Охотники

Полинявший волчак лежал на полу, усыпанном жёлтыми листьями, ветер побросал их, сорвав ставни с закрытых окон, и листья, скомкавшись и съёжившись, теперь трепыхались от дыхания посапывающего пса. Хозяин сидел тут же, у окна на хромой табуретке, щёлкая семечки почерневшими зубами, и вытряхивая кожуру на стол. Он ждал друга в наступающих сумерках, и в искорёженных силуэтах ветвей продрогших деревьев ему виделась его горбатая фигура, но то был лишь мираж, внушаемый предвечерней тревогой.
Взглянув на спавшего пса, он почувствовал своё одиночество, тем более гнетущее из-за нависшей пустоты над полусгнившей хибаркой. Но тишина вскоре была нарушена шумом двигателя, Второй уже пригнал свой старый внедорожник, и теперь Первый выдохнул, словно отлегло от уставшего сердца. Он сбросил невидимый груз в воздух и стал ждать, когда застонут половицы.
— Пыльно, — заходя, сказал Второй, поглядев на залетевшие в избу листья и сбрасывая рюкзак.
Волчак вяло лежал на полу, проснувшись, он не побежал ко Второму и не стал обнюхивать с той лаской, которая была ему свойственна, и лёжа с полуоткрытыми глазами, тупо уставился на него. Второй потрепал его по холке и, раскрыв рюкзак, вывалил содержимое на стол.
— Вот этих приготовим сейчас, — указывал он на двух худых зайцев, их шкурки были запятнаны кровью, шерсть слиплась и местами указывала на бывшую борьбу с собачьими зубами. – Остальные в морозилке в машине.
Затем на столе оказались сигареты, хлеб и большие шмотки солонины. По деревянному полу, звеня пронеслись когтистые лапы – две овчарки Второго, они прибежали на запах мяса, которое охотник побросал на пол. Волчак не притронулся к угощению, Второй отрезал приличный кусок и поднёс к самому носу, и лишь тогда пёс раздвинул пасть и поглотил положенное, медленно пережёвывая.
— Никак на охоте объелся, — обратился он к Первому. — Много поймал? –последний отрицательно покачал головой. – Да, не густо, но на этот сезон хватит. Закуришь?
Хмурый Первый охотник с участием отнёсся предложению. Он, попыхивая, стал свежевать зайцев, пока Второй бросал дрова в остывающий камин. Глаза волчака отразили в себе пламя камина и словно ожили, хотя пёс всё ещё лежал, сложив морду на мохнатые лапы.
Пока трещал камин и дымили сигареты, за окном стало совсем темно, очевидно, что домой они отправятся лишь под утро. Тушки зайцев, оказавшись в заржавевшем казане, зашипели, а в засмоленных кружках заструился провонявший бензином чай. Оба отпили, и тогда Второй охотник заговорил:
— То ли пожар прошёл, то ли оползень, да только звери одичали ещё пуще прежнего, еле тех заморышей поймал. Да, они стояли остолбенелые, смотрят и стоят, уши подняли, собак не шугались, а потом как дали стрекоча… Но моя сучка их поймала, перекусила за шеи и дело с концом. Лес тихий, как будто затаил в себе чего, птицы над головой щебечут, да и то тихо, как будто переговариваются, перешёптываются. И не видно их. Прячутся. И стыло всё. В двух кофтах замёрз, а ведь не осень ещё. Нет, не пожар и не оползень. Хрен его знает что.
Он засунул солонину в рот, и губы его жирно блеснули. Поширудив мясо в казане, он принялся рассказывать дальше:
— Поехали сперва на машине, километр, полтора, два – пусто. Потом подумал, что может быть шум от движка пугает, вылез, и дальше уже шли пешком. Спустя пару часов я вконец измотал и себя, и собак. Ухнул на траву и достал бутерброды и мясо для псов. Пока жевал, чувствовал, как плотнее жмут ветки деревья, скрывая что-то в темноте. Спустя время я понял, что рядом действительно кто-то есть – псы учуяли, заворчали.
Я закрыл рюкзак и сжал в руке ружьё, позади меня, в пятистах метрах стоял кабан. Больной старый кабан, шерсть его торчала в разные стороны, в неё вплетались рваные листья и ветки, словно его изваляли в грязи. Один клык глубоко впился в дряхлую плоть. Есть его будет невозможно, но вот продать на рынке довольно легко. Я прицелился, но тот вдруг двинулся.
Второй охотник прервался, он снял казан с огня и поставил кипящий котёл на стол. Столовых приборов не было, только ножи. Не было и блюдец, они натыкали шипящее мясо и отправляли его в рот, а жир бросали собакам, которые сладостно слизывали его с пола, благоговейно ожидая, подняв мокрые носы, пока хозяева не скинут им ещё кусочек. Волчак оживился от веселья двух других, но не играл с ними и всё больше сидел.
— Точно помню, что посмотрел на меня, а потом просто повернулся и зашагал, заваливаясь то в одну, то в другую сторону. Я пальнул, он пошатнулся, один бок окрасился в красный. Остановившись, он снова глянул на меня и вновь повернулся и пошёл прочь.
Я погнался за ним, если это можно было назвать погоней, ведь он шёл медленно, оставляя за собой капли крови на земле. Я преследовал скорее из любопытства – ещё одна пуля, и он бы свалился наземь, и собаки принесли бы его костлявую тушку. Он был моим тогда, даже псы знали это, и уже хотели нагнать, но я держал их, не позволяя умертвить его прежде, чем я сам захочу этого.
Тогда он слизал жир и шмотки мяса с ребра ножа, и продолжил лишь тогда, когда отложил его в сторону.
— Мы шли вдоль лип и ясеней, тени от их листвы трепетали на его спине, хотя я мог бы поклясться, что солнца над нами не было. Какой-то белёсый шар висел на небе, но это явно было не то светило. Когда послышался звук воды, я понял, что мы дошли до шхер. Здесь нужно было остановиться и закончить, но мне не терпелось узнать… Псы рычали, склонив головы, не смея подобраться ближе, но и не отступая ни на шаг. Я всё смотрел на его бедро, заметив, что одна мышца двигалась как-бы произвольно – оторванный пулей кусок мяса.
Тут вепрь остановился и развернул ко мне свою морду. Ей-Богу, я уже тогда понимал его! Он ступил копытом ещё и пропал, послышался всплеск. Я не стал приближаться и смотреть, и так всё было понятно, даже собаки перестали щетиниться и улеглись на траве, ожидая, пока я отдам приказ. Там, куда шагнул вепрь был обрыв. И он пал вниз, глядя мне прямо в глаза. Чтобы не достаться мне, а может… — тут он замолчал и отхлебнул из кружки. – А может быть ещё хрен знает для чего.
Первый охотник заговорил не сразу, он поворочал ножом по остаткам мяса в казане, затем взглянул на уже заплывшее темнотой небо и только потом сказал:
— Мы взяли на запад пешком, как только доехали до избы. Перевалило за полдень, когда я понял, что кроме пары драных кролей никого больше не найти. Всё это время я не слышал птиц, только шуршащие своими костлявыми руками деревья ещё напоминали о жизни в этом лесу.
Тут Чех зарычал, скалясь куда-то в сторону, но подойти ближе словно не решался, и мне пришлось вести его. Он пошёл вместе со мной, то ведя меня, то семеня позади. Я видел лишь деревья да высокую траву, если что-то и могло скрываться поблизости, то только в траве – так я думал тогда. Затем я услышал…
— Треск! – сказали раскалывающиеся от жара дрова. Псы взвыли от неожиданности, а волчак лишь вяло покосился в сторону раздавшегося шума.
— Затем я услышал бегущую рядом воду, — продолжил Первый. – Журчащий родник, бьющий откуда-то изнутри земли. Оказалось, что мы идём как раз на звук этого родника, скоро я уже и сам видел слабо поблёскивающий ключ. Впереди был небольшой склон, усыпанный опадающими листьями, внизу которого торчали густо покрытые мхом камни, родник лился прямо из-под верхних камней, падая вниз.
Я не раз видел родники, но этот явно отличался. Не камни отличали его, не мох, не высота падения, но почва над камнями и смрадный запах. Почва была рыхлая, даже чересчур. Земля, как плоть, отстающая от скелета, отрывалась и падала в воду. Казалось, родник разрушается. Из ссохшейся земли бежала всего лишь тоненькая струйка, готовая оборваться в любой момент. Само журчание воды угнетало, в нём не было жизни, так плещутся остатки пищи в желудочной кислоте.
Я протянул руку, чтобы ощупать почву, в надежде, что огрубевшие пальцы дадут ответ, но стоило мне прикоснуться, как вся масса шумно рухнула вниз. Ветер не сквозил рядом из-за плотно скученных деревьев, и окружающая тишь способствовала тому, чтобы он простоял ещё какое-то время, но хватило одного слабого движения для того, чтобы всё исчезло.
Я ещё раз взглянул на то, что когда-то было родником, теперь на месте воды была липкая коричневая грязь, но вода всё ещё била где-то снизу, и казалось, даже стала бить интенсивней, но это были всего лишь её последние судороги. Вскоре родник перестал, и от земли ещё больше потянуло смрадом.
Отвратительный запах, смесь серы и залежавшихся фруктовых конфет. Я думал, что смердит земля, намокшая, как дерьмо, но затем увидел, как что-то мельтешит в камнях. Я испугался, что это может быть змея, и тотчас отошёл на безопасное расстояние, вскинув ружьё, Чех вновь зарычал, я думаю, что он тоже испытывал отвращение в тот момент.
Это несомненно была кожа рептилии, грубая, буро-зелёная, очень толстая, но то была не змея. Чуть осмелев, я потянулся дулом в ту сторону и оттолкнул мешавший камень, фигуру было сложно разобрать, настолько она походила на окружающую её грязь, да и сама была бесформенной.
Существо не принималось нападать, оно само было больным, весь яд, которым оно когда-то защищалось, теперь сам убивал её. Она вяло металась, словно боясь того, что я вижу её уродство. От жалости и отвращения я отвёл взгляд, и впереди лес клубился словно в дыму, я ничего не различил во тьме и пошёл в хижину. Лишь урчанье псов, да треск пламени напоминали о том, что мир всё ещё существовал. Некоторое время оба охотника молчали.
— Тогда я думал, что зверь и был причиной болезни, — раздался голос Первого. – Но только когда вернулся, до меня наконец дошло. Охота – это промысел, который мы используем с начала нашего существования. И мы охотимся, пока лес позволяет нам это. Этот лес не даст добычи, он скорее убьёт самого себя, чем пустит сюда человека хотя бы ещё раз. И после целого дня, проведённого впустую, я думаю только об одном. Мы ли в этом виноваты? Ну что ж, думаю, пора собираться. Выбрасывай кости. Уже наступил рассвет.