Глава IV. Чёрно-белый мир (Глава 5)

Наверняка вышенаписанное кажется чем-то чрезмерно категоричным и строгим. И, пожалуй, таким и задумывалось каждое слово, потому что мысли и мироощущение – единственное, в чём человек может позволить себе не идти на компромиссы. Ошибочно кто-то может принять это за невнимательность или нетерпимость к альтернативным точкам зрения, за максимализм. Слово “максимализм” наиболее часто встречается в паре со словом “юношеский”. Так, будто максимализм как явление в отрыве от возраста человека не существует. Самое забавное, что слушать про ваш “юношеский максимализм” вы можете хоть всю жизнь. Так, будто вы не становитесь старше. И это выглядит как общественная манипуляция по взращиванию в вас мысли о собственной инфантильности. На самом деле, довольно весомый аргумент, чтобы отказаться от своих идей, даже тех, которые ближе всего вам по духу.

Я бы сказал, что, хотя юношеский максимализм (впрочем, как и просто максимализм) существует, странно, когда эти слова используют в контексте чуть ли не оскорбления. Но что ещё любопытнее, характеристика вашей жизненной позиции как максимализма – это в каком-то смысле лишение вас жизненной позиции как таковой, ведь она становится не лично вашей, а чем-то абстрактным, общим, чем-то на уровне “все так в твоём возрасте рассуждают”, хотя на самом деле, конечно, не все. И да, я должен был сказать всё это, чтобы люди, разбрасывающиеся этим заученным словосочетанием, не упрощали позицию других людей. Это не позволяет лучше её понять, скорее совсем наоборот – искажает её понимание. Максимализм не всегда привязан к возрасту и не становится плохим от того, что так иногда рассуждают юноши. Но плох ли сам по себе максимализм?

Максимализм действительно мешает выстраивать отношения с людьми и быть счастливым. Твои планки становятся слишком высокими, и это нормально до тех пор, пока они не становятся недостижимыми в принципе. И здесь огромная ответственность ложится на твою веру в себя, понимание мира и людей. То, что многие считают недостижимым, часто таковым не является. Это лишь условно “недостижимое”. И стремиться к такому – нормально, пока ты осознаёшь реальный предел своих возможностей и возможностей человека в целом. Людям удобно, если ты прощаешь им их слабости и ошибки, даже целенаправленные. Им удобно называть нетерпимость к ошибкам максимализмом, удобно подменять понятия и называть чрезмерными даже самые банальные требования. Суть в том, что люди не обязаны соответствовать твоим стандартам, но и ты не обязан подстраивать свои стандарты под них. Если ты чувствуешь, что получаешь от человека слишком мало, то это не повод снижать планку.

Пожалуй, ты имеешь право на свой максимализм, пока он не вредит другим людям. Скажем, восприятие первых впечатлений от общения с человеком как некий пик эмоций и пользы от него — это плохое оправдание постоянной смены людей в окружении, предательств и безответственности. Себя же ты своим максимализмом вправе мучить сколько угодно. Ты можешь быть вечно недоволен, даже там, где другие уже во всю бы собой гордились. И пройдёшь ты дальше, чем они. Но до цели не дойдёшь, потому что каждый твой шаг вперёд отдаляет от тебя цель на ещё один шаг. Твой максимализм в этом отношении может быть как осознанным выбором, так и внутренним иррациональным голосом, но в обоих случаях заслуживает скорее уважения, чем осуждения.

Когда максимализм достигает своего апогея, ты перестаёшь воспринимать чужое мнение и считаться с чувствами других. Даже такие радикальные решения иногда того стоят, не у многих хватит смелости принимать их и нести ответственность. Человек может верить во что угодно в какой угодно степени. Во мне не вызывает никакого восторга слепая преданность чему-то общему. Также его не вызывает и хрупкий нигилизм. И если тебе хватает максимализма осуждать, скажем, того, кто готов умереть за идею, которая тебе не нравится, то стоит задаться вопросом о том, хватает ли тебе максимализма, чтобы умереть за свою. И на каждую критику чрезмерных крайностей найдётся критика половинчатых, слишком слабых решений, которые часто неспособны что-то принципиально изменить.

Сегодня так популярны персонажи с серой моралью в кино и литературе. На людей пьянящим образом действует заезженный мотив, когда у злодея есть на самом деле душераздирающая причина творить зло. И подобная тенденция, конечно, учит оценивать не только само действие, но и его мотивацию. А с другой стороны, часто лишает самих персонажей определённости. Злодеи будто и не осознают себя как злодеи, но уже и добрыми себя назвать не могут. И к чему нас хотят подвести такими образами? К тому, что злодеев не существует? Честно было бы сказать, что, в таком случае, не существует и добрых. Ведь каждому можно придумать удобную мотивацию. Так же, как зло можно оправдать добрыми мотивами, добру можно придать злую окраску. И получается, что зла в нашем мире нет – бороться не с чем. Нет и добра – нечего отстаивать. Но откуда воры, убийцы, предатели? Откуда законы, суды и тюрьмы? Зло существует, и оно существует не только на экране телевизора или на страницах книг. Я считаю, что человек должен ответить себе на вопрос о том, какие средства оправдывают цель, а какие – нет. Человека не избавляют от вопроса о том, где проходит грань между добром и злом, а лишают этого вопроса. Хотя он крайне важен для самоопределения.

Человек, сказавший правду десять раз подряд, но солгавший один раз после этого, является по самому определению слова, но не обязательно по своей натуре, лжецом. Важно, чтобы человек понимал, почему он сделал исключение в одном из одиннадцати случаев, что и от кого он пытался скрыть, оправдано ли это. Когда же человек оправдывает свою ложь другими десятью правдами, сказать которые было несложно, а то и выгодно, он лишает себя роскоши иметь свою мораль и принципы. Для него и правда, и ложь – это, в сущности, лишь инструменты простого выхода из ситуаций.

Свой мир можно иногда окрашивать исключительно в чёрно-белые цвета. Что угодно при желании можно отнести или строго к чёрному, или строго к белому. Это учит решительности, но может быстро наскучить, потому что чёрное и белое, хотя и могут быть универсальными категориями, всё же слишком акцентируют твоё внимание на цвете. Ты начинаешь игнорировать форму, скорость движения и прочие любопытные критерии. Впрочем, абсолютизация цвета может побыть интересной немного дольше, если иногда менять чёрное и белое местами. В чёрно-белом мире нет плохих людей, зато есть ужасные. Нет хороших людей, зато есть великие. И в этом смысле в чёрно-белом мире веселее. А иногда даже спокойнее. Плохих людей пытаешься спасти, а ужасных обходишь стороной. Хорошие люди проигрывают великим.

Окрашивая мир в чёрно-белые цвета, ты или абсолютизируешь заурядных людей, относя их в ту или иную сторону, или просто их вычеркиваешь как неподходящих никуда. Первый вариант проще. Ты смешиваешь в одну кучу всех, в ком есть хотя бы минимальная доминация хорошего над плохим, то же самое делаешь с теми, в ком доминация противоположная. И получаются две массы людей, с которыми вполне понятно, что делать. Второй же вариант оставит в белом цвете только самое по твоему мнению идеальное, а чёрным сделает самое по твоему мнению плохое. А всему остальному — подавляющему большинству, которое не ответило даже само себе на вопрос о своей принадлежности — ты не найдёшь места ни по одну из воюющих сторон. Они не добрые, не злые, они – никакие. И окажутся между баррикад. Положение весьма незавидное.

Да, кажется, что человек, рассуждающий настолько категорично, многое упускает. Как вообще он может судить о том, что – абсолютно хорошо, а что – абсолютно плохо? Но не стоит уходить от вопроса самому себе: какой я? Да, ты делал и плохое, и хорошее, но что первым пришло тебе на ум? Ты сделал много плохого и хорошего, но задай сначала вопрос о том, что ты сделал важного, а уже потом разберись, было это важное плохим или хорошим. Чёрным или белым. Вопрос о чёрном и белом не столько заставляет тебя считать, что существует только зло и добро, сколько просто просит объяснить, что это такое. А уже потом ты можешь использовать это как категорию для характеристики чего угодно, в том числе и себя. Но человек предпочитает придумать себе свой личный, очередной, слабо отличимый от других оттенок, якобы подчеркивающий его уникальность в этом мире разнообразия – что угодно, лишь бы не отвечать на сложные вопросы.