Картина жизни

— Вадим Андреевич, я был когда-то со своим знакомым в мастерской его друга художника. У него тогда уже было много интересных работ. Но удивило меня вот что. Он сохранил свои первые рисунки самого себя. Я не слышал, чтобы такое было характерно для художников. Он сам оценивает рост своего мастерства по автопортретам — как изображал себя на детских рисунках, когда поступил учиться в школу искусств, в годы учёбы, после окончания, и теперь, когда стал зрелым мастером. Позднее, художник не раз писал свой портрет, но никогда нигде их не выставлял и никому не дарил. Как он сам сказал. — «Мне важно было видеть, как идёт рост моего профессионализма. Я рассматривал каждую свою работу с точки зрения придирчивого сурового судьи, стараясь найти любые её погрешности и сравнить со следующей — насколько смог я их устранить в более поздней версии. На фотографиях разных лет хорошо видно, как меняются меняются черты лица человека, появляются морщины. Мне же нужно видеть, насколько совершеннее каждое новое изображение в плане художественного мастерства ».
Вчера я вспомнил об этом художнике, и вот какая мысль пришла мне в голову. Мы ведь по сути тоже пишем картину — каждый свою картину жизни. Я хочу сказать, что к концу жизни человек должен написать СЕБЯ. И этот портрет должен быть совершенным, во всяком случае таким, каким он ему представляется.

— Свой идеал на эту жизнь?

Наверное, так. Насколько близко подошли мы к идеалу будет понятно к концу жизни. Устремления с возрастом, конечно, меняются, как и герои, кумиры, на которых хотелось походить когда-то. Если начинать с детских лет работать над своим портретом, сколько изменений претерпел бы он к последнему варианту. Одежда, «аксессуары» на ней, головной убор, выражение глаз, лица — всё обязательно менялось бы, в зависимости от того, какими бы хотелось видеть себя в тот или иной период времени.

— Когда мне было пять — шесть лет, я хотел быть пожарным. На голове у меня красивая блестящая каска, надёжная форма, которой не страшно пламя, я мчусь на красной машине с сиреной тушить пожар. В моем представлении это было нечто героическое, хотя ни о каких наградах не помышлял. О спасении людей из огня почему-то мысли не было. Я тогда не думал, каким бы хотел выглядеть. Скорее всего, моё лицо должно было выражать мужественность, решительность. Ему пошли бы резкие, возможно, грубоватые черты лица сурового огнеборца.

— Я мечтал плавать на корабле под парусами. Вначале, конечно, юнгой. Юнга нередко был персонажем приключенческих книг, которые я читал запоем. Потом — отважным моряком, которому не страшны ни шторма, ни грозные пираты — он с честью выходит из любых сложных ситуаций. О наградах, как и вы, не думал. Но о сокровищах мечтал — они были обязательным элементом почти каждого произведения. И мой портрет мужественного, отважного любителя приключений, мог быть схожим с вашим. К нему можно было добавить капитанскую трубку.

— Если бы художник мог видеть свои внутренние изменения, то есть, какими новыми энергонакоплениями пополняется матрица его души за какой-то период, например, пять лет, десять, как бы менялся его портрет?

— Увидеть свой профессиональный рост в каждой новой работе наглядно может, пожалуй, лишь художник. Если качественные накопления своей души можно было переносить на холст, то человек смог бы увидеть, чего он достиг.

— Художник по имени человек пишет картину своей жизни словно с закрытыми глазами, не глядя беря кистью краски и небрежно нанося их на холст. Это неизбежно приведёт к тому, что не будет гармоничного сочетания черт лица, красок. Поэтому, конечный вариант не будет таким, каким он представлялся. Любое качество нарабатываются на основе знаний и практики применения.

— Боьше знаний — шире открыты глаза?

— Знания в сочетании с практикой они вроде умения нанести кистью краску в нужном месте, тонким штрихом или широким мазком, с нужной тональностью цвета. Этому надо долго учиться, если говорить о мастерстве художника. Чтобы стать Мастером-Человеком, нам предстоит еще многому учиться и совершенствоваться на практике — воплощаться на Земле много раз. Кому-то может нравиться его законченная работа, он может считать её совершенной. Но после смерти человека, когда душа его предстанет перед Высшим Судом, ей покажут, что она «нарисовала» и то, что должна была создать.

— Несимметричный овал лица, рот где-нибудь набоку, нос не по центру, а на щеке, один глаз на лбу, другой на скуле, ухо как у Чебурашки.

— Вы, Анатолий Григорьевич, уж слишком «разукрасили» чей-то портрет. Хотя, конечно, человек может настолько неправильно прожить свою жизнь, что её картина будет походить на то, что вы так безжалостно описали.

— Только обвинять в безжалостности надо самого портретиста. И пожалеть за то, что так с собой обошёлся. Что получилось, то получилось! В следующей жизни его заставят основательно поработать над своей «внешностью». Для этого судьбу так закрутят, что мало не покажется. Старайся — учись, трудись, чтобы не стыдно было за свой портрет. Твоя картина-судьба в твоих руках.

— Так оно и есть. От жизни к жизни будет совершенствоваться человек-художник, и лицо его на портрете будет приобретать более совершенные черты, пока не станет идеальным.

— Разумеется, каждый портрет будет индивидуальным, но любая линия, каждая точка, чёрточка, малейший оттенок краски будут в законченном гармоничном сочетании, чтобы радовать глаз самого придирчивого критика.

— Это для земного мира. Для Высших Ценителей наших душ это будет правильным набором качественных накоплений-оттенков ячеек матрицы души — её композитом. Полным по качественному и количественному набору нормативных энергонакоплений, но неповторимыми по сочетаниям-оттенкам.