Галстучная лавка

Держась за шлейку почтальонской сумки, долговязая и до невозможности веснушчатая Серен вяло пробивалась через гомонящую, знакомую толпу, которая на всех улицах маленького города была одинаковая. Некоторые бабульки уже усмехались ей вслед, лишь только завидев опять куда-то спешащую молодую девушку.
М-да-с, похоже, она еще долго будет привыкать к таким условиям – там, где она работала почтальоном раньше, было совсем по-другому: утонувшие в серости пустые, мёртвые улочки, будто из стекла; ни единого фонаря на полквартала и липкая ночь, шмыгающие туда-сюда худые собаки абы какой масти, вонь как из канализации; ветер, что холодной стрелой шатался по аркам и тонким улицам, намеревался в любой момент проткнуть тебе голову или прорезать уши насквозь. Маньяки и наркоманы в то время были обычным делом. Свои гулкие, смелые шаги — словно маятник, словно отсчет, а в остальном колющая глаза темнота и тишина, капающая на мозги. Это было то место, где кто-то еле умудрялся работать, а жили там, по-видимому, и вовсе настоящие психи.
Но девушка сама загнала себя туда, никуда особо не стремилась и не жаловалась, а потому спустя год работы привыкла к такому распорядку и ощущала себя вполне в тарелке (правда, в своей или нет – оставалось загадкой). В общем, она мало чего и кого добилась в своей мрачной, скучной жизни. Не стоит брать с нее пример, друзья!
А здесь же все светилось и переливалось милой жизнью, мяукали коты, а надоедливые дети казались хохочущими ангелочками с небес. Взрослые же все были между собой знакомы и останавливались прям посреди выложенной камнем дороги, чтоб сболтнуть чего-нибудь, а голуби над головой чинно переносили письма, не доставляя никаких хлопот. Всё здесь уж чересчур живое, и это «всё» было определенно чуждо девушке.
— Прошу… я пройду? Ага, благодарствую. А, пропустите…
Серен весь день шарахалась от любого, кого видела, натягивала малокозырку на самые глаза и передвигалась тише шороха. А сейчас, на апельсиновом закате дня, она остановилась посреди дороги и как-то глубоко и судорожно вздохнула. Еще раз, и еще. Откуда-то пахло хлоркой, а откуда-то – свежим жирненьким молоком. Ну что за народ!
Тем временем остался один адресат бандероли мягкого содержимого. То была не книга и не журнал, не письмо, не открытка и не деньги. Что-то мягкое, по-видимому, ткань. Но какой черт будет высылать что-то тканевое в бандеролях? Хотя Серен все равно не было никакого дела.
— Извините, Скрепочная 12 не… Тут Скрипочная? Дьявол, нет, мне нужна Скрепочная! – тихо выругалась девушка, когда спросила адрес у мягкой бабули, сидящей на резной скамье.
Серен выдохнула и поплелась дальше по улице, легко огибая магазинчик с кондитерскими снастями, проходя мимо жужжащей пекарни и вдоль булочной «Стеклянный тюль».
— Не удивлюсь, если следующая улица будет Булочная, а на ней будут магазины музыки. Эй, кот! Уйди с дороги, оборванец.
А она, оказывается, та еще ясновидящая! Извините, я ее недооценила.
Со следующей улицы неслась нескладная резаная какофония звуков флейты, фагота, валторны, скрипки, саксофона, глюкофона и прочей нечисти. На красивой, золотой, но порядком покосившейся табличке на доме значилось «Булочная». Оригинально, ничего не скажешь!
Серен фыркнула и лишь поспешила застегнуть пуговицы на вязаной кофте – тётя была ой как права, что она ей пригодится! К вечеру холодает тут быстро, но местные лишь бегут домой за курточками и выходят обратно: любуются солнцем, что преломляется в многочисленных окошках желтых невысоких зданий, освещает чье-то сохнущее бельё и целует лица ребятишек, обнимает их.
— Наконец-то. Не люблю эти улочки-чистюлечки, честное слово… А-а?
Самая дальняя улица городка – Скрепочная – была украшена одновременно к трём праздникам, два из которых, как поняла Серен, отмечаются только через полгода.
— Ребятня, стоять. Не знаете, где тут дом 12? – Серен по-деловому, но не менее по-скрытному предстала против стайкой теперь озадаченных детей. Все тут же смолкли и стали бессовестно разглядывать незнакомку – всклокоченные темные волосы странной длины, огромное количество точечек на лице и теле, неудобная большая сумка через плечо, какая-то невиданная кепка-шапка и прелестнейшая тёплая кофточка с много-много кармашками! Вот восторг!
Один мальчик нахмурился, стал вспоминать что-то, оглядываясь на улицу и теребя в руках край фуфайки:
— М-м, 12? Мой дядя живет в доме, где нарисовано «13», вон там!
Он ткнул пальцем куда-то в другую сторону улицы, и в тот момент посыпались вопросы: «А можешь показать, что в сумочке?», «Там на Вишнёвой кошка окотилась, ты уже видела?!», «Можно потрогать кофту-у, пожа-алуйста-а?», «Почему ты так холодно оделась? Тебя не ругают что ли?», «А ты похожа на воровку… Если она воровка?!»
Серен отдала детям свой последний серебряный фантик от конфеты, который она скатала в плотный шарик. Пусть думают, что бриллиант!
Пока восторженные дети пищали и наперебой лезли взглянуть на подарок незнакомки, девушка шмыгнула за угол, перескочив небольшой цветочный горшок очередного садовода.
А вот и он – адресат. Вернее, его лавка.
Магазинчик стоял в самом центре Скрепочной улицы. Люди этих домов еще с обеда приросли к плетёным креслам и потягивали вино под курортную музыку, в то время как возле этой лавки всегда кто-то да шагал: возбужденно, обреченно или потаённо.
Серен остановилась перед входом и перепроверила адрес, непонимающе разглядывая мраморную табличку «Галстучная лавка». Фу, галстуки.
— Ну здравствуй, мой последний адрес. Надеюсь, я тебя больше не увижу на письмах, уж больно добираться долго по этому кишащему городу. Заранее прощай.
Девушка тяжко выдохнула, поправила малокозырку на взлохмаченных волосах и взялась за резную металлическую ручку.
Через мгновение ее окутал мрак и большая влажность. Сонливость, небрежность. Пол магазинчика утопал в какой-то вязкой мазутной субстанции, так что шлёпать по нему пришлось внимательно. В принципе, Серен привыкла к таким условиям, потому не удивилась. На прошлой работе ей приходилось и не в такие помои залезать! Выцветшие, рваные, но местами – о чудо! – еще цветные обои и шаткие стеллажи прадедовских времён с висящими на них черно-белыми расписными галстуками ничуть не смутили девушку.
Не смутили?! Такое забытое Богом захолустье посреди чудного города! Странно, что это же «захолустье» находилось в центре улицы. Что за бред?
Эта мысль так и не пришла в голову девушке, поэтому она просто прохлюпала меж галстуков, оглядываясь вперед в поисках прилавка:
— Здравствуйте? Тут вам, э-э, бандероль. Может, адресом ошиблись? Сказано: сударю Д. У. Фельману… Фельнаму? Ой.
Когда Серен опустила взгляд на графу, где были инициалы получателя, то увидела лишь свое имя и фамилию. Да и адрес изменился – теперь там значилось: «Где угодно, везде, нигде. Главное – сейчас».
— Драки-браки… враки-мраки. Колымаги и коряги… — послышался чей-то несвязный сонный лепет из-за стеллажей. Ошарашенная до крайности Серен попятилась и хотела было побежать наружу, но ее малокозырка предательски слетела с головы и глухо плюхнулась на пол.
— Что! А, это ты, — вялый женский голос моментально сменил интонацию, — Ну проходи, раз уже тут. И нет, есть тебя тут не собираются. А что так мрачно-то!?
Серен вздрогнула от потянувшегося откуда-то холода:
— Я думала тут заброшено. Извините?
— Извините в карман не положишь.
Показался прилавок. То есть как – показался. Он буквально появился там, где секунду назад было пусто. Хотя Серен начало казаться, что он там все же стоял. За прилавком лёжа сидела молодая женщина, покачиваясь на стуле. Она будто сошла с глянцевой обложки журнала мод: выразительные черты лица, аккуратные белые локоны, неаккуратно сползшие на лицо, рука с длинными пальцами, что подпирала подбородок. Томно-безразличный взгляд блуждал по Серен, всё-таки стараясь сделаться интригующе-заигрывающим.
«Если не модель, то чей-то ангел-хранитель – точно», — завороженно думала Серен, бездумно чистя малокозырку об штанину.
— Спасибо, милая! – в карих глазах беловолосой барышни скользнул огонёк благодарности и почтения, а лицо обрамили две симпатичные ямочки, — Твой.
Девушка моргнула. Еще раз. В непонимании склонила голову:
— Ангел-хранитель? Ой. Что?
Улыбка женщины смешалась со тяжким вздохом, чье предназначение Серен определить не смогла. Но ей и не было нужно, ведь женщина-ангел начала сама отвечать на все вопросы, а не говорить загадками, как это бы сделали в нудных сказках.
— Ох, слушай, моя дорогая! Я дочка господина Фельнама, и потому по праву заведую «Галстучной». Но это не просто галстучная мастерская – скорее вонючая мистическая лачужка, которая вот-вот развалиться под напором лет.
Бровь Серен поползла вверх и утонула в веснушках на лбу, но женщина лишь грустно засмеялась, меняя руку на подбородке:
— Ладно! То, что я обычно говорю людям, звучит как: «— С каждым вошедшим у меня тут меняются «внутренности» — обои, пол, потолок, галстуки и прочее — в зависимости от внутреннего мира человека, ибо эта лавка и есть воплощение всего духовного»… Это ерунда, а я верю лишь потому, что это моя обязанность. Но, честно? Мне так надоело гнить в этой кладовке, жуть. Убежать бы – да в горы! Или в лагуну какую… А, открой, открой. Это тебе, бедная моя. Вся вон чернющая!
Бандеролька в одном месте стала сырая от вспотевшей ладошки девушки. Не может быть. О боже.
То есть вся эта гадость невольно лежит внутри Серен? Где-то из-под прилавка виднеется скелет кошки, один из многочисленных галстуков вымочен в кровь, и на липкий пол беспощадно глухо падают её капли, а дверь, оказывается, выбита из верхней петли и теперь кашляет болезненным скрипом и стукает о порог. Мрак. Ветер. Боязнь. Сонливость. Безразличие.
Трясущимися пальцами девушка стала разрывать бумагу. Триггеры о прошлой работе проснулись где-то в груди, готовые разорвать Серен за то, что она так долго смотрела на свою умирающую жизнь сквозь пальцы и – что самое страшное – не пыталась ничего сделать и никого не винила. Она чувствовала, что вот-вот разрыдается – непозволительная для нее роскошь!
Галстук. Цветной. Для неё. Дар речи, казалось, и вовсе покинул ее.
— Ф-фу, галстук. Я не ношу их.
— Что?! Милая! – женщина Ангел вскочила со стула и схватилась за волосы, — Ты достойна большего, намного большего, чем это. Взгляни вокруг. Что это? Это – ты?.. В этом городе тебе не придется спать на деревянных лавочках и бояться не проснуться. Больше ты не закуришь от нервов, больше не будешь голодать. Ты не виновата, ни в коем случае. Здесь всё будет так, как захочешь ты. Только ты, дорогая, и никто другой. Даже не я!
Через момент появилось это: солёное плечо ангельской женщины, уткнувшийся туда нос, сияющий галстук под воротником и такие же сияющие глаза на веснушчатом лице.

Потом Серен еще много-пре-много раз забегала в галстучную. Случайно, верите? То лавка была по дороге, то еще одно (настоящее) письмо, то вдруг надо газетки разносить на Скрепочной…
Дорога туда теперь сама стлалась под ноги и не казалась такой долгой, весь город – кишащим, а улочки-чистюлечки… ими и остались.
Осталась той же и Серен. Только вот «внутренности» магазинчика с каждым разом все больше воодушевляли своими масштабами – там появились другие комнаты, которые позже разрослись во второй этаж; темные цвета смывались со стен, потолка и галстуков; пол сиял рыжим паркетом, окна вовсю внимали булочный солнечный свет, а дверь снова украсила резная металлическая ручка с маленькой выпуклой гравировкой почтового отделения. В честь, конечно, Серен.