Времена не выбирают

Портрет

Гудели заводы, автомобили, электровозы, милицейские сирены. Прямо как у Гайдара в финале легендарной истории.
—У-у… Привет Мальчишу!
—У-у-у… Салют Мальчишу!
—У-у-у-у… Слава! Слава! Слава!
Сотни гудков сливались в один протяжный, печальный гул.
Говорят, где-то так уходил в историю и Сталин. Не было только теперь экзальтированной толпы. Никто не рыдал и никого, слава Богу, не задавили.
Я долго пытался сосредоточиться на мысли, что все это не просто так, не какой-нибудь мгновенный пересвет светофора. Все-таки ушел тот, с чьим именем была связана почти вся моя молодость. Что-то это да значило!

Его похоронили рядом с Мавзолеем, подле других известных партийных светил. Благодаря телевидению вечером это увидела вся страна. Потом пошел слушок, будто гроб, по небрежности, уронили в могилу. Лямка, дескать, у одного из участников церемонии сорвалась.
По небрежности уронили Брежнева.
Такой возник каламбур.
Или анекдот.
И многие заулыбались, как будто произошло что-то смешное. Все настолько привыкли к тому, что в стране столько лет почти ничего не меняется и вроде бы не должно измениться, что стали радоваться тому, над чем, вообще-то, принято плакать.

Еще студентом мединститута, у себя над кроватью в общаге, рядом с иконостасом из пустых сигаретных пачек, модного тогда атрибута неимущих, я вывесил его портрет, опубликованный на днях в «Огоньке». Светлый, с голубоватым отливом парадный мундир, погоны маршала, мужественное лицо, знаменитые брови, сплетавшиеся над переносицей. А остальное все ордена, ордена, ордена. Посмотришь, и сразу становится ясно, кто был настоящим Маршалом Победы. Впрочем, о других легендах войны вроде Жукова и Рокосовского история из скромности упоминала лишь мельком.

Консервная банка из-под кильки, цепочка от смывного бачка, огарок свечи. Такая лампада. И все это я вывесил под портретом вождя. Вечером, когда день мерк, и горела только свеча, лик Генсека светился. Казалось, что не какой-то придворный кремлёвский фотограф, а сам Рублёв, привнёс в обычное, в общем, изображение неземную святость.
Гольденгур, сосед по комнате посоветовал:
—Сними.
Он уже заканчивал институт. Турист, балагур, бабник, эстет, умница и многая, многая, многая ещё, — такого не уважать грех. Тем более, что обронено это было добродушно, как бы шутя.
В ту пору я еще и не знал, что студенты нескольких вузов прошлись намедни по центру с плакатами. Володька Гур — в том числе. Свободы слова, собраний, народной демократии, чего-то еще они требовали, что было вообще недоступно моему наивному мировосприятию.
Многих за это потом выкинули из институтов. Кое-кого посадили. Я воспринимал происшедшее как нелепую дурь. Не доходило никак — к чему весь сыр-бор, ведь и так вроде неплохо? Иное мнение было у Гура. Он был старше, начитанней, опытней и, соответственно, мудрей. О КГБ знал уже не понаслышке.
—Сними, — повторил Гур настойчивей. — Подальше от греха сними. Ты со своими шуточками загремишь под откос, как вражеский эшелон!
Не вдаваясь в дискуссию, я именно так и поступил. Интуитивно. Но очень разумно.
Хотя портрет Ильича с лампадой смотрелся очень трогательно и вызывал симпатию к оригиналу.

А через несколько дней — на тебе! — исчезли и все другие его портреты. Висели на каждом углу, и вдруг раз — и привет. Как волной смыло с берега.
Сколько было высокопоставленных объятий и поцелуев, клятв в вечной дружбе и любви, орденов, выпивок, каких-то высокопарных фантасмагорических программ, призванных осчастливить всех нас и наших внуков каждого. Если бы это случилось на самом деле, воздвигли б памятник на века. Колосс Родосский на фоне оказался бы лилипутом. Но что говорить? Не он первый. Припадая к Большой Кормушке, хмелеют все. Хмелеют и несут такую дичь, за которую их преемникам краснеть приходится еще долго.

Уже на следующий день после похорон покойник сгинул и с фронтона нашего учреждения. Три дня всего продержался после смерти вождя.
—А муха ведь еще не сидела, — досадовал Дементьев, организатор создания шедевра к 7-е ноября.
Он был начальником административно-хозяйственного отдела. Точно таким же деятелем, как и завхоз 2-го дома Старсобеса у Ильфа и Петрова. Тащил из родной конторы все, до чего руки дотягивались. Переживал за всякую бесхозяйственность:
—Ну, вот зачем этот портрет? Кому теперь нужен? В подвале пылится лет пять уже один. Разве нельзя его было повесить на праздник?
—Столько холста извели, — убивался ответственный товарищ. — А ведь можно было из него нарезать кучу планшетов для каких-нибудь объявлений, лозунгов для демонстраций. Квартиру себе отделать, наконец!
Больше всего его возмущало количество бессмысленно потраченной краски:
—Дачу изнутри уже лет десять не трогал. А нужно-то было всего две-три банки. Все — на покойника. Угробили!

Когда портрет, скатанный на крыше в рулон, спускали в подвал, служащие, свидетели аутодофе, подшучивали:
—Удава несут!
Это был, конечно, поклеп. Дедушка Лёня — совсем не удав. При нем стряслись Чехословакия, Афганистан, кое-какие репрессии против диссидентов. Некоторых даже расстреляли. Но разве это можно сравнить с тем, что творилось у нас до 53-го года?
Забывает народ свою историю. Думает, что все это байки, лирика. А клюнет петух в одно место — на тебе. На старые грабли!

Приметой последних лет правления Брежнева стал Отец народов. Особенно его любили почему-то шоферы. Генералиссимус в маршальском мундире смотрел на окружающую действительность чуть ли не с каждого лобового стекла. Сурово, загадочно.
Заскучал народ по твердой руке. Порядка другого захотелось. Построже. А может быть, даже и не порядка, а просто все надоело. В жизни всегда тянет к переменам. Причём к лучшему!

А то:
—«Удава несут»…
Дудки!
—Хотите настоящего удава?
Так он уже стучался: тук-тук!

2

Новый Феликс

Андропов вошел в мою жизнь с анекдота (а может, не только мою). В верхах вспоминали Пушкина. Был день рождения поэта. Практически партийный праздник. У могилы гения собрались сначала комсомольцы. Оратор, дама в строгой одежде, кричала в микрофон:
—Слава Пушкину! Он всем своим творчеством готовил на просторах страны победное шествие комсомола имени Владимира Ильича Ленина.
В ЦК КПСС, разумеется, тоже хлебали щи давно не лаптем.
—«Товарищ, верь! — цитировал с пафосом один из референтов. — Души прекрасные порывы…»
—Как? — перебил его Андропов.
Пауза.
—Как вы только что сказали?
—Души.
—Да, да, — вдруг ожил Генсек. — Вот именно! Правильно. Верно. Души!
И все же не верилось. Внешность у Юрия Владимировича Андропова была очень строгой, но интеллигентной. Знающие люди считали его самым прогрессивным человеком в ЦК. Я был удивлен поздней, когда узнал, на ком держалась знаменитая Таганка. Почему ее, опальную вроде, не разогнали тогда, как многих других. За спиной у непотопляемого Юрия Петровича Любимова, главного и, без сомнения, гениального ее режиссера, стоял Сам. Хозяин Лубянки!
Хотя, может быть, это легенда, одна из многих таганских.

Либерализм либерализмом, мечтать не вредно. Но у жизни свои законы. Цены на нефть на мировом рынке двинулись вниз, а с ними покатилась туда же и вся наша сказочная экономика. Заводы и фабрики, колхозы, совхозы пыхтели, гудели, тужились во все возможные дырки. Планы выполнялись и перевыполнялись на каждом шагу. Некоторые предприятия умудрялись отчитываться аж за двести процентов! То есть, ну, просто выпрыгивали из штанов. И, тем не менее, больше товаров хороших и разных в магазинах не стало. Госбюджет задышал на ладан. Надо было что-то предпринимать, причем срочно. Пока еще не грянул гром.

У нас, на Руси, два вопроса и кроме дураков и дорог. Таких же вечных вопросов и неискоренимых, как ее беды. Ну, кто же действительно виноват? И что делать вообще со всем этим?
В корень не лезет никто: слишком хлопотно. Идут по накатанной. А кто у нас там основной, на ентой колее? Естественно — стрелочник!

И понеслась!
Одним из первых ответов врагу стал Указ о борьбе с тунеядством. Логика руководства была проста: в стране слишком много праздных людей. Лентяев, пьяниц, прочей бессмысленной шушеры. Призвать их к порядку, и все пойдет. В дело включились Органы.
Обычная картина тех лет: шагает милиционер, а впереди под конвоем — мужик в рабочей спецовке. С бутылкой он или без — разницы нет. А может, и без спецовки, просто кто-то такой, подозрительный. В рабочее время один вопрос для всех:
—Ты почему не на работе?
Тебя могут спросить об этом в кинотеатре, в бане, в магазине. Где угодно.
Ответ с кондачка:
—Выходной у меня!
Тебе тут же:
—Справку!
—Я в отпуске!
—Докажи!
А что могли доказать такие, скажем, как Бродский? Поэт он. Подумаешь! Разве это рабоче-крестьянская профессия?
Параллельно крепилась борьба с алкоголизмом. Вопрос был в основном давно отработан. Несколько заявлений в милицию от родственников или соседей алкаша — и сразу, как в песенке: дорога дальняя, казённый дом.

ЛТП! Сказать бы попроще — тюрьма, но разве так можно? Это не по-советски, товарищи. По-советски — это красиво и радостно!
Лечебно-трудовой профилакторий. Вот и название. Блеск! Чего только стоят слова «лечебный» и уж совсем трогательное — «профилакторий». Услышишь, и сразу представляются пальмы, побережья морей, где бывал с «Клубом кинопутешественников» Юрия Сенкевича. На зарплату совтруженника с другой компанией особенно не разъездишься.

Водка ещё появилась по 4,70. «Сучок», сварганенный из прошлогодних опилок. Самый дешевый и доступный в ту пору. На фоне дорогой, брежневской, «Экстры» по пять-двенадцать, еще не покинувшей быт, многим он показался милосердием божьим. Его сразу же окрестили «андроповкой». С некоторой, понятно, издевкой. Забыли граждане, с кем имеют дело. А, коли так, на тебе, бабушка — лови внучка!

Ликероводочный магазин, очередь. К прилавку пытается протолкнуться мужик. Толпа офигенная. Его, понятно, отталкивают. Должна же быть какая-то справедливость. Хотя бы в некоторых злачных местах.
—Ребята, пустите? Вы всё равно же — за «Экстрой».
—А ты-то зачем?
—Да за говном. «Андроповку».одну возьму и уйду. Трубы горят!
Через минуту его подхватили под белы рученьки два строгих, крепких субъекта в черных костюмах.
—За что?! — кричал он, отбрыкиваясь.
Но вскоре затих. Смирно сидел, где надо, и сбивчиво объяснял, что он имел в виду, всуе помянув имя Всевышнего.
Тот много задумал, но мало успел. Как говорил один чеховский персонаж, «суровая смерть наложила на него свою коснеющую руку»** Так что в народе от Юрия Владимировича остались в основном только вот эти приколы.

3

Перестройка

Лучезарная Джейн Фонда сменила на наших телеэкранах отечественных подвижников народного здравоохраниния. Измученное лекарственным дефицитом и прогнозами Чумака с Кашпировским население страны Советов получило новый, свежий глоток жизненной энергии, по-американски конкретной и осязаемой. Грациозные тетушки из-за океана час подряд теперь выдают по телевизору такие грациозные па, что не только их пятидесятилетние сверстницы, но и совсем сопливые девчонки начинают пускать завистливую слюну и всерьез подумывать о своем здоровье.
В Останкинском телецентре — аншлаг. На сцене, эффектно приютившись у столика в кресле, очаровательная мисс Фонда.
—Скажите, пожалуйста, — стеснительно интересуются из зала, — как вам удается все это? Вы совсем не стареете! С диетой, наверное, у вас очень строго?
Джейн мило, совсем как в кино, улыбается:
—О нет! Например, последние два дня. Я была в Грузии.
Как бы переваривая все съеденное и выпитое там, она тяжело вздохнула и развела руками в счастливой беспомощности:
—Там такие славные люди!
Аудитория понимающе зааплодировала, радуясь за американскую гостью и грузинское гостеприимство.
—Но вообще-то, — уже серьезно добавила Джейн. — диету я, конечно, соблюдаю.
И назвала с десяток диетических продуктов, от одного упоминания о которых у большинства присутствующих потекли слюнки и закружилась голова.
Ах, Америка, сколько же нам еще, глядя на тебя загнивать?!

Килька, лук, стакан водопроводной воды. Завтрак российского демократа конца ХХ-го столетия, времён товарища Горбачёва. За эту царскую роскошь был зарублен в восемнадцатом его дед, всю жизнь свою недоедали отец и бабка. Хотели все, чтобы внук пожил. И вот он в городе своего детства. Здесь, за углом, когда-то он покупал эскимо. Теперь — только килька и лук. Остальное все — по талонам.
—Может, отпилите советскому командировочному грамм сто колбасы?
—А не слипнется?
Смутные серые пятна на гостиничном телике с обрывком электрошнура вместо антенны. По разлинованной брусчатке Красной площади марширует военный парад.
—Да здравствует семьдесят третья годовщина Великой октябрьской социалистической революции! — летит с Мавзолея.
—Ур-ра! — дисциплинированно откликаются бравые батальоны.
—Ура-а! — вторя им, ликуют чему-то голодные трудящиеся городов России.

Михал Сергеич обнимает свою Раису Максимовну, и оба они приветственно улыбаются. Им кажется, что народ в восторге от их политики.

Щелкает переключатель программ. Репортаж из далекой Самары. Сияющие от улыбок бабушки с праздничными бантиками на лацканах осенних пальто.
—Как вы смотрите на наше будущее?
—С оптимизмом!

Штепсель моментально вылетает из розетки, и демократ в раздражении бухается на кровать. От хронического отсутствия на прилавках алкоголя и кильки сосет под ложечкой.

Как все изменилось! За каких-то пять лет, всего за одну пятилетку, страна прошла свой исторический путь как бы заново. Нежданно-негаданно мы снова приблизились к рубежу, от которого оттолкнулись семьдесят три года назад. Крестьяне снова требуют землю, рабочие — заводы, национальные окраины — полный суверенитет и незалежность. История, вколоченная в наши умы, как «Отче наш», незыблемая, как Монблан, распадается на наших глазах и превращается в груду невразумительной чепухи.
Кому верить? Во что?
Что же дальше?

4

Дефолт

Вспомнилось начало 90-х: Гайдар, безденежье, безнадега. И куча котов Базилио типа Березовского, загнавших половину страны на Поле чудес, сулившим исцеление умиравшим и сытость голодным. Непотопляемая рыжая глыба Чубайса вломилась в экран телевизора и отрезвила народ:
—Бегите, возьмите у них, пока не поздно!
Ну да. А что? И все побежали.
Но те, у кого лежали их деньги, тоже смотрели телевизор. А некоторые просто знали заранее, что сделает Великий Реформатор.
И дело даже не в экономике, которой не было, и не в войне, которая была и выскребала из закромов государства то, что еще не разворовали. А может быть, как раз именно в них. А в чем же еще? В ком же, если вокруг одни бандиты и воры?
Вслед за самой главной, государственной, пирамидой ГКО посыпались все остальные: МММ, Хопер, прочие. Толпы, демонстрации у их офисов. Вопли:
—Верните!
Людей опять обворовали, уже в третий раз за меньше чем 10 лет.

Цены менялись каждый день. Те, кто был поближе к бюджетной кормушке, на этом шикарно зарабатывал. Меньше всего досталось тем, кто и так перебивался с хлеба на соль. Некоторые из них хлебнули по полной. Отдельные бедолаги метнулись на косогор вслед за героиней Островского из «Грозы».

Неискоренимые русские вопросы про виноватых и поиски света в конце тоннеля терзали мозги очевидцев эпохи, склоняли все мысли к отчаянью.
—Простите меня, граждане России! — поплачется, в конце концов, Президент.
А лучше бы приложил к виску пистолет. Так было б честнее.

Апрель 2007-го. Хоронят Ельцина, скончавшегося в ЦКБ от коронарной недостаточности. Ему было 76, в общем, немного для людей его положения.

Христос Спаситель. Разрушенный в 30-х большевиками Храм был восстановлен был по указу Борис Николаича. Как будто для себя старался.

Панихида. Церемония величественная, пышная. Такую может организовать только Россия. Даже голодная и злая.
Толпы, океан москвичей и понаехавших из разных провинций. Это вокруг, а внутри, — там элита, дотолкавшая страну до края ельцинской пропасти. И те, кто очень усердно ей в этом помогал. На почётных местах — бывшие президенты США Буш-старший и Клинтон, поляк Лех Валенса, бывший британский премьер Джон Мейлор. Рядом — наши, Лукашенко и премьер Украины Янукович. У Януковича на родине большие проблемы с Виктором Ющенко, прихвостнем Запада, но, в отличие от коллеги, он нашел время почтить память первого президента России, своего самого надежного соседа.

Бесконечные панегирики по ТВ. Мед в адрес Ельцина разливается по Руси широким потоком, как Волга. Уже к середине дня он начинает хлестать даже из утюгов и шариковых авторучек.

Новодевичий монастырь. Закрытый коммунистами знаменитый погост стал доступен для масс тоже благодаря Ельцину.
На механическом приводе гроб медленно уходит под землю.
Гремит троекратный артиллерийский салют.
Новый старый гимн…
Со времен Александра III Россия не знала таких помпезных православных похорон.

Он был атеистом, Борис Николаевич, но церковь простила ему все грехи, в том числе те, за которые и сам он публично просил прощения. Наверное, то же сделают и потомки. С современниками сложнее, потому что они были материалом для его экспериментов. Ужасное социальное неравенство и поляризацией капитала в руках любимчиков Владыки стали их итогом.

Говорят, с этой смертью закончилось время наивных, но великих надежд. Возможно. Вот только говно этого дикого правления разгребать еще долго. Единственное, с чем не хочется спорить, Ельцин был личностью. Мощной, узнаваемой. Недаром приближенные называли его «царем Борисом». Беда только — слишком он русский, Борис Николаевич. В самом плохом смысле этого слова.

В конце каждого правления от ушедшей эпохи у нас остаются лишь знаки вопросов. Как будто и не было в прошлом ничего достойного уважения. Одни запятые, одни незаконченные предложения. Ну, хоть бы один восклицательный знак!

5

Следы ведут дальше

Так называлась одна приключенческая повесть, которая мне очень нравилась в детстве. Её герои, мальчишки, начитавшись авантюрных историй про алхимиков, стали тоже искать философский камень. То есть чудо на ровном месте и даже на буграх. Старания их были долгими, но бесполезными, хотя в итоге получилось очень смешно.
Кое-кто из сверстников этих литературных персонажей, повзрослев, метнулся в политику и стал обещать невообразимые чудеса своим избирателям. Уже на полном серьёзе. Что примечательно — славы на этом никто из них не заработал.

В начале двухтысячных нам всем, живущим на самой большой части света, было до офигения интересно, что можно сделать с наследством предыдущей эпохи, похабным до безобразия. Казалось — немногое. Ну, разве что пожелать себе отмучиться побыстрей. Примерно к тому же, должно быть, стремится больной со злокачественной опухолью в финальной стадии.
Доктор, однако, оказался парнем не промах. О нём разные мнения, но мне лично, когда он появился в нашей палате №6, вдруг померещилось, что вижу Петра. Второго Петра, спасителя и созидателя Отечества. Не менее великого, чем Первый.

Мало было таких у руля Империи. Ну, разве что Екатерина Великая и Сталин. Некоторые из приятелей, либералов, меня называли путиноидом, кремлёвским прихвостнем. Считали, что я близорукий идеалист, квасной патриот и просто дурак, ибо все умные люди уже давно собрались на Болотной и стали дубинками, кулаками и истошными воплями голосовать за разумное, доброе, вечное. Ну, и, конечно за однополую любовь — главную ценность во истину цивилизованных стран.

Но под Луной, как известно, не правит ничто. Кроме силы. Умения не просто орать, но и треснуть кулаком в морду, чтобы все раз и навсегда поняли:
Здесь будет город заложён
Назло надменному соседу!***

Он так сумел, новоявленный Цезарь!

Многим это не нравилось и не нравится. Очень многим. Из тех особенно, кого вчера ещё гайдаровское племя гладило по головке и радостно поощряло: воруйте, братцы, воруйте. За одно поколение всего не переворуешь. Страна — богатая. На всех хватит.

Так в чём заслуга нынешнего владыки шестой части света? В разном. Кое в чём он преуспел, в чём-то не очень, что-то выходит пока так коряво, хоть лампу туши.
Нет, не избавил он от воров государство. Похоже, на Руси это вообще — невозможное дело. Так — пощипал слегка, не задевая самых ближних. Столпов, на которых держится сам. Но уважать себя и страну он заставил даже самых мощных наших врагов.
Возможно, у его преемника получится лучше. Хотелось бы в это верить. Но где он, этот грядущий герой?

И кстати. На посошок.
У тех пацанов из повести, долго колдававших над философским варевом, в итоге получилось нечто обалденное совершенно. Вонь с ног сорвала всю округу. Правда, эффект получился не тот, что ожидался в начале. Среди поклонников совсем не было приличных ценителей. Сбежались только бродячие кошки и псы.
Дай Бог, чтобы в России, наконец, получилось не так.