный, непонятный, пугающий зов из глубин старого леса он старался заглушить и игнорировать.
Прошло несколько лет. Человек заметно поубавил свой пыл. Теперь он уже не ставил перед собой недосягаемых целей, а старался довольствоваться малым. Непрерывная серия больших и не очень поражений остудили его страсть и заставили относиться к жизни более осторожно и не испытывать необоснованных, ничем не подкреплённых иллюзий. Он всё ещё жил в маленькой комнате с огромным окном. Теперь, стоя у этого своего окна, он всё чаще смотрел в сторону старого леса. Зов с той стороны не только не прекратился, но стал ещё более сильным. И, хотя человек ещё не до конца понимал смысл этого влечения, но он интуитивно чувствовал, что там в самой чаще старого леса кроется какая-то тайна, какая-то абсолютная истина, какая-то совершенно бесценная вещь именно для него. Он пока что не мог это объяснить, но понимание этого уже начало укореняться в нём. Оно проникало всё глубже и глубже внутрь, захватывая его помыслы и внутренние желания. Теперь человек не противился этому зову, а старался разобраться в нём. Он не возлагал все свои надежды только на цивилизацию, сейчас он всё чаще посматривал и в другую сторону, в сторону старого леса.
Прошло ещё много лет. Человек не то, чтобы состарился, но и молодёжью его назвать было уже нельзя. Он до сих пор жил в той маленькой комнате. Теперь он подолгу простаивал у своего огромного окна, и взгляд его был неизменно обращён в сторону старого леса, в самую его чащу, туда, откуда каждое утро поднималось солнце, на восток. Он давно всё понял. Теперь он не испытывал никаких иллюзий насчёт себя и своего места в этом мире. Он больше не смотрел в сторону людей и цивилизации, он не искал там ничего полезного для себя, он больше не связывал с ними своё будущее. Теперь человек понимал, что выход из этой маленькой комнаты может быть только туда на восток. Он разгадал тот зов, который шёл из самой чащи старого леса. Это был всего навсего вопрос, один маленький вопросик. И был он прост до примитивности и страшен до леденящего ужаса. А звучал он так: «Зачем? Зачем мне это всё?» Это был зов смерти. Человек сначала не мог поверить в эту свою страшную догадку, но жизнь упорно и неумолимо утверждала его в этом мнении. И человек перестал противиться очевидному. Он просто не был ещё настолько честен, он ещё не имел внутренних сил, чтобы предпринять этот последний великий бросок на восток.
Но однажды он решился. Человек собрал весь свой убогий скарб, нажитый непосильными трудами за долгие годы, и снёс всё на ближайшую помойку. Затем взял маленький рюкзачок с самым необходимым, что ему должно было понадобиться в этом его последнем великом походе на восток, и рано утром отправился в дорогу. Он вышел до рассвета, когда ещё было совсем темно. На улице вовсю хозяйничала осень. Лес стоял тихий и прозрачный. Разноцветные опавшие листья толстым ковром покрывали остывающую землю. Его путь лежал в самую чащу старого леса строго на восток, туда, где вставало солнце, туда, откуда шёл этот непонятный, но такой манящий зов смерти. И человек пошёл именно на него. Больше его никто никогда и нигде не видел.
Через три дня в комнате появилась бригада рабочих. Без суеты и лишних разговоров ремонтники принялись за дело. Каждый хорошо знал свои обязанности. Их действия были точны, профессиональны и отработаны до автоматизма. Они перестелили полы, сменили шторы и обивку на кровати, покрасили белой краской стены, окно и потолок. В ванной комнате был заменён унитаз и до блеска начищен смеситель. Спустя пару недель дверь в комнату отворилась. На пороге стоял человек в лёгкой куртке и с дорожной сумкой в руке. Он уверенно сделал шаг внутрь. На него пахнуло приятным букетом ароматов ещё не выветрившейся свежей краски и бытовой химии. Человек поставил сумку на пол и подошёл к окну. Он широко раздвинул новые шторы и приятно удивился открывающейся из окна перспективе. Слева его взор услаждал великолепный вид на урбанистический ландшафт современного мегаполиса, а справа виднелся большой лесной массив, уходящий за горизонт. От света восходящего солнца человек блаженно зажмурился и улыбнулся. Все дороги перед ним лежали открытыми. Он был молод, энергичен и полон надежд.

Куда приводят иллюзии.

Вязкое, душное марево ночного забытия мгновенно сдуло стремительным порывом нежданного озарения. Внезапная мысль молнией сверкнула в голове и термоядерной вспышкой обожгла мутное, воспалённое сознание. Человек моментально проснулся и резко сел. Тяжёлый, беспокойный сон бесследно испарился, словно и не бывало. Свесив голые ноги, он сидел на кровати и широко раскрытыми глазами озадачено и удивлённо смотрел в тёмный проём окна.
Своим негаданным открытием человек был ошарашен до крайности. Он вдруг всё понял. В этой ослепительной вспышке мысли он предельно ясно и чётко разглядел ту причину, которая тихо изводила и угнетала его всю жизнь, а особенно в последние годы. Он почти физически осязал её, он ходил вокруг неё, рассматривал с разных сторон и проникал в её суть до самых тёмных глубин и потаённых секретов. Он, наконец то, во всех подробностях смог разглядеть ту занозу, что не давала ему спокойно есть и спать, что исподволь точила его изнутри, вызывая в нём чувство перманентного дискомфорта, что постоянно свербела у него в голове, раскалывая её пополам. Как будто бы пелена спала с глаз. Он вдруг отчётливо осознал, что же вызывало эту вечную междоусобицу, бушевавшую где-то внутри него. Он теперь ясно понимал, чем же являлись эти две неведомые и зловредные стихии.
И имя причины той было “непримиримое противоречие”, и стихии эти звались Жизнь и Смерть. Казалось бы, совершенно разные и противоположные понятия, однако, помимо явной антагонистичности эти явления имели и нечто общее. Общность эта определялась одним словом “противоестественность”. То есть, в таких неблагоприятных и враждебных условиях, что царили в окружающем пространстве, было совершенно противоестественно жить, но и добровольное прерывание мерзости бытия также являлось актом извращённым и противоестественным. Вот такая взрывоопасная, гремучая смесь каким-то невероятным образом проникла внутрь его головы. Её токсичные ингредиенты постоянно вступали в яростные схватки друг с другом, они разъедали его сознание, они ежесекундно взрывали мозг и неумолимо доводили его до состояния когнитивного диссонанса.
Пресловутый вечный выбор человека между добрым и злым началом, так многократно и красочно описанный во всяких там философских и прочих религиозных текстах, но не имеющий к реальности абсолютно никакого отношения. А какой на самом деле выбор всегда стоял перед человеком? Что всегда лежало на чаше весов? Что всегда являлось ставкой в игре? Между чем и чем у него вообще был выбор? Между очень плохим и ещё более худшим? Или жить вопреки, или сдохнуть благодаря – вот единственный выбор, который всегда только и был реально доступен человеку! Только в решении этого вопроса он имел возможность проявить свободу воли! Только здесь он мог реализовать своё законное право на действительно свободное и независимое волеизъявление! С категоричностью прописной истины и с непреодолимой неизбежностью фатума человек предельно чётко и ясно осознал это в данную минуту.
Ссутулившись, уперев локти в колени, он сидел на кровати и монотонно покачивался. Его немигающие стеклянные глаза слепо сверлили чёрную пустоту за окном. Он всё не мог поверить в эту безжалостную и жестокую истину. Эта простая мысль своей одноклеточной, примитивной натуралистичностью ни как не хотела у ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)