Голос из бездны

Кадош мона был всего лишь одним из множества иудейских рабов римского захватнического легиона. Кадош мона держали взаперти, вместе с многочисленными другими рабскими заключенными, где практически не было свободного пространства: где-то на каменном полу спали, где-то дрались за корку хлеба, где-то отчаянно молились об освобождении и прекращении страданий…
Вся ежедневная рутина любого раба, в частности, и Кадош мона, состояла из почти нескончаемого изнурительного физического труда, который заключался, главным образом, в строительстве зданий и создании военных сооружений. А в перерывах между таким трудом, который оплачивался лишь куском хлеба и кружкой воды, их жестоко избивали римские легионеры, дрессированные псы войны, за любую оплошность: слишком медленно работают или просто так, чтобы выместить гнев из-за неверной блудницы жены. Некоторые римские рабы, чтобы не сойти с ума, крепко были убеждены, что это Господь ниспослал им испытания, дабы проверить их души и веру на прочность.
Что же, все может быть…
И так шли тяжелые месяцы, которые из-за страданий казались вечностью, многие погибали из-за невыносимых и нечеловеческих условий, теряли сознание прямо под испепеляющим солнцем, во время тяжелой работы, ввиду крайнего изнеможения или же, их тело элементарно не выдерживало постоянных суровых побоев и избиений, и больше уже никогда не просыпались.
Трупы же погибших мучеников сбрасывали в глубокие ямы, которые эти же римские рабы и выкапывали днями напролет, изнемогая от беспощадного жара зенитного солнца. Римские легионеры, коим чужды любые принципы морали и этики, плевали, бросали мусор и всячески издевались над этой братской могилой, очень открыто демонстрируя свою грязную животную натуру. Они знали только тот же животный страх перед великим Цезарем, кому они беспрекословно подчинялись.
И все-таки, а чем же они отличаются от этих рабов, к коим относятся хуже свиней, кроме того обстоятельства, что носят они латы и различные виды вооружения? Вероятно, об этом они не думали. Ум их и мысли были заняты только тем, в какую бы часть тела ударить обратной стороной копья, чтобы доставить рабу наибольшую боль. Ну, и в каком заведении лучше бы выпить вечером, пожалуй, это весь спектр дум типичного римского легионера.
Но у легионеров было одно интересное и веселое для них занятие.Они устраивали бесчеловечный боевой турнир среди заключенных, где победитель получает дополнительную порцию еды и воды, которая, в любом случае, была скудна. И изможденные и в усмерть уставшие, почти ничего не понимающие от слабости, римские рабы хаотично махали руками и ногами, в попытке свалить с ног на пол своего противника по несчастью, дабы выиграть шанс напитать свое тело и протянуть хоть еще немного…
Некоторые также умирали на этом турнире, а иные — окончательно сходили с ума от голода и жажды и отчаянно бросались на железные доспехи легионеров, которые, даже глазом не моргнув, резали плоть несчастных рабов, словно кусок брынзы.
Легионеры, находящиеся за условным кругом, который обозначал пределы места для боев, плевались, показывали непотребные жесты, бросались тем, что попадется под руку, выкрикивали множество грязных оскорблений и унижений в адрес рабов, думая, что это хороший способ пробудить в них первобытную ярость и замотивировать на более жестокую схватку, устраивая себе больший интерес.
“- Хлеба и зрелищ нам!”. — Радостно и возбужденно выкрикивали эти подобия человеку.
Проиграть же в этом турнире означало лишь верную смерть, потому что победить можно было только забив своего оппонента до смерти камнем. Почему именно камнем? Да потому что в руках римских рабов не было сил, чтобы причинить значительные увечья телу и камень — единственное импровизированное оружие, часто бывавшее под рукой. Главным образом, весь бой строился по принципу, кто кого свалит о земь. Ведь если кто-то этого добивался в этой сумасшедшей заварушке, которую боем назвать весьма затруднительно, то, фактически давал себе почти абсолютное преимущество и почти верную победу. Ведь легионеры совершенно точно знали: если раб упал в бою — то у него уже не будет никаких сил, чтобы подняться.
“Цирк уродов” — уверенно сказал бы любой грамотный афинянин. Но уроды здесь вовсе не выступающие…
Именно таким образом разворачивалась история в этой части бренного земного шара.
Но, однажды, каким-то образом, среди заключенных, словно ветром, пробежалась молва о том, что некую часть рабов хотят заживо сбросить в одну самую глубокую яму, с целью избавиться от них и уменьшить численность голодных ртов, ибо римские провизионные счетоводы утвердили единогласно:
“- Провизии нам не хватает! Слишком много уходит на корм для свиней!”.
Увы, но не все заключенные понимали, что это вообще значит для них, ведь разум их был слишком слаб и тело устало безумно. А те, кто еще умудрились сохранить отголосок сознания и разума в этом, поднявшимся из земли аду, начали устраивать беспорядки и кричать:
“ Треклятые псы Цезаря! Вам не уйти от великого правосудия! Господь все видит! И будут гореть ваши смрадные души огнем пламенным, как и тела!”
Однако, легионерам были абсолютно не интересны эти проповеди и нравоучения от тех, кто были существенно ниже их по социальному статусу. Единственное, что им было интересно — как бы оставить наиболее жгучую и глубокую рану на теле раба этим длинным хлыстом?
И буйные мятежи быстро успокаивались, давая понять, даже ортодоксально верующим римским рабам, что они — хуже ничтожества и не имеют власти даже над собственной свободой…
Но Кадош Мона, среди прочих заключенных, тихо сидел в сыром и темном углу, прикрыв уставшие веки, понимая, что вопить и бросаться с кулаками на легионеров бессмысленно и пытался придумать план побега. Но, к его величайшему сожалению, никаких идей не шло в его голову, которая хотела лишь еды, сна и воды…
В это время была темная безлунная ночь, скрывая местность под покровом тьмы. В тех темных подземельях, забитых битком телами рабов в отдельных камерах, горели лишь факелы, освещая весь тот ужас, который скрытно происходил в римских тюрьмах великого Цезаря. В это время почти все заключенные спали, лежа всем телом на грязном и мокром полу, надеясь не проснуться, надеясь, что Господь смилостивиться над ними и заберет их души во сне, даруя им легкую земную смерть…
Спали все, кроме двоих. Эти двое были очередной обезумевший раб, что было классически для тех мест, и Кадош мона, которому не было покоя на сон, ибо никак не хотел он быть сброшенным в глубокую яму и закопанным бесчестно сухой землей, словно скот.
То подземелье охранял лишь один дозорный легионер, потому что считалось, что нет смысла тратить боевые единицы на охрану объекта, наполненный заключенными, которые еле ходят и говорят и решетки железные этих камер были достаточно прочны и надежны.
Кадош мона был именно в той зловонной камере, где начал свой истошный и полный глубокого отчаяния крик, обезумевший раб. Кадош мона полностью взбодрился и пришел в чувства, услышав этот нечеловеческий вопль, словно из низших слоев и глубин преисподней. На крик отреагировал тот самый дозорный легионер и подошел к камере, чтобы угомонить безумного заключенного, который мешал ему славно и честно нести боевую службу, во имя великого Цезаря! Слегка похрапывая.
“ — Заткни свой крикливый рот, мусор! Или я снизойду и помогу тебе его заткнуть своим мечом, отрубив тебе голову и тогда никогда не произнесешь ты больше ни звука! Но ты лишь потерпи до завтра! Ибо завтра половину из вас выбросят в глубокий ров, словно червей!”
Но безумный заключенный продолжал дико орать, ведь он обезумел, так ведь?
Тогда легионерские нервы не выдержали и дозорный зашел внутрь камеры, дабы усыпить раба кулаками, если он не понимает человеческого, хоть и унизительного языка, но не убивать, ибо это строго настрого запрещалось тюремным регламентом, ведь рабы — являлись бесплатной чернорабочей силой…
И в момент, пока он открывал железный замок камеры и заходил внутрь, звенела связка его ключей от десяти камер, которые располагались именно в этом подземелье, коих были десятки и тысячи в той местности…
Масштаб зверств трудно описать словами…
И этот спасительный звон услышал Кадош мона, потерявший надежду придумать план побега самостоятельно. Так поражает молния, так поражает финский нож — и именно таким образом пришла в голову мысль Кадош мону, что ему делать в такой, казалось бы, безвыходной ситуации. Пока дозорный легионер был крайне увлечен изувечиванием постепенно замолкавшего безумца, Кадош мона очень тихо и аккуратно подобрался к нему со спины, резко и одновременно беззвучно, выхватил эту связку, где она и висела. И так же тихо и беззвучно, вернулся в свой темный угол, притворившись спящим и видящим пятый сон.
Хитро дождавшись, пока “блюститель закона” вернется на свой обозначенный пост, словно пес, которому приказали сидеть в определенном месте, и продолжит выполнять свои должностные обязанности, в которые, вероятно, входит крепкий сон?.. Кадош мона осторожно повернул нужный ключ (номера камер были высечены на стенах, а номера ключей также были указаны на самих ключах), и выскользнул из камеры, словно тень призрака, предварительно заперев камеру и положив ключи перед самой камерой, дабы у проснувшегося легионера возникла мысль, будто бы он сам уронил их и не заметил, когда сам же выходил и запирал камеру.
Когда Кадош мона уже направлялся к выходу из этого злосчастного подземелья, он обернулся и увидел кучу сухих и измученных тел, освещенных светом факелов и лежащих, где есть свободный кусочек грязного и мокрого каменного пола и с его иссохших от обезвоживания глаз, каким-то чудом, потекли горькие слезы жалости.
Ибо Кадош мона прекрасно понимал, что может спасти только себя, потому что если он оставит ключи в камере, то остальные заключенные устроят громкий побег, который, в любом случае, не увенчается успехом перед лицом жестокого и воинственного римского легиона, но вдобавок, за ним могут объявить погоню. Но если же он сам попытается всех пробудить, чтобы увести за собою, то это непременно услышит дозорный и протрубит остальным легионерам, которые мигом примчатся и перерубят всех на месте своими мечами смерти.
Он лишь тихо промолвил:
“ — Простите меня, братья мои! Но не в силах моих вам помочь! Но буду молиться и денно и нощно за души пропащие ваши! Господь с вами, братья!”
После этих слов, Кадош мона, не думая более ни секунды, стремглав помчался к выходу. Выбежав на поверхность и вдохнув свежий ночной воздух, Кадош мона, впервые почувствовал тоненький лоскуток того, что он, казалось, совсем забыл и больше никогда в жизни не ощутит. И имя этому — свобода!
Но не поддаваясь этому соблазнительному чувству и помня свою основную цель — спасти свою жизнь — Кадош мона рванул, что есть оставшихся сил, куда-то в сторону песчаных барханов Ассирийской пустыни, которая в народе имела второе название: Пустыня Мавет.
А называлась она так именно потому, что многие, кто осмеливался пересечь эту пустыню от края до края самостоятельно — погибали от невыносимой знойной жары, а тела их заносило обжигающим раскаленным песком.
В эту темную безлунную ночь, покрывающую все вокруг своей тьмой, был сокрыт и Кадош мона, так отчаянно бежавший и пытавшийся спасти свою жизнь, висевшую на волоске, как любящая мать покрывает черным платком своего новорожденного сына, чтобы его не нашли разбойники, ворвавшиеся в обитель.
Кадош мона бежал долго, ибо подлунная свежесть и неожиданно появившаяся возможность сбежать из адского пленения, внушала ему множество новых сил. Но в какой-то момент, его ноги заплелись и Кадош мона упал, не в силах более встать на свои измученные ноги, он потерял сознание, так и уснув в ночных песках пустыни Мавет…
Через некоторое время, Кадош мона пробудился от пробивающегося сквозь веки яркого солнца и постепенно нагревающегося песка.
“- Утро. Надо идти”.
Подумал про себя Кадош мона и встал на ноги, хоть немного восстановившийся, пока лежал трупом без сознания.
И темная безлунная ночь передала свою власть над всем живым испепеляющему южному солнцу, такому же яркому, как и многие представлявшие тогда лик всемогущего Цезаря, но никогда в жизни его не видевшие.
Кадош мона шел… вернее будет сказать, плелся, скитался, искренне не понимая, куда ему нужно идти, чтобы куда-то прийти…
Повсюду были лишь барханы, не способные стать надежным ориентиром, и разгоряченный воздух, которым было больно и тяжело дышать…
Кадош мона перестал отличать, струится ли воздух от жара солнца, либо же это видения его очей, не способные ясно смотреть.
С каждым часом пройденного расстояния, температура все нещадно росла и голову напекало все сильнее, что было неудивительно, ведь солнце стремилось к своему пику возвышения на небосводе.
Кадош мона стал видеть разное… То он видел будто тысячи кувшинов с водой, которые говорили с ним, убеждая испить с них…
То он увидит далекий живительный оазис, который по каким-то неизведанным причинам, при приближении, лишь отдалялся.
Иной раз видел самого Иисуса Христа, который будто бы ниспускался с небес, но тут же исчезал, когда тот моргнет.
Кадош мона постепенно терял рассудок…
Начали закрадываться мысли упасть в песок и предаться объятиям Мавет, ибо спасение было лишь иллюзией и также быстро исчезло, как и появилось.
Но вскоре Кадош мона лицезрел странное…
Он увидел то, что будто бы вдали, виднеется огромная, неописуемой широты ущелье.
“Как такое может быть?! Ущелье — в пустыне!?” — подумал он про себя и принял это за очередную лживую галлюцинацию. Но подходя все ближе, начал убеждаться в обратном, наблюдая ее вполне реальное существование.
Дойдя до самого края ущелья, Кадош мона отделял всего один шаг от пропасти…
И, представ в полный рост, перед этим крайне странным и необъяснимым явлением, его взгляд упал в черную бездонную пустоту.
Он смотрел в эту бездну кромешной тьмы испуганными глазами и, казалось, будто бы бездна смотрела в ответ, отчего чистый ужас пробирал все тело.
“- Да уж, ни за что на свете я бы не хотел упасть туда!” — сказал слабым голосом Кадош мона.
И в следующую же секунду после этих слов, с ним заговорил некий голос:
“Приветствую тебя, хитрец, Кадош мона!” — громогласно вдруг раздалось всепоглощающее эхо из самых пучин этой бездны.
От такой резкой неожиданности, будто бы бездна его услышала, Кадош мона попятился и упал назад, дрожа от страха, оглядывая своим взором окрестности, дабы определить говорящего с ним, но ничего не удавалось…
“- Не бояйся! Я твой друг! Меня зовут Шед! Я дух этого замечательного ущелья и я хочу помочь тебе, несчастный Кадош мона!” — сказал голос громко, но уже более высоким тембром.
“ — Откуда ты знаешь мое имя, дьявол!?” — в ужасе вскрикнул Кадош мона, сразу смекнув, что друг не может жить во тьме бездонного ущелья.
“ — Ооо, я много о тебе наслышан, о вьющийся змей, Кадош мона…
Как ты подло и умело обвел вокруг пальца глупых римских легионеров, оставив своих товарищей умирать, будучи закопанными заживо в матерь землю, спасая лишь свою жалкую шкурку…
Не больно от сей стыда, бессовестного деяния подлинной низости тебе, а, Кадош мона?” — язвительно и саркастически, с будто бы невидимой, но ощущаемой ухмылкой, произнес зверь бездны.
“ — Но ты только сильно не волнуйся по этому поводу, слышишь?! Ведь твоих братьев прямо сейчас сбрасывают в очень глубокую яму, которую они же когда-то и выкопали, чтобы их поглотило чрево земли… Драма и комедия в одном лице, согласен?! — громко и отвратительно рассмеялся голос так, что у Кадош мона зазвенело в голове, а уровень ужаса достиг возможного максимума.
“ — Но повторюсь, обманщик великого Цезаря, я здесь, чтобы все-таки помочь тебе… Видишь, вон ту чистую реку, в глубине ущелья? Прыгай туда, мысли и сомнения отбросив! Эта река совсем не проста — она омоет твое грязное тело и душу от смрада подземного заточения и твоих мерзких деяний! А после же — унесет течением прямо в город, где тебя не обидят, но радушно примут! Давай же, смелее!”
Кадош мона, хоть и напуганный до безумия, из большого любопытства встал на ноги, дабы увидеть, как в только что черной кромешной пустоте — вдруг появилась манящая чистая и свежая река.
И увидев это, будто бы каждая клеточка его тела визжала: Прыгай! Прыгай! Прыгай! Ибо так сильно манила эта живительная влага, после палящего солнца и всего пережитого.
И будучи плохо соображающим от голода, жажды и невообразимой усталости, он бы с удовольствием прыгнул, но что-то совсем глубоко внутри него, слабым и трудно различимым голоском пыталось ему сообщить:
“ — Умоляю, не делай этого!”
Тогда же он пытался задуматься, своим иссохшим от длительного отсутствия жидкости в организме мозгом, в чем же подвох, что не особо получалось, поэтому он решил просто довериться этому внутреннему голосу, который предостерегал его от такого опрометчивого поступка, став для него, словно ограничительным барьером.
“ — Я не стану этого делать” — тихо промолвил Кадош мона.
“ — Вот как!? Глупец, жалкий трус, неразумная женщина, падаль, а не человек!” — вскрикнул голос такой силы звука, что Кадош мона на несколько секунд потерял слух и оглох.
Тогда же неожиданно, прямо перед ним из пустоты появился острый кинжал.
“ — Несмотря на твою глупость и дерзость, я все еще попытаюсь тебе помочь, Кадош мона! Видишь этот кинжал!? Пронзи им свое сердце иль проведи по шее поплотней! Тогда я избавлю тебя от любых страданий и мучений! И не ждет тебя ничего хорошего и светлого на пути дороги жизни, уж поверь мне, я то знаю! — сказал вновь голос.
Но тогда снова заговорил голос уже внутренний, супротив голоса бездны:
“- Ему ты не верь! Он лжет! Ты можешь спастись!”
И тогда Кадош мона принял решение…
Он крепко взял кинжал обеими руками за ручки и направил его острое заточенное лезвие, которым, казалось, можно резать сталь, против своей грудной клетки, где находилось его измученное сердце.
Он слышал в голове множество посторонних голосов, подстрекавших его:
“ — Давай… Давай… Сделай это, воткни же его, не томи!”
Кадош мона закрыл свои веки и тогда…
Резким движением руки выкинул этот кинжал прямо в черную бездну, где он безвозвратно скрылся во тьме, вскочил на ноги и пустился прочь, куда глаза глядят!
В след себе он слышал истошный, нечеловеческий, звериный крик, услышав который, можно было потерять сознание, рассудок, слух и зрение, можно было потерять все…
Кадош мона бежал вновь, но в этот раз не от жестоких легионеров и величественной длани Цезаря, но от того, что было многократно и неописуемо хуже…
Горячий песок жег его ноги и утягивал вниз, будто бы тот самый зверь все же пытался забрать его к себе, в пучину мрачной бездны, но он все равно бежал, гонимый животным инстинктом сохранения своей жизни.
В какой-то момент, снова выбившись из сил, как загнанная тигром антилопа, Кадош мона пал, будучи уверенным точно, что в этот раз, он не сыщет спасения и ждет его лишь смерть в пустынном огне.
Когда глаза его начали уже закрываться, погружая его в вечный сон, из которого он никогда не выйдет, взор его заметил слегка вырисовывающиеся очертания идущего каравана!
И вновь охватил свет надежды, Кадош мона! Но сил встать уже не было никаких, тело совершенно не слушалось…
Так и заснул, бедняга, не дотянув совсем чуть-чуть до своего спасения…
Или, быть может, дотянул!?
Последнее, что он помнил — это размытые образы вазы с водой, которую подносили какие-то люди в тюрбанах к его устам, насильно вливая воду в его глотку, мычание каких-то животных с двумя горбами и странную тряску, будто бы он куда-то едет…
“ — Неужели, спасен?” — промелькнула мысль в его голове, как последняя угасающая искра, пока он окончательно не заснул…

Притча сей мудра, да в ней урок.
P.S. Имена персонажей, местоположений и объектов — не случайны! Происходят от иврита!