Миниатюры (Глава 1)

НЕПОЗНАННОЕ.

О ТЕЛЕПАТИИ.

— Вот ты все спрашиваешь, а как это, а как это. Да вот так. Как хочешь, так и понимай. Примера захотелось? Ну… приведу. Из Америки на собственном самолете прилетел в Индию к нищему йогу миллиардер. Сошел с трапа, разулся, и босой к нему на аудиенцию. В сак-хлю индийскую, пальмовыми листьями крытую, змеями обползанную. Сам служитель непознанного одет был в истлевшую набедренную повязку. Но чист. Относительно. Побеседовали о том, о сем. Что надо о своей судьбе и мешках денежных, миллиардер тот узнал. Перед обратной дорогой решили прогуляться по берегу океана. Идут, разговаривают. На английском, конечно. Но и так все понятно. Толстосум делится уже второстепенным. Мол, монету редкую приобрел. Да слух прошел, что вторая такая есть. Йог ему говорит, что вторая поддельная. А твоя, мол, в единственном числе. А как определить? Как доказать, заволновался собеседник. Деньги вложил все же немалые. Ну, не тебе объяснять, что у них все в бабках исчисляется. Йог отвечает, что на монете толстосума есть отличительный знак, подделать который невозможно. И рисует его на песке. Миллиардер аж вспотел. Нету, говорит, на ней такого знака. Всю обсмотрел чуть не под микроскопом. С обеих сторон, и снизу до верху. Йог улыбнулся, а толстосум свое. Тогда йог остановился, замкнулся в себе. Затем прижал палец ко лбу, на секунду замер. И протянул руку в пространство. В тот же миг на повернутой кверху ладони проявилась та монета, о которой велся разговор. Миллиардер в прострации. Монета хранилась в бронированной ячейке стального сейфа с электронными запорами. За десятки тысяч километров от места, на котором они остановились. Йог показал на вспыхнувший на гурте отличительный знак. Потом опять выбросил руку. Монету как корова языком слизала. На место она легла.
Не понял? Существуют временные пласты. Или различные измерения. Четвертое, там, пятое… Тоже обжитые кем-то. Там нет расстояний. Нет и времени в земном понимании. К чему это я? Да вот, и со мной недавно случай был.
Подружка у меня. Красивая, с фигуркой. Куколка. В одном Господь обделил. Ну, когда занимаешься с ней любовью, удовлетворения красивого не получаешь. Слабое удовлетворение. Напрягаться надо. Целуемся, ласкаемся… ну все. А вот нету. И стал я все больше снова отвлекаться на книжные дела. Как-то приходит она ко мне, недовольная. Спрашиваю, что случилось? Она говорит, не знаю, мол, что про тебя думать. Женщина завелась? Какая женщина! Работа над рукописями, компьютер, книги, газеты. Телек иногда. На полчаса в день.
Подружка не верит. Приснилось, говорит, что звоню тебе, а женский голос отвечает, что ты занят. Когда, спрашиваю, приснилось? Во сколько? В выходной, говорит, часов в десять. Лень было вставать. Я ничего не сказал. Как мог, постарался успокоить свою пассию. Когда она ушла, задумался об этом случае. Дело в том, что перед тем выходным я заработался до четырех часов ночи. Само собой, проспал до одиннадцати дня. Но именно в тот момент, в десять часов того выходного дня, я во сне вошел в кабинет какой-то большой начальницы, кажется, по книжному делу. На столе у нее стояли телефоны, рядом, как подпорка на все случаи жизни, маячила то ли уборщица, то ли прислуга из преданных хозяину крестьян. Полноватая женщина та со вниманием посмотрела на меня, приготовясь выслушать. Или самой сообщить весть положительную. Так мне показалось. Но контакт почему-то прервался, так и не начавшись. Кто-то помешал. Потом я попытался войти обратно в этот сон. Не получилось. Обоюдно отложили разговор до следующего раза.
Вообще, я тебе скажу, со мной похожее происходило и бывает часто. Буквально за пару дней до нападения на школу в Беслане поместил на сайте два произведения — «Время Ч» и «Терроризм и должен был поднять голову». И на тебе. А перед гибелью подлодки «Курск», тоже за пару-тройку дней, опубликовал в областной газете морпеховский очерк «Не жди пощады», о положении в российской армии. А что это такое, главное, к чему — кто его знает. Да и кто я, чтобы мнить себя между и между связующим звеном. Подобных людей — все…

О СУДЬБЕ. ПРЕДНАЧЕРТАННОЙ, ЧТО — ЛИ!

Послал Господь кусочек сыру. Наконец-то вырвался из ада кромешного в Лазаревское, на берег Черного моря. Тишь да гладь, да каждая проходящая… смотрит полуголодными глазами. Короче, стеснения засунь в тепленькое место, выбирай. И начинай работать. Теперь на благо обесточенных родных телес. Ну, а коли так, об чем речь.
На второй день, на танцах при санатории «Тихий Дон», уже вминался в мя-ак-кую такую, длинноногую, прыгучую. Гут-тапер-чевую. Как стемнело, приглашение получил в отдельный санаторный номер — молодая женщина оказалась коммерсантшей с перспективами. Не через парадный вход — тогда строго было, вахтеры документы требовали. Через окно на третьем этаже. Сам я всегда в частном секторе норку снимал. С приводом подружки проблема. И тут оказия. Но, не привыкать. Зашел с тыльной стороны здания, засек балкон, с которого пассия платочком помахала. Принялся кумекать, с какого дерева перескочить за перила легче, какой сук отрос посолиднее. Не успела перемешанная со звездами ночная круговерть на землю шмякнуться, облапил нужный ствол и с натугами закачался вверх.
Сук оказался прочным. Скользковатый, расползанный, зато до самого балкона. И пассия за шиворот подхватила. Кувыркались всю спальную часть дня. Про выпивку едва не забыли. Раненько утром пришлось уматывать тем же путем — уборщицы железом загремели.
Так продолжалось несколько дней. Потом женщина призналась, что билет на поезд куплен, пора возвращаться на работу. Жила в Азове, едва сотня километров до моей областной берлоги. Перед отъездом разоткровенничалась, мол, успела привыкнуть, не ведает, что дальше делать. Я ляпнул, чтобы по моем прибытии приезжала ко мне. Дал координаты с обещанием вернуться через неделю. Мол, сам от любви сгораю. И если бы не море…
Она уехала в полдень, а вечером я обхаживал татарку, что ли, не то пермячку. И снова проторенным путем — по дереву. Теперь на пятый этаж, зато на всю кромешную ночь в двуспальной комнатенке. Соседку минутной подружки тоже где-то черти строгали до появления талии.
Не прошло пары дней, на прибрежном бульваре заметил первую пассию, охотничьей собакой обнюхивающей каждого проходящего мужчину. Местного адреса не давал. Мало ли что. Наблюдать пришлось тоже пару дней, меняя места купания. Пассия пропала, как возникла. Красивая, дрянь, в джинсах в обтяжку, в кофейной кофточке навыпуск. Под загар. Да кто бы сомневался, что южанки не в сто очков! Это северянки… Но телеса, чтобы не ржавели, ублажать необходимо в полную прыть и постоянно.
Отпуск закончился быстрее быстрого. Приехал домой, в ящике несколько писем. Все от лазаревской нее. Сомнения в душу закрались. Нормальная ли? Говорила, что в Польшу, в Турцию, в другие страны мотается. По челночным делам чуть не в Пакистан заоблачный. Магазин открыла, второй собирается. Когда деньжата появятся, уедет в одну из развитых стран. Здесь, мол, лишь стартовая площадка.
Вечером звонок. И долгий неприятный разговор. Ни деньги большие, ни перспективы меня не интересовали. Да хоть в Америку. Не мешали бы делом заниматься — рисовать на чем угодно и где угодно недоразвитыми мыслями. И еще одно. Она моложе на пятнадцать лет. Красивая бизнесвуменша. Пусть ищет красавца в круге своем.
Ушла. Заплаканная, сгорбленная. Длинноногие, когда горбатятся, такие нескладные.
Через год недалеко от дома иду по краю тротуара. После очередной попойки голова раскалывается. По проспекту движение автомашин сумасшедшее. Гарь, вонь. Как назло, рядом поросячий визг тормозов. Морду перекосил, сплюнул и подался к пивной, к какой путь держал. Сквозь паутину мыслей слышу, вроде меня зовут. Осторожно оглянулся — красавица дверцей «Лэндровера» щелкнула, ко мне направилась. Походка раскованная. Туфельки фирмовые джинсы в обтяжку, кофточка под цвет лица — кофейная. Морской загар от липовых за версту отличишь. На этот год у меня об отдыхе мысля не проклюнулась. Но о пагубной привычке задумываться начал. Короче, напротив остановилась. Леди Макбет Вестминстерского уезда. Рука в кармане, на пальце другой ключ с массивным брелком крутится. Знакомая до чертиков, а вспомнить не могу. Она усмешкой сочувствия каасовские губы расклеила, спросила, мол, бабки имеются? Я по худой ляжке похлопал, улыбку скорчил, типа, одна греметь не будет. А две гремят не так. Она, садись, мол, подкину. Я показываю, да вот, рядом. Не пойдешь? Нет, уже пришел. Дошел, спрашивает? Киваю. Вижу, слеза на реснице блеснула. До сих пор, говорит, не могу забыть. Ба-атюшки светы, радость какая. А я вот вспомнить не в состоянии. Да, да, соглашается. Быстренько черкнула на бумажке и с баксами мне в руку. Круто повернулась к машине. Стою как оплеванный. За нищего, что ли, приняли? Скомкал вложение и хвать об дорогу. Подался к пивной, злой как собака. Мимо «Лэндровер» неслышно пропел. В тот момент он мне сто лет не снился.
Теперь хотел бы иногда, чтобы приснился, да поезд ушел.

ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС.

Что это такое, почему звучит, и как относиться к внутреннему голосу, с уверенностью никто сказать ничего не может. Но все знают, он существует. Я тоже сталкивался с явлением, когда настойчиво внушалось, что делать нужно вот так, а не иначе. Поступал же наоборот. Сколько от настырного упрямства потеряно денег, морального удовлетворения, жизненно важных выгод, не хватит цифр сосчитать. Из набора глупостей приведу один пример, касающийся материального благополучия.
Вдруг мне, нищему литератору, выпала удача заработать на спекуляции ваучерами. Закрутились шальные дни, когда деревянные таскал мешками, а пропивал с друзьями кузовами. Пагубная привычка привела к тому, что в предпоследний день ваучеризации страны остался без денег, но со ста семьюдесятью ваучерами в кармане. Скупщики куда-то подевались. С «чувакерами» больше никто связываться не хотел. И подвернулся корешок, предложивший вложить ценные бумаги в инвестиционный фонд. Мол, все будет надежда. Мы подались в контору. Из огромного списка ОАО, ЗАО и другой хренатени выбрали «Газпром» с «Норильским никелем». Не желавший так неуклюже расставаться с мечтой о быстром обогащении, о прощании с живыми деньгами, я решил вложить в развитие газовой промышленности десять ваучеров, в производство никеля — пять. Остальные фантики попытаться пристроить скупщикам, теперь уже по любой цене. Начал заполнять ведомость. И тут внутренний голос завопил, мол, вложи все ваучеры в «Газпром». Не прогадаешь. На каждую бумагу предлагается по девятьсот акций. В самой Москве, в других городах, по десять акций, а здесь девятьсот. Думай! Бабки прогудел, остался гол как сокол. Ребята на «мерсах» рассекают, магазины пооткрывали, некоторые в загранку свалили, а ты как был дурбалаем, так им и остался. С трудами неоконченными. Какой от писанины толк! Гнусь непотребная.
С трудом отвязавшись от внушения, я поступил так, как задумал первоначально. Взамен бумаг мы получили квиточки в виде узеньких записочек. Товарищ вложил ваучеры до единого. Помню, еще усмехнулся на его душевную простоту. Вернулись на рынок. Богатство по сходной цене я сплавить успел. И ушел с доходного места, с чем приходил.
Прошло три года. Акции «Газпрома» поднялись в цене до десяти рублей за одну. Доллар тогда стоил шесть рублей. Я стал обладателем пятнадцати тысяч баксов. Трехкомнатную квартиру в центре, «сталинку», можно было купить за десять тысяч баксов, почти новый трехсотый «мерс» пригнать из Германии за три штуки. И снова внутренний голос принялся внушать, чтобы поскорее сдал акции, а на деньги купил доллары. Отмахнулся опять по причине неуверенности в себе, в ненадежной работе что государственных, что коммерческих банков. Негде хранить, некому доверить. Через несколько месяцев доллар подпрыгнул вверх в пять раз, акции «Газпрома» упали вниз в десять. Теперь за одну акцию давали меньше рубля, зато за доллар отваливали тридцать деревянных. Если бы поступил по подсказке голоса, стал бы владельцем фабрик, заводов, больших пароходов. Почему? Потому что если пятнадцать тысяч долларов умножить на тридцать рублей, то получится четыреста пятьдесят тысяч деревянных. Или четыреста пятьдесят тысяч акций «Газпрома». Но я ко всему умудрился попасть в крупную переделку и часть акций пришлось сдать. За бесценок. Снова сумел подняться, заработать энную сумму. Назойливый внутренний голос посоветовал вложить деньги в акции, хотя бы вернуть утраченное. В который раз отмахнувшись от жужжания в голове, я положил копейки на сберкнижку. Их немедленно и благополучно схавала инфляция.
Сейчас одна акция «Газпрома» стоит за семьдесят рублей.
Я вот о чем хочу поведать. Деньги — хрен с ними — дело наживное. Жалко, конечно. Да не так. Почему я такой упертый!
Ко мне приходил Иисус Христос. Сломал о колено меч, бросил обе половинки под правую руку. Наяву это было… Или как наяву. А в Бога я не очень-то верю.
P.S. Кстати, тот корешок, что со мной вкладывал ваучеры в «Газпром», теперь кум королю, сват министру. При встречах может и руки не подать.


ИГО РАСКОСОЕ.

ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОГО МЕНТАЛИТЕТА.

Вот снова ты за свое. Как в той поговорке: покажи да покажи. Не иначе, женщина её придумала. Что показать? Трусы у меня китайские, гультиками называются. Года три назад на червонец пачка. Теперь до двадцати рубликов одни. А-а, про менталитет наш бидловский? Ну, слушай.
Помнишь, вторую военную кампанию в Чечне? По телеку тогда гнали сюжет за сюжетом. Документально. Короче, наши в Грозном прижали зверьков, вонючие соки выкручивать из них уже стали. Завыли те на любимую луну. Но, мир — не без проституток. Нашлись, подсказали, что есть один проходец. Прореха в кольце окружения, то есть. Басаев тот секрет, ясное дело, не задарма выудил у наших в обосранных панталонах. У меня с тобой, чего из себя Дуньку Кулакову строить. Мы и правим по дурацки, и продаем друг друга. Врагам. А потом этих врагов ищем. В общем, решил Басаев с остатками обложенных флажками своих неандертальцев, которые каждый, по словам главного ихнего неандертальца Дудаева, или генерал, или, по словам его же сподвижника, не иначе морпех, ночью на прорыв пойти. На тот момент — учти, запланировано нашими доблестными командирами не было — на всякий пожарный саперы решили коридор этот заминировать. Заминировали. Басаеву рассказать про это никто не успел. И попер тот ночью в задний проход наших частей. Взрывы. Один, второй. Басаев решил, что больше не будет. Мины случайные. Погнал своих дальше. Поворотило рвать на куски боевиков со всей аммуницией. Тут и дивизионные минометы проснулись. Вперли в этот сброд залпами по полсотне мин в минуту. Кровавого тряпья с кусками мяса оказалось предостаточно. Тогда и Шамилю ноги оторвало.
После данной оказии генерал Шаманов радостно гаркнул в объектив телекамеры:
— Мы думали, что имеем дело с баранами. А это оказались вообще козлы.
Так, примерно, он гаркнул. Не подумавши. За спиной его другие не меньшие начальники в широких лампасье, а то и повыше в званиях, солидарно захихикали. Не поддержали боевого командира открыто, а покашляли смешком в кулак. На всякий случай. Даже на два. Во первых, как такой выпад в сторону отморозков воспримет верхушка власти. Во вторых, как к подобному отнесутся боевики, бандиты. Незаконные вооруженные формирования. Чеченцы, в общем. Не начнут ли мстить? Дороги-то — все — в Россию ведут.
Вот тебе весь менталитет. Ты можешь представить подобное в немецкой, французской, английской армиях? Чтобы не присоединиться к боевому — боевому! — товарищу, к справедливому высказыванию по отношению к оборзевшему сброду, а, выставив его, боевого соратника, вперед, на всеобщее обозрение с обсуждением, за его спиной солидарно похихикать! Вот и я… могу. Со своей колокольни все одинаковые. Еще потому, что мой менталитет у меня в голове — укладывается.
А ведь Шаман тогда, как говорится, в точку попал.

ПОЗОР РОССИИ.

Когда нас распределили по армейским казармам, когда обмундировали по полной солдатской комплекции, когда заиграли лучами начищенные зубной щеткой с зубным порошком пуговицы, кокарды и звездастые пряжки, мы, салажня в первом исчислении, принялись сразу сминать жирно смазанные ваксой новые голенища сапог в стариковские гармошки. Защеголяли по плацу, толстой подошвой утрамбовывая без нас железный асфальт. Не ведали мы пока, что у стариков сапоги уже яловые, у некоторых вообще хромовые. Мягкие. Удобные и для ноги, и для ношения на ногах. Хоть до изумления корявых, шишковатых, расшлепанных, с кривыми ногтями, беспородными наростами, прочим на них. Хоть на зависть ровными, женственными. Вскоре дутая парадность обернулась многими неприятностями. Во первых, нарядами в не очереди. Во вторых, кровавыми натертостями грубыми складками сапог по длине голеней. В третьих, складки на сгибах катастрофически быстро начали протираться от трения голенищ друг о друга. Шагать староволчиной походкой мы еще не научились. Из сквозных дыр поперла наружу белая нитяная основа материала под названием кирза. И мы, салажня, принялись те деревянные голенища распрямлять заново. Но было уже поздно. Так и проходили в каждодневно окровавленных носках с портянками до прояснения ума. Или до очередной мены обувки у каптенармуса.
Примерно через полгода обозначилась встреча с солдатами из стран Варшавского договора. Менялись монетами, значками, кокардами. Ремнями, не как у нас, из спрессованной целлюлозы с прорезиненным верхом, что-ли, а кожаными. Больше всего мечтали махнуться мы обувкой. Свою кирзу на ихние кожаные ботинки, полусапоги со шнуровкой. Пусть бы даже растоптанные. Задурманенные до боливанов бесконечной пропагандой о величии нашей Родины, ее могуществе, непобедимости, мало кто из нас в те времена задумался о том, что правительства стран во всем мире заботятся о здоровье солдат в полный рост. Что обутой в кирзовые сапоги с бумажными ремнями другой армии вряд ли найдешь даже в большом, оконвоенном со всех сторон, режимном соцлагере. Что Советский Союз — это действительно тюрьма народов, содержащая свободных от свободы граждан на подножном корме с подножной одежкой с обувкой. Вряд ли кто из молодых солдат мог задать себе вопрос, почему, могучая, великая, непобедимая, с необъятными просторами, на которых, как во множестве стихов и песен, пасутся неисчислимые тучные стада, поменяла кожу, о которую при царе ноги вытирать считалось зазорно, на целлюлозу с кирзой. На презренные заменители.
Вот что предложила послереволюционному «развитому» обществу во главе с незаменимым Сталиным, а так же Хрущевым, Брежневым, Горбачовым, Ельцыным — продолжит ли данный идиотизм Путин? — пришедшая на смену благородному уму рабоче-крестьянская смекалка.

СУМЕРЕЧНАЯ ВЫПЕРЕТЬ.

В школе, в третьем — пятом классах, учительница задает ученикам вопрос. Откладывает авторучку в сторону и предлагает над ним подумать. Вопрос не слишком сложный — дети. И те принимаются мыслить. По разному. Кто лбом в парту уперся, кто подбородок задрал, кто головой в разные стороны крутит. Но думают. Лишь один черноголовый, белобрысый — какая разница — лопоухий, в общем, насторожился как на охоте. Ждет. И дети начинают высказывать свои мысли по заданному им вопросу. Ответы не одинаковые, соответствуют умственному развитию каждого ребенка на данный момент. Главное здесь не в этом, а в том, что размышление идет только в своем русле накопленных ими к этому моменту знаний. Они тянут руки и по очереди отвечают учительнице. Тем временем лопоухий ученик моментально настраивает локаторы на каждого из говорящих. Он как бы впитывает ответы в себя. Учительница кому положительно кивает головой, кому снисходительно улыбается. А кого и откровенно хвалит. Кажется, высказались все, кто хотел. И тогда тянет руку лопоухий. Четким громким голосом он повторяет именно тот ответ, за который учительница одного из учеников похвалила больше всего. И получает от нее самую большую похвалу и совет другим детям брать с лопоухого пример.
За что учительница отметила воспользовавшегося чужими мыслями ученика, понять трудно. Скорее всего, ей «лишь бы дети хорошо учились и вырастали в умных граждан». Но как часто именно такие, сами безмозглые, управляют нами, выдавая наши умные решения различных вопросов за свои «находки в бессонные ночи».
Во времена правления Брежнева от него ни на шаг не отходил Миша Суслов, прозванный «серым кардиналом»за умение подслушивать мнения товарищей и самые лучшие выдавать за свои. Родившийся в нищей крестьянской семье на вечно недородном, перемешанным с лесными и степными кочевыми пелеменами, Поволжье, он обладал поистине сатанинской волей цепляться за любую выгоду. Именно потому он считался в когорте правящих страной безликих манекенов самым разумным. На деле же ума его хватало лишь на одно — неукоснительно следовать букве коммунистического произвола и заставлять шагать в данном направлении других. Для подобного, как известно, много ума не требуется. Это обыкновенный диктаторский прием, известный еще со времен стадных устоев. Кстати, диктатор сидит в каждом из нас. Разница лишь в том, что выпускает его на волю всякий по своему.


О НАРЦИСЦИЗМЕ БОЛЬШИХ НАЧАЛЬНИКОВ.

Еще в советские времена это было. По заданию редакции областной молодежной газеты бегал по управленческим кабинетам предприятий, объединений и просто фабрик. Однажды занесло к начальнику связи всей области. Фамилия у него была Екатериновский. Эдакий крупнячок за пятьдесят со вспухшими щеками в яблоках и внимательно веселыми сальными глазами. Как у всех тогдашних что-то значащих руководителей. У начальников не масштабных морды были или обвислые, бульдожьи, или, как у гончих, с крепко присохшей к лицевым костям, исполосованной глубокими морщинами, кожей. Выражение одно — значительно неудовлетворенное. Екатериновский продвинуться успел к месту и вовремя. Пришел я, как всегда, с вечными претензиями на замерзшую телефонизацию города и области, с жалобами фронтовиков, инвалидов, ветеранов труда на невнимание, и так далее. Несколько минут послушав, крупный руководитель нетерпеливо стер с переносицы возникшую было черточку досады, желтозубо улыбнулся под какого-то артиста. Тогда у всех была повальная цыганская мода напяливать на клыки золотые коронки. Все это понятно, сказал он, есть отпущенные государством лимиты, есть живая очередь. Большего сделать ничего не можем. Вообще, разговор на эту тему… портит нервную систему. Если нет вопросов, можешь быть свободен. И снова улыбнулся улыбкой артиста. В этот момент без разрешения вошла очередная посетительница — молодая женщина лет под тридцать. Наверное, она приходила в кабинет не впервые. Кто бы видел, как из артиста преобразился в седого погрузневшего вьюношу руководитель областного масштаба. Как залопатил он бессмысленными фразами, не сводя заплывших топленым жиром глаз с крутых бедер молодки. Он совершенно забыл про меня. Предложив женщине поставить сумочку в нишу шкафа, моментально отвернулся к зеркалу за спиной, расческой торопливо зачесал волосы и брови наверх, подмазав последние черным карандашом. И, о ужас, вынул из кармана пиджака женскую помаду. Несмотря на яблоки на щеках, губы у него были темные, узкие, с отвисшими углами. Кашлянув, я схватил со стола записную книжку. Продолжая подкрашиваться, Екатериновский нетерпеливо махнул волосатой рукой. Взгляд его уже шарил по роскошному дивану, примечая, нет ли на нем чего лишнего. Окинув меня бессовестными очами, женщина сняла туфли, в капроновых чулках прошла к столу, положила на него какую-то бумагу. Затем утонула в округлых выступах дивана, подвернув под солидный зад полные ноги. Какие очерки о ветеранах, инвалидах. Какие телефоны. Когад руководитель связи области повернулся передом, я чуть не присел на конечности. Похож он был на японского квазимоду.
Гоготнув жеребцом, я прикрыл за собой дверь.
Второй запомнившийся случай произошел в кабинете начальника отдела кадров громадного объединения по выпуску сельхозмашин. Проще говоря, комбайнов. Снова в диалоге получилась нестыковка. Речь шла о статье в газету, из-за которой человека уволили. Я начал доказывать, упирая, что направлен по заданию, являюсь членом Союза журналистов СССР, корреспондентом областной газеты. Никакие доводы не помогали, несмотря на то, что дело, по которому пришел, было правым. Ненароком напомнил, что и сам работал на объединении, известен комбайностроителям, являюсь победителем Всесоюзного конкурса в газете «Правда». В общем, рабочего уволили неправильно, человеку надо помочь. Пригрозил дойти до одного из секретарей обкома партии. Тогда постаревший, откормленный цепной цербер откинул полы старомодного пиджака. На защитного цвета рубахе тускло заблестели несколько юбилейных медалек. Все морщины разом сыграли победную улыбку. Таким комичным в этот исторический момент показался начальник отдела кадров громадного, имеющего несколько филиалов по стране, завода-гиганта, что я не смог сдержать веселья. Эй, начальник, говорил, наверное, мой вид, здесь я тебе действительно ничего не докажу. Придется идти к знакомому секретарю. Пока пускает.
Но и последний довод утонул в тусклом блеске сытых маленьких глаз и приросшей к рубахе броне — кучке юбилейных медалек. Топорщились зачесанные по брежневски наверх редкие рыжевато-седые брови, поблескивали в морщинистом рту коронованные золотом гнилые зубы.
К чему это я? Да вот недавно сняли нашего представителя президента по Южному федерльному округу Виктора Казанцева. Генерала, полководца, сыгравшего не последнюю роль в разгроме чеченских бандформирований. И… не допустившего возглавлять Северо-кавказский военный округ боевого соратника, тоже генерала Трошева Испугался, видно. Как в свое время министр обороны Грачев испугался своего лучшего друга, командующего четвертой армией, типа, правдолюбца Лебедя, что подсидит его боевой товарищ. Но дело не в этом. А в том, что, заняв пост представителя президента, изменился Казанцев до неузнаваемости. Когда показывали по телевидению, а операторов во внимании к нему упрекнуть сложно, это уже был не боевой генерал с потрескавшимися крупными губами, напористыми речами, а переодевшийся в никак не идущие ему цивильные тряпки разукрашенный скоморох. Показалось, что и подрумяниваться, подчерняться он стал как тот руководитель связи области из советских времен.
Сильна преемственность страдающих нарцисцизмом потомков революционно настроенных хлеборобов. Самому Гришке Распутину могут фору дать.


О РУССКОМ МЕНТАЛИТЕТЕ.

На улицах российских городов, между домами или напротив подъездов, можно часто увидеть торгующих всякой мелочью людей. В основном, это пенсионеры, домохозяйки. Или временно безработные, для которых лдюбая копейка ко двору. Чаще женщины. Продают они от семечек и жвачек до чупа-чупсов, зажигалок, сигарет по штучно. Редко когда успеешь заметить, что кто-то у них что-то берет. Обходят строной, отворачивая лица. Иной раз с перекосившими черты неприязненными, а то и завистливыми, усмешками. Но заработок, какой-никакой, наверное, есть, иначе бы зачем торчать пд палящими лучами, на холоде, под дождем, при снеге, с утра до позднего вечера. Сами продавцы ни на что не претендуют. Лишь бы не трогала налоговая инспекция, участковый милиционер. Или разгулявшиеся отморозки, для которых, как известно, закон не писан. Подойдут, наберут чего захотят. И уйдут, гогоча на весь микрорайон, не бросив на фаянсовую тарелку ломаного гроша. А продавец дрожит от не выплеснутого негодования, от того, что за много часовое терпение успел заковаться в нервный комок. И возникает чувство жалости, которое больше подошло бы к покалеченной опять же отморозками, или попавшей под машину, бродячей собаке. Но никак к человеку. И смириться с подобным явлением трудно. Деньги нужны всем, да в первую очередь им, во всем обиженным государством.
Но вот что странно. Стоит любое из торговых мест занять человеку наружности не славянской, как закипает бойкая торговля. Особенно, если им окажется брат русскому младший. Кавказец ли, азиат. Хоть абориген алыпугачевского племени ту-ту. Здесь и не надо ничего, а все равно деньги протягивают. Веселятся, заводят никчемные разговоры, сдачи не всегда берут. Опять же, грешат подобным сочувствием те же женщины.
И приходит некое прозрение, что в русском народе свой своему действительно враг. Или в своем отечестве… помогать никому не следует. Или никак не нажрутся, теперь пусть так обойдутся. Или свой свояка принимает… за волка. И так далее.
Вот… холопское отродье. Оторванное от теплых родных хлевов, в чужом для него городе, оно в нем начинает насаждать свои первобытные звериные законы. Заставляет следовать им, из опасения быть зачисленными в белые вороны, людей грамотных. И ничего уже с этим не поделаешь. Пока не родится седьмой ребенок. Только он полностью примет предложенные городом новые правила игры.


О НЕСООТВЕТСТВИЯХ.

В советские времена в нашей стране было все шиворот-на-выворот. Странности не заканчивались на анализе идиотского положения народа внутри страны, они переползали разъединяющие империю зла границы. И уж там представали перед миром цивилизованным во всей красе.
Как известно, рыба гниет с головы. В этой особенности ее — рыбы — не виноват никто. Так задумано Природой. Но что самое интересное. Для того, чтобы лишний раз подтвердить, что мир состоит из противоречий, Природа как бы сознательно показывала достойные восприятия со вниманием примеры. И приводила их, начиная с правящей верхушки. Достаточно присмотреться к опубликованным биографиям правителей.
Почти все президенты развитых стран были выходцами из богатых сословий, служили в национальных армиях преимущественно в элитных подразделениях. То есть, летали на военных самолетах, в составе штурмовых групп морской пехоты брали непокорные бастионы приверженцев красного — общинного — образа жизни. Или десантировались в райские уголки земного шара, заселенные зверями в образе человеческом. Прошедшие подобную выучку, впитавшие в себя запахи крови и смерти на глазах, все до одного президенты современных капиталистических стран ратовали за мир, за богатое и счастливое существование своих народов. За осуществление нациями направленной на собственное благополучие заветной мечты. Во имя служения своему народу они отдавали все силы. Не забывали неустанно призывать и другие, особенно с агрессивными намерениями, страны следовать их примеру.
В Советском Союзе, в странах других бывшего соцлагеря, почти все руководители были выходцами из низших сословий, из крестьян, рабочих. Если служили, то политинформаторами в частях пехотных, укомплектованных контингентом необразованным. От крови и смертей они прятались в хорошо оборудованных блиндажах. Вообще за толстыми стенами незаконно занятых дворцов. Народы свои, нации, призывали жить проще, без излишеств, на всех земных перекрестках трубя о преимуществах соц. строя, о благополучной жизни людей под их руководством. На самом деле, этими благами пользовались только они сами и их семьи с ближайшими и отдаленными родственниками. То есть, все силы шли не на благо народное, а на обогащение собственное. Другие государства Земли неустанно призывали к борьбе с государствами капиталистическими, обвиняли в агрессивности. Миллионы со всех концов идущих на их имена писем соотечественников с жалобами о разрухе и нищете оседали в подвалах местных комитетов госбезопасности.
Но самое главное, при руководстве странами правителей из холопского сословия, многие из которых оружия в руках не держали, ни о каком мире на Земле речи идти не могло. Несмотря на цветастые заверения о чистых помыслах с ясными путями. Ложь, ложь, ложь. Везде, во всем, всем! И постоянное воинственное бряцание оружием. Стоит только вспомнить Карибский кризис, когда президент Америки Картер во имя сохранения мира во всем мире уступил Хрущеву тайно захваченную Кубу. По существу — колонию собственную, к тому же под собственным боком. Чем предотвратил третью мировую войну.
Наверное, таким дуракам — руководителям социалистических лагерей — президенты стран развитых уступили бы и часть своих территорий. Как делали подобное умные французы, когда на них нападала вечно агрессивная Германия. Постреляв немного, солдаты втыкали штыки в землю и расходились по домам. Женщины принимались рожать от оккупантов детей, воспитывать их во французском духе. Народ бросался собирать деньги для выплаты наложенной на страну контрибуции. Когда нужная сумма накапливалась, нация указывала оккупантам на дверь. Подросшие дети — метисы снова брали в руки оружие и становились на защиту границ государства.
Думается, вывод ясен как смола с дерева Жизни.


ДЕВЧАЧЬИ ОТМОРОЗКИ.

Лето в самом разгаре. Жарко. Народ растелешенный. Казалось бы, только до себя. Ан нет. Все осталось на достигнутых местах. Из-за чего и носа на улицу лишний раз высовывать не хочется. Но идти надо. Время на дворе такое волчиное, что кормить никто не будет. На тротуар ступил и сразу попал в настырную атмосферу, после объявления перестройки завладевшую громадной территорией под названием Россия. Начиная с десяти, примерно, лет, мальчики и девочки напрочь разучились уступать дорогу, сидения в автобусе, проходы в магазинах. До этого возраста с них и в прежние времена ничего не спрашивали. В разных концах взрывы петард, хлопушек, другой канители, от которой кулаки зудом покрываются. Главное, чтобы как все, молчок. Если скажешь, со стороны могут отвязаться покрупнее. Опять же, только на тебя. Тут уже не время со строем виноваты. У нас так было всегда. Но, пузырились исключения, когда сообща пытались призвать к уму — разуму.
На остановке несколько девочек лет по одиннадцать ругались матом в полный рост. Когда направленно настроился на их волну и внял нервно-бурным всплескам освобожденной энергии, пришел к выводу, что даже в самые пацанячьи годы до подобного виртуозного владения нежелательной лексикой не дожимал. Вокруг молчаливые женщины. Стало как-то не по себе. Внутренне собрался, сделал замечание — ухом не повели. Второй мужчина не выдержал тоже, вмешался — ноль внимания. Дед обернулся, за рукав потянул — отмахнулись как от назойливой мухи, не прерывая эмоционального матерного спектакля. Уж старуха от изумления в мочку одной из бесстыдниц вцепилась, видно, решила развернуть поганку лицом. Та глянула зверьком, ударила по темной руке. И снова в поросячий визг с отборным матом. И взрослые люди вокруг быстренько умерили праведный гнев. С подобным никто из них, наверное, еще не сталкивался.
Хоть убей.


ТВАРЬ.

По приглашению одного из поэтов из бывшей союзной республики, российский поэт приехал в столицу теперь уже нового государства. Его встретили по восточному пышно. Утреннее застолье сменилось дневным, затем вечерним. Вино лилось рекой. Шашлык-малык, халва-малва, урюк-курдюк… Ближе к ночи хозяин в свободном халате вышел к гостю и после нескольких благословенных слов вежливо спросил, не желает ли высокий гость провести ночь с хорошенькой девочкой. Надо сказать, что от российского столичного гостя зависело очень многое. Например, перевод с «халабаламского» языка на русский опусов хозяина, выпуск их немалым тиражом в самой России. И даже существенная поддержка на одном из международных творческих форумов. Гость был членом президиума этого мероприятия. Посмущавшись немного из-за своего русского менталитета, предписывавшего относиться к женщине как к равной, поэт согласился. Хозяин вскоре ушел, оставив гостя возлежать на потертых бархатных подушках в отведенной для его отдыха небольшой комнате. Из развешанных по углам динамиков спрятанного в нише набитой всякой всячиной советской хельги магнитофона негромко звучала восточная музыка. Беззвучно шевелились от теплого ветерка размалеванные шторы. Комнату освещали два ночника ввиде распустившихся тюльпанов. И вот открылась дверь. С голым животиком, в шароварах, с газовым шарфиком на обнаженной шейке возникла она, азиатская Шахерезада. Вспорхнув, сделал несколько легких шагов на середину комнаты, повела округлой попой вокруг собственной талии. И заколдовала непрерывными изгибами тела, незаметно приближаясь к окруженному бархатом поэту, в животе у которого вместо расслабухи немедленно образовался тугой узел из скрученных нервов. Гость никак не мог взять себя в руки. Ладони вспотели, в кишечнике скапливался воздух. Его всего обдало горячей испариной от мысли, что с этой красавицей он может и не справиться. И станут из уст в уста передавать подтверждение тому, что русские могут только водку жрать, ломать построенное, да водить за собой как обезьяну лень-матушку. Усилием воли поэт попытался взять себя в руки. И вдруг ему почудилось, что девушка не так скользка, как показалось вначале. Она грубовата, движения выполняет вполсилы. Лицо с курносым носом нагловатое. Нетерпеливо отмахнувшись от непрошенного видения, гость вновь решительно повернул в уходящее приятное настроение. Это ему удалось. Но сразу вспомнился возраст, неподстриженная на висках седина. Поэт грустно усмехнулся:
— Я тебе не понравился? — негромко спросил он.
— Ты же не шейх? И даже не житель этой страны, — по русски не очень вежливо ответила девушка. Остановилась, выставив ногу вперед, уперла руку в бок. — А для тебя и так сойдет.
Некоторое время гость не мог вымолвить ни слова. Тело обдало испариной теперь по другому поводу. Даже газы в кишечнике рассосались неизвестно куда. Вместо скованности в груди созрел нарыв из бешенства. Это он еще мог себе позволить. Не впасть в жалобную крайность или в прострацию от вечного чувства вины перед всеми, стыда, а неожиданно почувствовать себя человеком разумным. С трудом разлепив мгновенно ставшие сухими губы, он тихо прошипел:
— Вон отсюда! Тварь…
— Что такое? — насмешливо переспросила девушка.
— Все дыры позабивали. Нет бы тянуться к цивилизованному обществу, учиться самой для блага детей своих будущих, — словно не услышав вопроса соплеменницы, сквозь сжатые зубы продолжал продавливать грубые слова поэт. — Только за мизерную подачку по рабски ублажать закоченевших в развитии лохматых. За то, что сначала огреют кнутом, да потом одарят пряником. Что не ставят ни во что. Нравится? А и кого ставить…
— А кого корчишь из себя ты? — вновь покривила жирно накрашенные губы девушка.
— Я относился и отношусь к женщине на равных. Этого мало?
— Мало! — хотела было вскрикнуть танцовщица. Оглянувшись на дверь, быстро прикусила язык.
— Вон отсюда! — непреклонно повторил гость.
На следующее утро, уворачивая лицо от горячего дыхания хозяина, он уже стоял у порога с собранным чемоданом. От непроходящей боли ломило виски.



ТВАРЬ 3.

На второстепенной улице перекрестка столпотворение автомобилей, зато по главной они проносились со свистом. Автоинспекторы придумали. На главном направлении время красного сигнала уменьшили, на второстепенном увеличили. И получилось по Черномырдину. Данным обстоятельством воспользовались было попрошайки. Турки — месхетинцы, цыгане. Бесцеремонно совали грязные руки в салоны, под носы водителей. Если денег не давали, или лаялись по собачьи, турчатые мальчики и девочки научились молча отходит к другой машине. Но их быстренько убрали, снова на улицы и под магазины. На смену пришел молодой парень лет семнадцати. На костылях. Поначалу водители обласкали вниманием. Черт его знает, может, с первой или второй чеченской. На афганца не похож. Молод. Скоро побирушка подобрел лицом и задницей. Ноги между костылями стали когда заплетаться, когда не очень. Кто-то решил присмотреться повнимательнее. И погнал от кабины крупным матом. Пару дней парня не было. Затем появился снова. С полмесяца усердствовал. Закруглел, залоснился. Костыли вперед когда переставит, когда забудет. Ноги сами об этом напомнят, невзначай поддев резиновую пятку деревяшки носком туфля. И опять скандал. Дошло до милиции. Что раскопали в отделении, неизвестно, только стали менты калеку гонять по правилам курдовым. Тот поста хлебного бросать отказывался напрочь. По осунувшейся морде было видно, что и беседы с ним проводили, и били. И посадить грозились. Бестолку. Как присох. Поблукает на стороне день — другой, и снова на перекресток. Водилы в лицо начали признавать, гроша ломаного не протягивать. Все равно на посту. С задней стороны приглядишься повнимательнее — нормальные ноги-то. Видно, что сам одну ступню как бы подворачивает вовнутрь. А забудется, она стопой шмяк об асфальт. И тут-же сомнения, а вдруг не совсем ладно.
Еду как-то в автобусе. Народу в салоне много. Вдруг вижу того парня с больными конечностями. Как положено, при костылях. На работу, наверное, направлялся. Модные усики отпустил, тело за грязной рубахой розовое, прокормленное. Вокруг пацаны, девочки лет до шестнадцати. Шум, гам, веселый смех. И парень снисходительно в ответ улыбается. Костыли в одну руку взял, другой жестикулирует под диктовку слов. Перед остановкой, на которой выходить, руки опять в деревянные кормилки нырнули. Водитель автобуса не дремлет, за проезд спросит обязательно. А вот он, проездной — костылики.
Подумалось, переломай ублюдку ноги по настоящему, протяни через костедробильную машину — ничего не поможет. Сдыхать будет — до перекрестка доползет. Такая порода.


О ВЫТРЕЗВИТЕЛЯХ.

Когда новый российский режим уцепился за хилую, чужеродную для русского народа, демократию, когда появилась возможность сравнить свое житие-бытие с западным, чтобы после сравнения, чуть позже, вновь круто и непримиримо повернуть в свой прогретый вековой уклад, тогда заговорили о наболевшей за десятилетия, едва не второй после главной, проблеме вытрезвителей. Мол, на ентом западе пьяные по улицам ходят и никто их не трогает. Не обирает, не бьет, не мучает. «Ласточкой» не выгибает, наручниками перед мордой не клацает. Насильно на нары не загоняет, до утра в чем мать родила не держит. И утром с пустыми карманами — опохмелиться не на что — на дорогу не выкидывает. А если выпил какой немец или француз — без разницы — лишнего, полицаи тамошние помогут добраться до дома, по карманам не шастая, копейки лишней не требуя. Это у нас после вытрезвителя с отбитыми внутренностями до дома бы доползти. Не на транспорте — на своих двоих. Посему — долой ети самые вытрезвители. Иначе расковеркаем, по примеру наших предков в революцию, церкви расковеркавших.
Как всегда в России, власти пошли навстречу требованиям простого народа. Позакрывали поначалу уйму спец вытрезвителей, пьяных на улицах тоже не тревожили. Злобно косясь из милицейских «бобиков», менты с зубовным скрежетом проезжали мимо. За десятилетия они тоже попривыкали и грабить алкашей с пьяницами, и уродовать их, отбирая без того слабое здоровье, заодно с мизерной зарплатой. В них развился обыкновенный садизм, передающийся, независимо от смены общественных формаций, из поколения их в поколение. То есть, новый мент был достоин старого. Самого лучшего из граждан, выбранного из самой гущи народной. Какой правдоискатель под винными парами издыхал в вытрезвителе — следствия с судом не было. Пьяный. И все.
Прошло… всего ничего. Лет десять. Народ порозовел телом, набрал вес. И вновь зашатались по улицам с тротуарами пьяные артельки, заклубились у магазинов черномордастые от синяков профессиональные алкаши. Демократические устои не сумели вышибить закрепившиеся на генном уровне пагубные привычки. И вновь подобрели на людях менты, во вновь отстроенных медвытрезвителях отбивая пьяницам почки, выгребая карманы, закручивая непокорных в испытанные «ласточки» с приковыванием стальными наручниками вывороченных рук к вывернутым ногам. За спиной. Вышвыривая утром очумевшись, не разумеющих где что и что почем, обкраденных во всем получеловеков на дорогу.
Опять на генном уровне забилась, забормотала свое мысля: каков народ — таковы и правители. Каков порок — таково и наказание. Каков уклад — такова и дубина в… лад.




ПРЕДАТЕЛИ.

Знаешь, дорогой, возня эта в связи с приближающейся датой 60-летия Победы над фашистской Германией, с подсчетами по телеку оставшихся до события дней, напоминает сказку о Золотом Петушке и его приспешниках. Только к тому Петушку прислушивались, а нынешнего, жареного, наподобие цыпленка табака, ни слухом, ни духом. Не способен. Маскерад, латунный тебе хрест. Уж все задницы расклевал — уходит проблема в землю. Вместе с последними истинными ветеранами войны. Героями. В чем дело, спрашиваешь? Как всегда, в нашем яростном татмонгольском менталитете. Надо признать честно, все ж не совсем мы азиаты, а с европейским уклоном — у кого больше, тот и пан. Не поймешь никак? Ну да, ты ж плоть от плоти своего народа…
Ничего не изменится, но… снизойду. В какой уже раз. Сразу после войны фронтовики, кто поувертливее, да без кровавых бинтов, портянок-пут, мешающих добиваться признаний народных, позанимали выгодные государственные посты. Нажрались, напились, набили карманы себе, детям, внукам, правнукам. Машины, дачи, агромадные квартиры в «сталинках» в центре. И… забыли о тех, с кем, якобы, окопных вшей кормили, промороженными лошадиными трупами обжирались. Для них ни квартир новых, ни привилегий, ни телефонов. Ни пенсий достойных. Многим до сих пор. ДО СИХ ПОР!!! Не дошло? Аж в гробах нетесаных, на свои трудовые сбережения срубленных, ушли подлинные фронтовики на тот свет. Необмундированные. Медальки с орденочками на рынки снесли, продали-пропили. Потомки. Но с них какой спрос. Так воспитали ТЕ, которые вместе из одного котелка кашу с теми, которые ни каши этой вволю, ни самих ТЕХ в глаза не видывали. Ни на фронте, ни после. В штабах, да на продскладах, в прачечных штаны пропердывали. В политотделах языки икоркой смазывали, чтобы молоть нужное в защиту своих задниц легче было. А если и правда попадались боевые кореша, то с заниманием поста В УПОР замечать переставали. Сталины, хрущевы, брежневы, устиновы, сусловы, черненки, соколовы, гречки, язовы. Хренязовы. И жуковы, маленковы, малиновские, аты-батовы не лучше. Гвардия! Об чем их речь? О себе, конечно. И в первую очередь. Так кто они для своих однополчан, экипажей, звеньев? А? Не слышу? Язык без костей закостенел? Думать не хочется, рабское твое отродье? На их место рвешься, чтобы так же — везде — обманывать, обвешивать, обкарнывать. Оскорблять, топтать, уничтожать. Своих… так называемых. А после показывать патриотизм. Без стыда и совести громким голосом призывать за Родину, за Сталина, за Советскую власть, за ком… За Россию!!!
Предатели! Продажные шкуры. С конца войны фантиками, фейерверками, салютами. Обертками закормили. Вместо их содержимого. И обертки эти опять для себя. Из широких окон любоваться.
Пош-шел вон, потомок… Буденного с Ворошиловым. А они — истинные потомки скотников с доярками. Выходи и любуйся салютами. Дутыми. На твои бабки выплюнутыми. Не для тебя они. Для тех, кто их УЖЕ не услышит. А ты моли Господа нашего Иисуса Христа, что время на месте не стоит. Что вместо телефонов с черными трубками пришли букашки сотовые. А в квартирах жить дедовских, да довольствоваться во всем мизером от богатейшего в мире государства, тебе еще придется долго. Можешь не сомневаться. Как говорится, плоть от плоти. Или яблочко от яблони… ПРЕДАТЕЛЬ!