В придонном слое. Глава 1 (Глава 1)

Выслушав меня, узбек насупился. Повисла пауза. Глядя в глубину горизонта, он стал медленно снимать свои строительные перчатки. Сосредоточенно, театрально, не моргая, палец за пальцем. Выражение его лица не менялось, и я невольно подумал, уж не хочет ли он вызвать меня на дуэль? Я всплеснул руками и продолжил:
– Ты меня слышишь? Тимур! Ты хоть понимаешь, чем это сулит? Никто уже не вспомнит старого. Перепишешь и всё: достаток, Ташкент, свобода. Калым заплатишь. Новый дом поставишь. А?
– Ёк! – неожиданно внятно ответил он, побелевшими губами.
Перчатки упали на мешки с цементом. Качнулся знойный воздух. Потом ещё раз, и я увидел, как небо перевернулось в его глазах. Увидел, как он пожалел о своём выборе.
Поднялся он почти сразу и, хромая, побежал к лифту. Мне показалось, что слёзы блестели у него на щеках. Слёзы ярости и бессилия. Он не знал, что делать, не знал, что ответить. Руки, пытавшиеся захлопнуть замок подъёмной люльки, заметно тряслись. Где-то далеко, под ногами, шипела хищной змеёю московская улица. Загородные пейзажи утопали в лучах утомлённого светила. Вместе с солнцем воздух тоже казался уставшим, и каким-то пустым, и каким-то чужим, как будто я дышал им без разрешения. Не надышишься, одним словом. И в эти секунды я почувствовал на себе разочарованный взгляд Вселенной. «Эх», – вздохнул космос.
– Это моя книга! Моя, моя, моя! – прокричал Тимур без акцента и нажал кнопку движения вниз. Вниз на родину, в безнадёжную Азию, в которой он никогда не мог найти себе места.

Севaстьян Протопопов
«Железный хромец»

* * *

«Чёрным днищем огромного ледокола над Европой нависло Позднее Средневековье. Услышал плохую рифму? Вероятно, лёд дал уже первые трещины. Ещё пара месяцев и ледокол окончательно сядет на мель. Из пробитых топливных баков смрадной струёй хлынет высокооктановая горючая жижа, драгоценнее золота и смертельнее цианида. Мало кто, один, наверное, из нескольких тысяч, устоит зачерпнуть из неё бокал-другой в качестве, хотя бы таких, дивидендов. Не зря же мы столько лет терпели друг друга. Не зря сообща созидали стены нового храма. И из общедоступной струи каждый будет торопливо черпать и черпать свою лёгкую смерть, пока не нашёлся какой-нибудь сумасшедший и не поднёс к ней горящую зажигалку, и не превратил безболезненный затянувшийся праздник заката цивилизации в агонию».
Перечитав несколько раз это письмо, Фёдор Ильич остался доволен. Даже закурил, забыв, что он бросил. Страшно, непонятно, загадочно. Про плохую рифму смешно. Кресло вращалось по часовой стрелке, и в его голове оформлялся ответ.

«Хорошо, – написал Фёдор Ильич, – так хорошо, что у меня появилось необъяснимое желание в слове «агония» исправить букву «а» на букву «о». Шутка!» И он нажал кнопку «отправить». Сам же продолжил писать дальше: «Хорошо, но не актуально. Разве кому-то нужны сейчас экологические пророчества? Вчерашний день. А думать и писать надо о ближайшем завтрашнем! Также с волнением и поэтическим ужасом, с животным страхом, с переоценкой угрозы и её последствий. Уверен, у вас получится. Садитесь сей же час и так же, по-экклезиастски, но на злобу дня! Дайте нам пару дополнительных кубиков адреналина. В долгу не останемся.
P.S.
А вот про ледокол больше не надо. Я, конечно, изменю сам, хотя бы на авианосец, но на будущее учтите – европейцы имеют очень смутное представление о том, что это за зверь – ледокол».

Ещё раз кнопка «отправить», и кресло завращалось против часовой стрелки. На третьем витке краем глаза Фёдор Ильич заметил, как на экране пульсирует строчка «Новое письмо». С готовностью он отстранился от спинки кресла и протянул руку к компьютеру. Навёл курсор на нужную строку, вскрыл её и поднял брови от удивления. Письмо пришло на электронный адрес, которым Фёдор Ильич не пользовался уже лет шесть, после того как решительно покончил с академической карьерой преподавателя в педуниверситете. Только привычка называть себя по имени и отчеству осталась с ним с тех странных времён. Фамилия отправителя, Слежанков, казалась знакомой, но только и всего. «Авторы на этот ящик писать не могут. Кто же это?» – думал Фёдор Ильич. Письмо открылось после прикосновения указательного пальца.
«Здорова, Глазунов! Давно не виделись. Шифруешься? Неделю не могу тебя найти. И это с моими связями! Не очень рассчитываю на то, что ты сейчас читаешь это письмо, но других концов у меня не осталось. Телефоны меняешь, по месту прописки не живёшь. Бабы нет… Ты зачем с Таней развёлся? Бес в ребро? Эту электронную почту, я нашёл в твоей визитке, которую ты на двадцатилетие выпуска оставил Надьке Соколовой)
Ладно. Если письмо дошло до тебя, ответь. Очень надо!!! Твой Слежанков Семён. Жду».
И наконец, прозвучавшее имя отправителя освежило память Фёдора Ильича и сдуло пыль с фамилии знакомой, но не более. Он вспомнил широкую спину своего одноклассника. Они стояли рядом на уроках физкультуры, и при команде «направо» он упирался в неё взглядом. Лицо помнил смутно. Что-то такое с хитрецой. Усы раньше всех начал брить. После армии поступил в высшую школу КГБ СССР, а закончил Академию ФСБ РФ. Фёдор Ильич почесал переносицу, и руки потянулись к клавиатуре.
«Здорова, если не шутишь! Чем могу?»
Конечно, Глазунов был заинтригован и немного напуган. И немного было приятно. И очень чесались руки написать больше, а в голове извивались недосказанные на том памятном вечере встречи выпускников мысли. Но он решил быть подчёркнуто сдержанным. Отправив шесть слов, ждал. О чём пойдёт речь? Чем он мог заинтересовать сотрудника ФСБ? Ничего крамольного в его блоге никогда не публиковалось. Молодая шпана часто пытается подбить его на размышления о дне сегодняшнего дня, но это скучно. Это не его тема. Это для недоумков. Ну, брал заочное интервью у Нахального, у этого пожизненного оппозиционера, после его отсидки, и что? Говорили же только об искусстве. Ну да, с двойником Нахального был косяк, но он же уже объяснился. Коронавичюса печатал и, опять же, и что? Мнение автора не всегда совпадает с мнением блогера. Мосфильм, вон, по его фантастике кино снял, в котором все передохли. «Ладно, не буду гадать, – решил Глазунов, – скоро всё разъяснится».
И снова вращалось кресло, и снова одухотворённо скрипело радио «Барокко бэст».
«Глазам не верю! – читал Глазунов минут через десять. – Я тебя, эврика, наконец!»
«Как-то не вяжется наш школьный юмор с твоими погонами. Я тоже глазам не очень верю».
«Так, я уже год на пенсии, чувак. Официальными должностями не отягощён. За своим лексиконом могу не следить».
Фёдор Ильич опять не очень поверил в прочитанное, но некоторое напряжение спало. И, чтобы развеять его осадок, он предложил Слежанкову перейти в режим видео.
«Ну, разве что для твоего спокойствия. Чтобы ты убедился, что это действительно я».
– Узнаёшь? – скоро спросила с монитора лысая голова в очках.
– Семэн, как ты возмужал! – не скрывая смеха, заговорил Глазунов. Последний лёд был растоплен.
– На себя посмотри, узник совести! В её застенках, похоже, неплохо кормят?
Обмениваясь комплиментами, оба от души веселились.
– Так, ради чего я тебе понадобился?
– Не совсем это телефонный разговор. Может, я подъеду?
– Быть гражданином сейчас – значит быть на самоизоляции.
– От кого не ожидал услышать этих слов, так это от прославленного ФИГа. Фёдор Ильич Глазунов. Я сегодня утром эту мысль догнал. Только не отнекивайся! Это ведь ты, властитель дум 15% подрастающего поколения?
– Ждёшь чистосердечного признания в прямом эфире, коварный комитетчик?
– У коварных комитетчиков есть другие способы срубить бабла по-лёгкому. Так я подъеду?
В итоге, по законам жанра, договорились встретиться на нейтральной территории через пару часов. Так и случилось. На Триумфальной площади, в дорогой, но не броской машине, Глазунова ждал лысый мужчина, сверстник. Улыбка хитрая, глаза внимательные, очки в золотой оправе. Фёдор Ильич вальяжно шёл вдоль ряда автомобилей. Медицинская маска демонстративно одета на подбородок, в зубах сигарета. Опять забыл. И вот его окликнули сзади.
– Эскъюз ми, со! Хэв ю гот э сигарет, плиз!
Едва старые приятели сели в машину, как по её крыше забарабанили тяжёлые капли.
– Я у тебя много времени не отниму, – заговорил, наконец, Слежанков о предмете их встречи. – Мне надо найти одного человечка. К тебе решил обратиться как к специалисту по новым именам в мире искусства. Есть информация, что ты с ним встречался ещё до большой пандемии. И что-то у вас не срослось. Думаю, быстро вспомнишь. Он не русский, точнее, узбек. Лет на 12-15 помладше нас.
– Ты о Тамерланове?
– Я о Худайбергенове.
– Первый раз слышу. Хотя… Я паспорта его не видел. Тамерланов Тимур – смешной псевдоним, я ему говорил.
– Уже теплее! Именно Тимур. Прихрамывал?
– Да, да, да. Не сильно, но заметно.
– По-русски хорошо говорил?
– Да, что он мог натворить? Адепт исламского государства? Не удивлюсь.
– Почему?
– Да, какой-то Дон Кихот узбекский. От таких чего угодно можно ждать.
И Глазунов в общих чертах рассказал старому приятелю, что знал о странном узбеке, который без акцента говорил по-русски, который был поздним ребёнком в смешанной семье. Родители – интеллигенты. Отец – узбек, без нескольких минут был профессором истории. Мама – русская, преподаватель русского языка и литературы. Загадочно погибли в начале двухтысячных, когда Тимур ещё учился в университете, тоже на истфаке. Родственники отца ему помогали, помогали и квартиру отобрали. Нахлебался он на родине по полной. Но университет окончил. Приехал в Москву, в надежде найти здесь применение своим талантам. И даже что-то у него стало получаться, жил у сестры матери, доделывал недописанные труды отца о временах Тамерлана. Дописанные подгонял под новый формат. Печатался в «Вокруг света», в другом научно-популярном глянце. Для души писал рассказы, для «пожрать» трудился грузчиком в узбекском магазинчике. На радио пробовал работать.
– С Вахидовым? – съязвил Слежанков. – А потом?
– Потом задолжал одной этнической ОПГ смешную сумму, и те его продали в рабство на строительные объекты Москвы. Три года его никто не видел. У тётки менты заявления о пропаже человека не принимали, не гражданин же РФ. В посольстве Узбекистана её тоже отфутболили, а кроме неё он никому и не нужен был.
– Ну, не совсем так, хотя тогда, наверное, и правда никому, – выцедил из себя Слежанков и сразу добавил. – А как ты с ним знакомство завёл?
– Я уже после того, как он в рабстве срок отбыл. Мне говорили, что он вернулся на себя не похожим, стал задумчивым, мрачным. Попытался вернуться к прежним занятиям, но второй заход не был столь успешным. Очередной глубокий кризис бушевал и на интеллектуальном рынке, конкуренция стала такая же, как на рынке интимных услуг. Материалы его нигде не брали, а в интернете много не заработаешь, там только тщеславие тешить.
– Но тебе-то удаётся!
– Я – другое дело. Я иначе зарабатываю. А он честный. Он же думал, что его рассказки сами по себе чего-то стоят, независимо от событий вокруг, от политической обстановки, от предпочтений пользователей.
– Рассказки?
– Ну, да. Такой мистический реализм со среднеазиатским колоритом из него лез. Представляешь, советский солдат в Афганистане отбился от своих и заблудился в горах. Бродил пять дней. Безнадёга. Обезвоживание. Солнечный удар. Галлюцинации. В себя приходит в кишлаке каких-то реликтовых зороастрийцев, которые ни нашим, ни вашим, но все улыбаются, у которых старики как ангелы, а дети как бесенята. И все хотят научить его ходить по углям. Вот с этим рассказом его ко мне и привёл Станкевич, знакомец мой старый. Я Станкевичу дал на бутылку, а с Тимуром попробовал поработать. Талант. Оригинал. Язык поэтичный, но настолько далёк от современности. Весь где-то в прошлом. Про коронавирус он узнал, нет, оценил масштаб события, только во время второй волны.
– А в первую где он был?
– Поначалу в рабстве, потом у тётки почти год безвылазно отъедался. Она ему внучкин ноутбук отдала, лишь бы он не ходил никуда, и Тимур весь тот год из-за него не вставал почти. Думаю, тогда он свой исторический роман в общих чертах и доделал…
Слежанков увлёкся повествованием одноклассника. Часто бросал на рассказчика удивлённые взгляды. О чём-то напряжённо думал и, улучив момент, спросил:
– Про Тамерлана роман?
– Значит, тебе всё это известно? – разочарованно ответил ФИГ вопросом на вопрос. И ещё подумал: «Что-то я разговорился». Но было уже поздно.
– Ну, ты же его первую часть продал туркам.
Фёдор Ильич офигел. Кровь ударила в щёки, и этого было не скрыть. Дождь тем временем остепенился, и он сказал:
– Я покурю на воздухе.
– Я тоже, – отозвался Слежанков, не хотел давать ему времени собраться с мыслями. Обойдя автомобиль, он подошёл к ФИГу и весело заговорил:
– Общество изменило своё отношение к курильщикам. Стражи правопорядка даже не косятся на нас.
Фёдор Ильич молчал.
– Коронавирус расставил точки над «i». Хоть какая-то от него польза.
– Это необоснованное утверждение, недоказанное.
– А зачем обосновывать? Статистика – упрямая вещь. Среди курильщиков заболевших в разы меньше по всему миру.
– Я общался с несколькими светилами и просил высказать свои соображения об этом…
– Письменно или по скайпу?
– Да хоть как. И, кроме того, что экспериментально этого проверить нельзя, ни от кого ничего не добился. И только в личных беседах.
– Откуда же статистика?
– От никотинового лобби. Статистика покупается, так же как электорат.
Слежанков понимающе улыбался.
Опять крупные капли и опять салон автомобиля.
– Тимур в своём романе в чём соригинальничал?
– У меня не получилось внимательно вчитаться, – как-то нервно отвечал Глазунов, – но помню, что во многом: что-то там про двойника Тамерлана, про двойника Тохтамыша, про крылья весны. До Москвы он там всё-таки дошёл и от разочарования приказал сжечь этот нищий город. Написано было интересно и красиво, но сбивчиво, запутанно. Не было похоже на рукопись единого романа, а много-много маленьких рассказиков вокруг трёх больших повестей. Я один такой рассказик, про живую воду, по-своему переписал. А всё остальное туркам и продал, как только они появились. И было это, когда никто не знал, где он. До знакомства. Мне эти тексты тот же Станкевич принёс.
– Тоже за бутылку?
– Да ладно, в тот раз за пару ящиков, наверно. Неделю с ним пили. Маргинал маргиналом, а в сингл молте он знаток и ценитель.
– Интересная личность, этот Станкевич. Что-то знакомое, – сказал с улыбкой Слежанков.
– Да, ты должен его помнить, мы его Абрамом звали.
– Может, и помню. А туркам-то зачем роман о Тамерлане, тем более написанный по-русски?
– Убей, не знаю. Да, может, это и не турки были. Свёл их со мной студент из РУДН, турок по национальности.
– Турки, турки, – утвердительно и как-то горестно выдавил из себя Семэн, – хорошо заплатили?
– Не очень, – также горестно ответил ФИГ, – мне тогда долги надо было отдать край.
– А роман на бумаге был?
– На флешке.
– И ты не скопировал? Может, остался где? Посмотреть бы.
– Может, и скопировал, поищу.
Потом разговор пошёл более детальный. Был ли договор с турками? Подписывал ли что? Кем они представились? Как выглядели? Очень было похоже на снятие показаний. Фёдор Ильич вспотел. Заметив это, Семэн сменил тон, чтобы Глазунов расслабился:
– А не тот ли это Станкевич, который здесь вот, – и показал на памятник Маяковскому, – своими антисоветскими стихами пешеходов пугал, году в 89-м?
– В 88-м. И менты его повязали, было дело. До конца лета в психушке потом лежал, а в сентябре мы с ним в Оптину Пустынь, которую тогда только открыли, за Библией ездили автостопом. Приятно вспоминать.
Капли продолжали стучать по крыше автомобиля и нагоняли печаль по минувшей юности даже на Слежанкова.
– Мне, в таком маргинальном приключенческом роде, и вспомнить нечего. Ладно. У тебя есть телефон Станкевича? Алексей, кажется?
– Номер есть, а есть ли у него сейчас телефон, не знаю.
– А вторую часть романа видел?
– Видеть видел. Но это вовсе не было продолжением, хотя логично было бы ждать именно этого. Тимур, сохранив концепцию, переписал всё радикально, как будто на другом языке.
– На русском?
– Конечно, на русском, но стиль другой стал. Тимур и сам другим стал. Рабство сделало его творчество изощрённо жёстким, герои стали не просто коварными, а с выдумкой. Станкевич его боялся. Умолял меня не выдавать его Тимуру. Дорого мне, говорил, тот запой обойдётся! Я замечал, что Тимур подозревает нас. Но подозрениями всё и ограничилось. Ни разу он о романе речь не завёл.
Проговорили ФИГ и Слежанков ещё полчаса. Всё это время, у Фёдора Ильича совесть была не на месте. Хотя Слежанков его вовсе и не осуждал. Просто задавал вопросы и задавал. Уточнял и уточнял.
– А тебе-то, Тимур, зачем? – спросил Фёдор Ильич.
Семэн улыбнулся, как будто извинился. ФИГ понял, что ответ будет не до конца честным.
– Ищут его, на родине.
Когда Глазунов вернулся домой, первым делом стал просматривать почту. Второе письмо было от того автора, из-за которого он забыл, что бросил курить.
«Если Вы, уважаемый ФИГ, поменяете ледокол на авианосец, то пусть его днище будет не чёрным, а грязным».
Давно Фёдор Ильич так не смеялся.