Кто видел в море корабли... ( хроника одного экипажа)

Читая современную прозу на морскую тематику, нетрудно заметить, что абсолютному большинству авторов, пишущих о море, ближе мостик и его действующие лица — командиры, капитаны, штурманы. Одним словом — судоводители. О механиках обычно вскользь и немного. Вероятно потому, что проблемы корабельных механиков кажутся приземленными и не имеющими отношения к романтике кораблевождения и определению места корабля по небесному светилу. Убежден, впрочем, это не открытие, что с развитием энергетики и сложной ядерной корабельной техники, успех плавания и ведения боевых действий на море во многом зависит от электромеханической боевой части на корабле, надводном или подводном. Эта повесть о них – механиках атомных подводных лодок. Ветераны — подводники, уверен, вспомнят службу, товарищей, с которыми делили трудности нелегкого флотского быта, радость молодости, суровый и прекрасный Крайний Север, а те, кому интересна морская тематика, смогут ознакомиться с некоторыми сторонами службы на флоте с этой точки зрения, так, как это было на самом деле — без пафоса и штампованного героизма. У кого – то из читателей, искушенных в военно — морской тематике и флоте, я думаю, неизбежно возникнет мысль, что реальности, отображенные в повести, в определенном смысле были системой, которая так или иначе в разное время привела к катастрофам не только АПЛ К-3, знаменитой “Лениниский комсомол”, К-8, глубоководного «Комсомольца”, но и супер современного АПРК “Курск” и гибели десятков моряков. Впрочем, об этом судить читателю. Возможно, кто-то из ветеранов подводного плавания или сегодняшних подводников узнает самого себя, знакомые черты сослуживцев или сходные обстоятельства… На самом деле действующие лица и события вымышлены. Персонажи и события могут быть очень похожими на действительно имевшие место в жизни – и только.. Автор

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЭКИПАЖ.
Командир, Леонид Васильевич Марков

Капитанъ имеетъ почтенъ быть на своемъ корабле яко Губернаторъ или Комендантъ въ крепости и долженъ пещися, чтобы корабль, которой ему дорученъ будетъ въ команду, праведно и поступать по указомъ следующим и инымъ указамъ и инструкциямъ нимало отдаляясь отъ оныхъ, ни для какой причины, ниже для какого ретексту. Чего ради вверяется его искусство верности повелевать своими офицерами и прочими того корабля служителями.
(Уставъ морской Петра перваго 1720г..
Книга третья. Глава первая)

Командир атомной подводной лодки с крылатыми ракетами капитан 1 ранга Леонид Васильевич Марков, в бытность свою помощником командира прозванный “задумчивым”, ломал голову — как уберечь от списания с корабля своего химика капитан — лейтенанта Крапивина. Сей воин, будучи изрядно во хмелю, учинил вечером на ПКЗ* пожарную тревогу, обидевшись на товарищей, не пустивших его на вечеринку в каюту командира БЧ-2 Бориса Цыбешко. Химик решил замочить обидчиков, размотал пожарный шланг и, приставив ствол к филенке двери каюты, где заседала компания, дал воду. Напор был хороший, мокрый с головы до пят Крапивин безуспешно боролся с вы-рывающимся из рук шлангом, каюта превратилась в душевую, а по ко-ридору потекла река. За этим увлекательным занятием его и застал де-журный по дивизии, капитан 1 ранга Сажин, от которого сведения о недостойном поведении химика стали достоянием командира дивизии Караваева…И теперь командир должен был идти объясняться… Марков на вопросы подчиненных вначале глубоко затягивался “Беломором”, надувал щеки, сохраняя дым и обдумывая вопрос. — Леонид Васильевич, ну, так как? – “задумчивый” отвечал не сразу, а через минуту, задумчиво. В новом экипаже, куда он был назначен после академии, ему дали прозвище “фараон”. Три большие звезды капитана 1 ранга, казалось, намертво вцепились загнутыми концами в его погоны, придавая им некий пижонский вид.
– Леня, — встретил Маркова в своей каюте командир дивизии, — до ка-ких пор у тебя в экипаже будет этот бардак? Вчера кто-то из твоих орлов выбросил тару из иллюминатора и верхнему вахтенному на твоей же лодке пришлось прятаться за рубкой, чтобы не попасть под этот обстрел. И где только они бутылки берут при нашем здесь сухом законе? Сегодня твой химик устроил пожарную тревогу и залил… Ну, ты-ы-ы… У меня слов нет, одни выражения… и все нецензурные… Вы меня доведете, – бушевал Караваев, и лицо его полыхнуло вишневым цветом, — или я разгоню вашу шарагу, или меня снимут с должности! Ты думаешь особистам не доложили о ваших художествах? Все уже в курсе…Так что все, Марков! Пиши представление на этого…, Малинина, или как его там, на списание, пусть идет в тыл собакам хвосты закручивать. У тебя экипаж или лечебно-трудовой профилакторий для алкоголиков?
– Женя, ну ты не свирепствуй, — вступился за виноватого Крапивина Марков, — где я cегодня возьму грамотного химика, нам скоро в море…Сам знаешь Мы же…. – А мне плевать, где ты будешь брать, но превращать дивизию сбори-ще… этих, как его… Не позволю! – заорал Караваев и грохнул пудо-вым кулаком по пластиковому столу. Стаканы в штормовке звякнули. Командир Марков и комдив Караваев однокашники, раньше служили вместе, но тогда Леонид Васильевич был должностью выше. После долгих лет служения отечеству порознь, назначены в новую дивизию, где были пока две подводные лодки последнего проекта.
Но теперь все случилось наоборот: Марков – командир корабля, а Ка-раваев командир дивизии, и, следовательно, непосредственный его начальник. Леонид Васильевич с трудом переносил служебные метаморфозы, и споры были неизбежны. Один на один и на повышенных тонах.
– Комдив, я согласен – Крапивин мерзавец, конечно, но это же моло-дые ребята, что ты от них хочешь? Чтобы они сидели по каютам перечитывали “Анну Каренину” и обливались слезами? – не сдавался Марков, — да этим…молодцам, нужна какая-нибудь живая Анна и в своей постели…, а не в книжке. А коли ее нет, вот и бурлят в них… Ты — как с Луны… Вспомни себя в эти годы! Забыл, как на практике Лиепае попал на гауптвахту по пьяному делу, вырвал в камере батарею отопления, протаранил двери и сбежал вместе с железякой, а за тобой гналась вся комендатура? Забыл? А как выпрыгивал со второго этажа на клумбу из женского общежития в Обнинске тоже забыл? – комдив засопел, выпуская пары, но не найдя возражений, достал дос-тал из шкафа бутылку коньяка, два стакана и лимон.
– Ладно, Леня. – сдулся Караваев, – хрен с тобой и с твоим Крапиви-ным. Но… это уже в последний раз, и, разлив по стаканам коньяк, нарезал лимон. – И где ты только бутылки берешь при нашем-то здесь сухом законе? – ехидно заметил Марков, придвигаясь к столу. Компромисс был достигнут и, как почти всегда, спор закончился дружеской выпивкой с воспоминаниями о молодых годах, не утяжеленных еще большими звездами на погонах. Ну, как на флоте обычно и бывает. Корабельный химик Крапивин был спасен от перспективы позорного закручивания собачьих хвостов на бербазе и остался в экипаже. Хотя…, если честно, насолил…
. *ПКЗ — плавучая казарма (здесь и далее комментарии автора)


Капитан 3 рангаАндрей Шарый

Должны быть во всякой эскадре по одном фискалу, а во флоте одинъ
оберъ фискал Ихъ есть смотреть во всехъ должностяхъ.. за офицерами и доносить…. (Уставъ Морской Петра перваго.1720 Книга Первая О фиска-лахъ )
“В.Шарого… обвиненного по ст.58-11, 58-1-а ...”.
(Из протокола ОСО* при НКВД СССР 1940г)

Жена отправила Андрея Шарого в магазин за картошкой с списком всего остального, необхо-димого в доме, и было бы скучно заниматься хозяйственными делами, если бы не сослуживцы — Павлик Могилевич, командир БЧ-4 — связист, а следом за ним –Анисин, командир корабельных электриков. Вот это встреча, и как кстати. А то — какая-то картошка… – Ты слышал – после автономки уходим в завод? – выложил Шарому новость Василий Анисин. Высокий нескладный капитан-лейтенант, с приходом на корабль лейтенантом сразу после выпуска много рабо-тал и угольная пыль от щеток электромоторов въелась в его лицо и руки, за что и получил прозвище „черный Анис”. Он был работящим лейте-нантом, старался соответствовать и, хотя не все у него получа-лось, он даже пошел на повышение по протекции механика Малых. Только с внешним видом и прозвищем ничего не изменилось – так и остался „черным Анисом”. Могилевич и “Анис” без жен, а три моряка в свободное от службы время на берегу – предлог для приятного времяпровож-дения… Картошку добросовестно приобрели, запаслись на-питками, и, начав с квартиры Анисина пошли по кругу, через Могилевича к Шарому. Жена Настя кормила ребенка и обещала вмиг накрыть стол, как только…
– Подождите, ребята, накормлю малого и набросаю вам..., — но ″ребята″ ждать не стали, собрали на кухне все, что было под рукой, и беседа продолжалась.… Вскоре Могилевич выпал из общения и вздремнул над салатом. Василий слушал Андрея, но, казалось, думал о чем — то своем. Затем как-то
невпопад, прервав Шарого на полуслове, вдруг заявил, криво улыбаясь:
– Вы знаете, Андрей Викторович, а ведь я на вас писал…,, – его что-то мучило, наверное, в каком-то порыве он хотел выговориться и об-легчить душу.
– Куда писал,- не понял Андрей, – что писал?
– Ну что вы? Не знаете куда пишут? – “Анис” смотрел на Шарого большими, преданными и грустными коровьими глазами.
– Что-о-о? Туда? В особый отдел? — Вася кивнул.
— Ты что – стукач? И что же ты там нацарапал, мерзавец? – взорвался Андрей, наклоняясь к Анисину. Василий, косясь на спящего Могилевича, уточнил, видимо посчитав удачной шуткой:
— Ну-у-у! Лет на пятнадцать хватит! – и криво усмехнулся. Сажали же. Пьяная неудержимая ярость захлестнула Андрея. Он, не поняв шальной откровенности товарища, махнул рукой и со стола полетела посуда–звякнули разбитые рюмки, тарелки, бутылки.
— Во-о-он! – заорал он, – пошел вон, мерзавец!, — Андрей вспомнил деда, кадрового офицера царской армии, прошедшего 1-ю мировую и Гражданскую и умершего в тюрьме НКВД по доносу за год до Вели-кой отечественной… В открытой двери стояла пунцовая от стыда за мужа Настя: – Андрей, что с тобой, как тебе не стыдно, с гостями…
– Молчи, не твое дело! А ты – убирайся из моего дома! Мы еще по-смотрим…! – и он, наклонившись к “Анису” что-то шепнул ему на ухо.
Он и сам не помнил потом – что именно означало его “посмотрим”, но Василий вдруг побледнел, заметно протрезвел и спешно стал соби-раться. Пашка поднял голову и, пьяно улыбаясь, предложил:
– А давайте еще выпьем! – и снова упал в тарелку. “Анис” затарахтел длинными ногами по лестнице, а Андрей кричал ему вслед:
– Мерзавцы! Я в море, а они… доносы пишут! Сволочи! Продули уже 41-й год со всеми этими доносами. Какой же я дурак! – он метался по квартире, а жена пыталась его успокоить. Пьяного Могилевича уложили на диван. Он сопротивлялся и хотел уйти домой, но Настя легко смяла Павлика:
– Куда домой? У тебя что, дом есть? Ложись, горе луковое, пить меньше надо! – А ты, бессовестный, — отругала она Андрея, – завтра же извинись перед Василием! – Да ты знаешь, что он мне сказал? — и Шарый взволнованно и бессвязно пересказал жене разговор. – Как это!?? — ужаснулась Настя и лицо ее покрылось пятнами, — неужели… Почему же? А может он…, вот тебе и флотская дружба!
– Ты нашу флотскую дружбу не трожь, не твоего ума это дело, — вновь обозлился, Андрей, – здесь совсем другое….
На службе Анисин прятал глаза, но долго допытывался у Андрея — слышал ли что-нибудь из этого разговора Могилевич. Не зная, как вести себя в этом случае, Шарый и сам делал вид, будто ничего не помнит. Однако Василий не поверил, и, когда среди офицеров возни — кали разговоры на политические темы и споры, сколько еще звезд по-весит себе грудь Леонид Ильич Брежнев, прятал глаза и деликатно выходил из каюты.
*ОСО … особое совещание при НКВД СССР

Настя

Какие песни пел я ей про Север дальний…
(Владимир Высоцкий)

Да уж пел. И такая получалась красочная картина с северным сиянием, синими сопками, дикой природой, что хотелось романтики, немедленно, а вызова все не было и не было. Мало того, Аедрей и пи-сал редко. Настя обвиняла мужа в невнимании и недостаточной на-стойчивости в оформлении пропуска. Наконец, вызов все-таки при-шел, и она улетела из цветущего мая южного города на далекий Север.
Действительность настолько не совпала с нарисованной в воображении картиной чудесного, овеянного романтическими ожиданиями, Заполярья, что, ухнув в месиво грязной снежной жижи в английских туфлях прямо с трапа самолета и получив в лицо колючий весенний заряд, ей немедленно захотелось назад. Настроение совсем упало, ко-гда она не увидела среди встречающих мужа. Вместо него, ее чемодан подхватил какой-то небритый офицер в мятой шинели и затрепанной фуражке, видимо, вычислив ее по описанию Андрея.
– Меня зовут Саша Крапивин, мы с Андреем на одной лодке, – скороговоркой представился он. – А где Шарый, почему его нет? — Настя вырвала чемодан и направилась обратно к самолету. – Да не может он…. Он на корабле…, ну — в море. А я здесь в командировке и Андрей попросил вас встретить… Послушайте, куда вы рветесь? Этот самолет сегодня уже никуда не полетит, перестаньте ва-лять дурака! — Крапивин тянул чемодан на себя… Злые слезы брызну-ли у нее из глаз, смывая с ресниц наведенную перед посадкой самолета, тушь..
— Андрей приедет завтра. Идемте со мной, я снял для вас номер в гос-тинице, — барышне пришлось подчиниться. Она тогда не знала, как много, как часто и с какими обстоятельствами ей еще придется ми риться. Утром приехал Андрей. В такой же, как и у Крапивина, мятой шинели и картузе, в котором с трудом можно было опознать военно-морскую фуражку. От внешнего вида того блестящего флотского офицера, которого она полгода назад окольцевала в Ленинграде, не оста-лось практически ничего. – Что за вид? Андрей…, – Настя критически разглядывала мужа.
– Да я… с корабля. Мы только что пришли с моря, а я так спешил, чтоб, – ы не опоздать на попутную фуру, что схватил фуражку и шинель первые попавшиеся. Ну, вот и…вид..
– Апропуск есть? – пропуска, конечно, не было. Канцелярия…. – Пропуска нет, но мы как-нибудь… Надо идти в порт, там через час в нашу базу отходит “Санта Мария”. Это “Кировобад”. Ты же не знаешь “Сантой” его обозвали за то, что он ходит в наши неизведанные края, вроде, как Америку открывает…
– А где мы будем жить?- это не последний вопрос.
– Да тут один… сослуживец, отправил жену рожать в Ленинград и отдал мне квартиру. Однокомнатную. Правда, она тоже не его, но это неважно.
– Как это… отдал, да еще не свою? Что значит неважно? Кто в наше время отдает свои квартиры незнакомым людям? Ты меня обманываешь, это какие-то небылицы! —
– Ты не понимаешь, здесь все совсем по-другому…, – но Настя так и не поняла и они поссорились… Доисторический пароходик, отвалив от причала, пыхтел из своих последних лошадиных сил, с трудом разрезая натруженным форштевнем неровную поверхность Баренцева моря. Окружающий пейзаж с серыми свинцовыми волнами, низким лохматым небом и полоской ничем не впечатляющего берега с пятна-ми еще не растаявшего снега, не располагал к романтике.
В базе, на причале, куда пришвартовался “Кировобад”, ожидал патруль, опять для проверки документов.
– А пропуск где? – где, где… В Караганде…, – Шарый вручил старшему наряда, бравому старшине с пистолетом на ремне, бутылку водки с Большой земли и предъявив паспорт Насти и свое удостовере-ние, где значилось, что они женаты, сошел на берег. Каменистые
серые сопки, покрытые лишайником и клочьями снега, быстро бегу-щие низкие черные облака, надпись на отвесной скале “Помни войну!”,
темные силуэты каких-то кораблей на соседнем причале предстали перед Настей во всем своем суровом и загадочном виде. Она поежилась и смахнула слезу. То ли от ветра, то ли от северных впечатлений
после цветущих вишневых садов родного южного города с мамой. Ут-ром, часов в 6, когда они еще спали в оставленном Шарому жилье, ка-кие-то люди, отперев дверь квартиры своим ключом, пыхтя, втащили диван и, извинившись за ранний визит, торопливо удалились.
– Брали взаймы, — объяснили они, — а сейчас срочно убываем, потому ипотревожили вас…, – назавтра приехал Крапивин. Он со своей На-тальей пришел к Шарым в гости и жены сразу же подружились.
На другой день мужья снова ушли в море. Андрей долго вырывал-ся из цепких рук молодой супруги, которой страшно было оставаться в этом незнакомом военном поселке, состоящем всего-то из несколько домов. Заботу о ней на первых порах взяла на себя Тамара, жена, в то время помощника командира, Маркова.

Наталья

Я готова на жизнь гарнизонную, лишь бы быть только рядом с тобой. И молюсь я ночами бессонными, чтоб не стать офицерской вдовой…. (А. Резникова Офицерские жены.)

А на Крапивина жена свалилась… с неба. Наталья прилетела на Север из Краснодара экспромтом. Александр служил тогда химиком на лодке командира Сажина и при освоении новой техники на корабле случился пожар. Крапивин проявил мужество и смекалку при ликвидации, но вместе с ликвидаторами, членами экипажа, получил сравнительно легкое отравление угарным газом и коллективно угодил в специальное отделение госпиталя – для подводников атомных подводных лодок. Наташа была его юношеской курсантской любовью, случившейся в отпуске, когда он, приглашенный однокурсником погостить, приехал в Краснодар. Студентка строительного института ухаживания приняла тогда всерьез, но курсант уехал и писал редко. Однако в душу запал, как потом оказалось, прочно. По окончании института Наталья неожиданно вышла замуж за настойчивого сокурсника: – Зачем тебе, Ната, моряк? Моряк, Наташа, это несерьезно, – и убедил. Но вот сосед, однокашник Крапивина, приехав в отпуск, как бы невз-начай сообщил, что герой — подводник Крапивин, проявивший мужество и отвагу при аварии на корабле, лежит в госпитале.
– И, между прочим, еще холостой, — провокационно заявил курсант. Наталья взяла билет на самолет и улетела на Север, сама удивляясь своей неожиданной решимости… На одном дыхании и с одной мыслью – он же там один, он же сирота и… в госпитале. С КПП позвонили Крапивину в часть: – Товарищ лейтенант, к вам приехала жена,, – сообщили ему.
— Какая к черту жена, я холостой! – Сашка подумал, что кто-то хохмит. – Говорит, что жена, приезжайте сюда, а то мы не знаем, что с ней де-лать, — пришлось ехать. – Которая же из них, — размышлял он по дороге, вспоминая все свои похождения. Он думал, что это какая-то ошибка, но увидев Наталью, понял все.. – Саш! Я приехала…, то-есть прилетела, – лепетала она, даже не вы-тирая льющихся от смущения слез, возьми меня в жены, я без тебя не могу. Жить не могу. Правда… Как же ты здесь один, без меня? Не возьмешь – уеду… Но….
– Подожди, но ты же…, — он хотел сказать – замужем, но осекся. Она была уже здесь и это, как — никак – факт достоверный..
– Беру, — вдруг решительно заявил он и сердце забилось как -то тревожно — от неожиданной радости, или волнения…? Сразу и не разбе-решь. Развод и новый брак оформили уже потом. Нашелся в экипаже добрый человек – Тимофей Лисицын, который и предоставил моло-дым свою пустующую квартиру, пока его Катерина рожала в Пскове очередного лисицинского отпрыска – третьего по счету. Потом, прав-да, этот мерзавец долго приставал к Крапивину с вопросами:
– Ну, как, Сашок? Какие впечатления? и было н, – е совсем понятно, что он при этом имеет в виду – свою распрекрасную квартиру или неожиданную крапивину невесту. Пока Сашка не послал его…

Связист Паша Могилевич

Жид проклятый, чтоб ты пропал….. (Жена – мужу… )

Павел женился еще на четвертом курсе училища связи им. Попова. Могилевич попал в училище и на флот во времена оттепели, когда временно пятая графа не влияла на карьеру.
К выпуску Пашки из училища Жанна родила дочку.
Его направили на Северный флот на лодку, а она осталась с дитем на Большой земле…У родителей в городке под Ленинградом хорошая квартира, чего ехать на Крайний Север и ждать там мужа с моря, ко-гда дома с мамой так хорошо – и поможет и подскажет. Приезд семьи оттягивался много лет и острота бессемейной жизни временами притуплялась кратковре-менными (недельки на две) наездами Жанны без детей на Север, случайными связями с женщинами при стоянках корабля в цивилизованных базах и употреблением спиртных напитков в свободное от службы время… Со временем такой уклад жизни укоренился, хотя Павел порою и бунтовал. Сначала дети были поочередно маленькими, а Север, суровый и холодный, не очень подходил по климату и условиям. Затем один за другим они стали болеть и переезд откладывался. Потом стала прихварывать и сама Жанна. Северных денег, которые высылал Могилевич, вполне хватало и на прожитье с детьми на Большой земле, и на наряды, и на девичники, которые она устраивала… Городской быт устоялся, работать не было нужды, и ехать на метельный Север совсем расхотелось. Только на побывку, чтобы ублажить добытчика Павлика, когда корабль у стенки и у него есть возможность сойти на берег… Жанна приобрела повадки приходящей жены, а на Большой земле у нее сложился круг подруг и… знакомых, и вскоре ездить на неуютный Север ей стало в тягость… Могилевич страдал, неумеренно употребляя крепкие напитки иногда в свободное время, чтобы погасить в себе тягу к дому, детям, да и просто к женщине… В оче-редной ее приезд он здорово набрался в гостях у друзей, да и она от него не отстала. Накопившаяся тоска бурно вырвалась из него обвинениями супруги в том, что… „ей там неплохо живется, что детей она сюда не возит и он их не видит, сама бывает редко, что ее сюда к нему не тянет и наверное у нее там кто-то есть… И много — много чего еще, но и этого хватило, чтобы „боевая подруга” взъярилась и выдала „на-гора” свое неудовольствие тем, что ...”ездить ей сюда раз в три месяца надоело, ублажать его набрыдло и что таких, как он – пятак пучок в базарный день, не нужен он ей, жид пархатый, и вообще – пошел на хрен, завтра уезжаю!” Пашка сорвал со стены хозяйский кортик, супруга завизжала от страха, но он в исступлении стал рубить клинком собственную руку и кровь, брызнувшая фонтаном, залила Жанку, друзей, обои на стенах, стол с недоеденным и недопитым. Он рубил и кричал:
– А,-а-а! Уматывай отсюда, шлюха! Уматывай! Чтобы духу твоего здесь не было! Не надо мне… – А-а-а, — визжала супруга, — убиваю-ю-ют! – опомнившиеся друзья навалились на него, повалили, отняли оружие и, наложив на руку жгут, вызвали ”скорую”. Об инциденте доложили, куда следует… Вот именно – туда… А как вы догадались? Связист имеет допуск к секретам по форме номер один и по всем правилам должен быть выдержанным и морально устойчивым воином. А здесь налицо… сами по-нимаете. Каким-то чудом допуск был сохранен и ссылки в тьму-таракань удалось избежать. С семьей эта бодяга тянулась еще долго, разводы тогда были не в моде, да и дети…

На пути к знаменательному событию

«50лет». (Лозунг на уличной растяжке)

Экипаж принял свою подводную лодку от второго экипажа и служба началась. Специалисты занялись техникой, а замполит Нико-лай Кузьмич Черновский озаботился подготовкой к знаменательной дате – 50 летию Октябрьской социалистической революции, изготов-лением наглядной агитации, боевых листков, проверкой конспектиро-вания первоисточников классиков марксизма, партийными и комсомольскими собраниями. Ежедневно он кого-то проверял, наставлял и командиры всех ступней стонали от его энергичного прессинга.
– Его бы энергию да в мирных целях, – кратко оценил пыл Черновского минер, капитан 3 ранга Кулишин. И все были с ним согласны. Но заместитель и сам ходил под политотделом. Годовщина приближалась и в стране начался психоз. Газеты неустанно пропагандировали событие, в прокате крутили “Ленина в Октябре”, а наиболее ретивые старались отличиться в агитации чем – нибудь неординарным. Один из таких, чрезмерно озабоченных, предложил сфокусировать кусочки сала в вареной колбасе в виде цифры 50. Отрезал кусок, а там — 50. И все время 50, пока не съел. Изобретатель трудился, наверное, на колбасной фабрике. Но инициативу не поддер-жали и даже мягко упрекнули в газете “Известия”, мол — ну, это уж слишком! В заполярном городе, административном центре Кольского полуострова, через каждые 50 метров по проспекту висят растяжки — “50 лет” и от цифр рябит в глазах. На выезде из города на пути в Североморск “по тещиному языку”, на самом верху, барак и его стена, с ободранной до дранки штукатуркой извещает: “ – Мы идем к коммунизму”! и пока авто-бус, крехтя, подымается на верхотуру, лозунг все время перед глазами. Ловкий прохиндей – украшатель (наверное, какой — нибудь обкомов-ский Кузьмич) хватко уловил постоянство наглядности и выгодное географическое положение барака и вот теперь все без остановки… любуются..А 8 сентября вдруг стали названивать жены. Кто из городка, кто с Большой земли, истерично допытываясь, где их мужья – в море, или где? Или где… Телефонисты под контролем особистов прерывали эти разговоры на полуслове, едва заслышав подозрительные вопросы и тревожные интонации. К вечеру связист экипажа Паша Могилевич шепотом доложил — “вражеское” радио передало — в Норвежском море терпит бедствие советская атомная подводная лодка и есть жертвы… Жены услышали это раньше, а на Большой земле практически сразу. И на пути к славному юбилею возникла катастрофа, пока еще неизвест-ного масштаба. Говорить о ней открыто было нельзя не только ввиду неясности последствий, но и в связи с запретом распространять непро-веренные слухи. Кроме того – у нас происшествий и катастроф не может быть априори, тем более с гибелью людей. Потому что наш поли-тический строй не предполагает катаклизмов. Это у них там такое возможно, а у нас – никогда! Однако элементарная техническая логика объективна и не поддается политическим аксиомам – современная сложная техника в эпоху научно-технического прогресса и продвиже-ния человека в область неизведанного, неизбежно, вне зависимости от общественного строя, собирает дань, иногда, к сожалению, человече-скими жизнями. У американцев – “Трешер” с 129-ю членами экипажа. Теперь в СССР – 39. Иной вопрос – как максимально предвидеть, совершенствовать технически и организационно эксплуатацию этих средств повышенной опасности.
В этом деле и у нас и у них непочатый край работы. Какие-то подходы нужно менять. Какие? А в Заозерске спешно хоронили 39 подводников, вселив в души родных и близких – не только погибших, но и живых моряков горечь потерь сегодняшних и возможных будущих. Что-то в нашей жизни нужно менять. Что?

Восьмое сентября.

Вдовамъ и детямъ убитых или умершихъ давано будетъ жалованья ихъ по сему: жене 8 доля. Детямъ каждой персоне 12 доля. Жене отъ 40 и выше по смерти или замужство, а менше 40 летъ един раз годовое жалованье мужнее, разве будетъ такъ увечна, что замужъ итьти будетъ нельзя то противъ старой давать до смерти
(Уставъ Морской Петра перваго, 1720г. Книга третья..
Глава четвертая. Ст. 8)

Они погибли восьмого сентября. Тридцать девять человек – матросы и офицеры. Они погибли быстро в двух носовых отсеках подводной лодки, в которых объемно сгоревший масляный туман разгерметизировашейся гидравлической системы мгновенно съел живительный воздух. За секунды содержание угарного газа достигло тысячи смертельных концентраций. Переборки немедленно задраили, чтобы они остались ТАМ, таков Закон подводной службы. И, порой, матрос задраивал переборку, а из аварийного кричал его погибающий товарищ – Вася, открой! Но никто не имел права открыть, потому что тогда погибли бы все. В “Руководстве по борьбе за живучесть подводной лодки” об этом написано кровью моряков, погибших ранее… Они должны бороться за живучесть корабля и за свою жизнь, победить или– …погибнуть. Остальные должны жить. Американцы передали – в Норвежском море терпит бедствие советская атомная подводная лодка… Военный городок замер в ожидании и жутковатой тишине – не слышно музыки, всеобщий ступор, разговоры вполголоса — КТО? Чей муж, сын, брат? На КПП пытаются прорваться приехавшие с Большой земли родственники. Разрываются телефоны…КТО? Кто-то уже знает, но не говорит. Почему? Зачем всех держать в этом ужасе неведения и ожидания? С приходом лодки и приготовлением к похоронам, женщины из состава женсовета, Тамара Маркова, Настя Шарая, Наталья Крапивина, Катя Лисицына под руководством офицеров из компетентных органов плетут фрагменты венков. Сами венки собирают особисты, чтобы никто не знал – сколько… До самых похорон. Не будем травмировать читателя описанием процесса извлечения останков моряков из подводной лодки и их опознания. Это тяжело. Это – стакан спирта после… и ДМБ в течение месяца. И вот траурный день настал… Все до последнего жителя городка – на кладбище. В вырытом бульдозером квадратном котловане тридцать девять гробов. Значит — их тридцать девять… Подводники надолго запомнят эту цифру. На всю оставшуюся жизнь.
Едва сдерживает слезы командир, плачет замполит и тишина постепенно заполняется скорбным всхлипыванием женщин– вдов, сестер, матерей и всех, кто сегодня здесь….
– Наши товарищи не дожили всего два месяца до замечательной даты – пятидесятилетия Великой Октябрьской Социалистической. револю-ции! — скорбит в своей речи секретарь Мурманского обкома КПСС, захлопотанный приготовлениями к дате.. — Всего два месяца..., – машинально бормочет вдова старшего помощ-ника Лиля Горшенина, не утирая льющихся слез..
– Какие два месяца?!!! Что он несет! – слышится ропот в толпе.
– Тс-с-с! – раздается из компетентных рядов, — не мешайте церемонии! – кинули по горсти земли и площадку зарыли бульдозерами. Вкопали деревянную пирамидку со звездой и жестянкой с надписью: “Подвод-никам, погибшим в океане 8 сентября 1967 года”. Все! Теперь бы пенсии детям как -то отстоять… А впереди – большая дата! Никакого траура, никаких разговоров! Всего два месяца! Более десятка лет стоя-ла эта деревяшка и надпись на жестянке тускнела и смывалась поляр-ными дождями и снегом… И лишь спустя много лет, под какую-то кампанию, с натугой слегка облагообразили…
– Вот так они и нас… – сокрушался Тимофей Лисицын, разливая по кружкам спирт, разбавленный по широте места. Настроение у всех бы-ло паскудное и в память о погибших товарищах выпили молча, не чо-каясь… Потом, до конца жизни, до самого “дубового бушлата”, все они, в любой компании и праздновании событий по любому поводу, третьим тостом будут вспоминать всех, кто сегодня в море и поминать тех, кто в нем остался навсегда. А на Юге в эти выходные дни люди ходили по грибы и ягоды, наслаждаясь теплым сентябрьским солнцем.
..
7сентября.„Русалка”*

Своим сынам скорбящая Россия.
(На памятнике броненосцу ”Русалка”)

Будете в Таллине, обязательно побывайте в Кадриорге у памятника “Русалке”. В начале набережной по дороге в Пирита на гранитном постаменте стоит величественная скульптура, встречая морские суда на рейде у стен древнего Ревеля (Таллина) — шестнадцатиметровый монумент — в память о погибших моряках броненосца “Русалка”. Золотым блеском сверкает крест в руке ангела-хранителя. Броненосец погиб 7 сентября по старому стилю) 1893 года в штормовых волнах Балтики на переходе из Ревеля в Гельсингфорс. 177 моряков нашли свою могилу в штормовых водах Балтики. Российское общество было потрясено трагедией “Русалки”. Художник Айвазовский создал новую картину и послал ее в Петербург. Там ее выставили на обозрение для сбора средств в фонд помощи семьям моряков. В Ревеле состоялись благотворительные концерты в пользу родственников.
А памятник морякам, погибшим на “Русалке”, торжественно открыва-ли в Ревеле 7 сентября 1902 года. С утра собрался народ. Море было особенно бурным, как будто напоминало своим видом о том дне, когда погиб броненосец. Вокруг монумента выстроен почетный караул из всех частей, находящихся в Ревеле. На правом фланге депутация Кронштадского учебно — артиллерийского отряда и 16-го флотского экипажа, к которым принадлежал экипаж погибшего броненосца. К 12 часам прибыл губернатор, адмирал Вульф, представители дворянства города, всех учреждений и ведомств, учащиеся школ с учителями и родственники погибших моряков. В 12.30 со скульптуры сняли завесу и перед взорами людей предстал монументальный памятник морякам броненосца „Русалка”. Нижняя его часть — нос корабля, глыбы неотесанного серого гранита символизируют бушующие волны.
Из пьедестала поднимается высокая скала, увенчанная фигурой бла-гословляющего ангела с крестом в поднятой правой руке.
В нижней части бронзовый барельеф. На гранитной скале со сто-роны моря высечены имена 12 офицеров „Русалки”. Имена матросов – на металлических плитах, укрепленных на постаменте. Исполнен рос-сийский гимн. На рейде корабли под флагами расцвечивания. По окончании печального торжества войска прошли церемониальным маршем. Открытие монумента завершилось обедом в морском собрании. Памятник и домик для сторожей при памятнике по распоряжению морского министра были приняты в Морское ведомство. Следственная комиссия полностью исключила версию взрыва на корабле и признала, что гибель произошла „от внешних причин”. Особый морской суд вынес решение, что трагедия случилась по вине флотских начальников, проявивших халатность в определении технического состояния броненосца и возможности его выхода в море в условиях ухудшающейся погоды. Фамилия командира „Русалки” капитана 2 ранга Виктора Христофоровича Иениша в судебном решении не названа. Спустя три года после гибели подводной лодки „Курск”, общество официально известили о том, что причиной трагедии оказалось „неблагоприятное стечение обстоятельств.” Как похоже, не правда ли? Тогда, во времена трагедии броненосца «Русалка», это называлось гнилые порядки в царском флоте, а как называется это сегодня? Откуда такая дурная на-следственность? И вранье… “Русалка” стоит на дне более 100 лет. Не лежит, успокоенная, а стоит! Носом вниз, увязнув в иле. Как мону-мент. Как символ. Или — вековой укор? Как напоминание и предупре-ждение, теперь слишком явное, чтобы о нем забывать. Как не забыть и нам современных трагедий подводников К-19, К-3, К-8, К-278, К-219, К-129, С-80, С-178, “Курска”… и других, да простят нам родственни-ки, что не все здесь упомянуты… Много их… Это отдельная книга – мортиролог. Но на памятнике „ Русалке” – Своим сынам скорбящая Россия! в 1902 году, а в 1967, в канун… большого юбилея -…“ они всего два месяца не дожили…”
P.S. На Ново-Девичьем кладбище в Москве целый сектор военных монументов, памятников полковникам и генералам, размером в бюст, по пояс, в профиль, в анфас, в бронзе и граните. Мы их не знали и не знаем подвигов многих из них. Хочется быть уверенными, что каждый, с почестями захороненный, внес большой вклад в оборону и военную науку. Интересно другое --на большинстве монументов сбоку на гранитных плитах влиты скром-ные, в бронзе, бу-вы – “ОТ МО СССР”. Нашлись — таки в Министерстве обороны деньги. Только для погибших моряков подводной лодки К-3, знаменитой “Ленинский комсомол”, их искали очень долго, да так и не нашли…
. А на Крайний Север к 8 сентября лет восемь подряд к “Подводникам, погибшим в океане…” приезжала самая безутешная, – Настина соседка Лиля, вдова старшего помощника командира Сергея Горшенина

Размышления об объекте. Атомоход.
Если кому-то кажется, что я в чём-то не прав, готов доказать са-мому министру. Если ничего никому не кажется, то появляются вопросы. Почему прослужившие на АПЛ более 6 лет и 8 месяцев подводники лишены надбавки к пенсии за особые условия службы на АПЛ. Почему отслужив на АПЛ, мы получаем пенсию танкиста, у которого не было Источников Ионизирующих Излучений (ИИИ), у которого был 8 часовой рабочий день, а у нас 2 дня по 14 часов плюс полные сутки. У него было 2 выходных дня в неделю, а у нас не менее 2 дней в месяц, но штормовые готовности и выходы в море отнимали эти обещанные МО выходные. Он в течении месяца находился на службе 176 часов, а мы 520, если не было штормовых готовностей и выходов в море, а то и все 720. Один час службы на АПЛ оценен государством минимум в три раза ниже, чем в танковом полку.
(Из письма Президенту РФ капитана 3 ранга Гурьева А.Н, «Точка невозврата» и далее близко к тексту оригинала

Атомная подводная лодка (АПЛ) это корабль, способный двигать-ся под водой с большой скоростью, имея для этого определенное нау-кой соотношение длины корпуса к диаметру. Ядерный реактор не где-то далеко, как на атомной электростанции, а рядом, рукой подать… вытянутой. Даже два. И если уровень радиации не устраивает медиков с точки зрения защиты экипажа, попытка его уменьшить утяжеляет биологическую защиту и сам корабль и, чтобы не потерять в скорости
нужно увеличить мощность силовой установки, в нашем случае – реакторов. А это опять увеличивает радиационный фон и требуется более надежная защита. И так — по кругу. Выбор между фантастическими возможностями АПЛ и здоровьем людей естественно сделан в пользу ее боевых качеств. На АПЛ рентгеновское излучение, прорвавшееся через корпус, ионизирует воду за бортом, оставляя за кормой радиационный след. Глазом он не заметен, но датчики торпед вероятного противника его отслеживают и по этому следу догоняют лодку. В человеке около 80% воды и она тоже ионизируется, она ближе к реактору, чем забортная вода. Его видит прибор (“карандаш”* или нега-тивная фотопленка в футляре), но жаль только то, что принимает сам прибор, а не то, что получил при этом каждый орган человека.
Оказывается, каждая живая ткань разных органов человека на радиа-циионное излучение реагирует по-разному, вызывая впоследствии за-болевания, которые медики диагностируют, уже как обычные патоло-гии, не связывая их с радиационным облучением.
. Однако не учитывается еще один вид излучения, который специ-фичен только для АПЛ, о котором громко не говорят и который нельзя измерить никакими приборами. Атомы газов, пыли и всевозможных испарений, входящих в состав воздуха под действием иониизирующих излучений, исходящих от реакторов, превращаются в радиоактивные изотопы. Эти изотопы в подводном положении, попадая с воздухом в кровь, разносятся по всему организму подводников до ногтей, оседают в костях, мышечных тканях, выбеливая их тела. Порог лучевой болезни в малой степени 100 БЭР. Исходя из него медицинская рекомендация о сроке службы на АПЛ – 6 лет 8 месяцев, или 15 Бэр в год. Но фактически служат больше — 10-15 лет, или до упора, пока ноги носят, поскольку менять людей каждые 6 лет никакого бюджета не хватит. Это значит, что с неучтенными радиоактивными газами, пылью и испарениями за этот срок получается более 100 Бэр, а за двойной — в два-три раза больше. Суммируя все три типа излучений получается, что каждому подводнику, прослужившему более 6 лет и 8 месяцев, гарантировано профессиональное заболевание – лучевая болезнь, вне зависимости от того, чем он занимался все это время в прочном корпусе и в каком отсеке находился.. А еще на ПЛ есть команда, которая обслуживает ядерные реакторы. Какие дозы получали эти ребята точно не знает ни корабельный химик Крапивин, ни сам Господь Бог,.Но даже на выпуклый военно-морской глаз скажем — очень много, поскольку в меню обслуживания – перезарядки активной зоны, замены фильтров активности, всякие другие экаплулуатационные регламенты. А вот крысы, которые случаются на кораблях, радиацию переносят легко, 300 рентген и – ни в одном глазу! Неплохо бы ознакомить с этой спецификой умных людей, сочиняющих для подводников – атомщиков пенсионные законы… Еще лучше– прокатить их в море недельки на две-три. И не просто чемоданами, а в том режиме, который нарисовал дляэ кипажа старпом Пергамент. Как говорят “о бедных гусарах замолвите слово” Они ведь тоже“ государевы дети”… По насыщению техникой, автоматикой и телемеханикой подводная лодка поражает воображение новичка и Андрей Шарый в свое время, первый раз спустившись вниз и увидев мигающие разноцветные огоньки мнемосхем, сигнализации и автоматики, зажмурил глаза, испугавшись, что никогда всего этого освоить не сможет. Определили его командиром реакторного отсека, которым он и командовал первых три года своей службы.

* Карандаш – сленг, газоразрядная трубка, регистратор излучения

Старпом в экипаже. Пергамент

Штурман видит в море буй..
Штурман мечется, как….. (из флотского юмора о штурмане )

Старпом Петр Иванович Коваль пошел на повышение и назначен командиром соседнего экипажа. Коллективной грусти по этому поводу в экипаже не обнаружилось. Не оставил заметных впечатлений о себе – так бывает в коллективах. Вместо него всеми делами экипажа на берегу занимался помощник командира старший лейтенант Сапрыкин,
пока не появился старпом — капитан 3 ранга Пергамент. Все, что было узнано из его биографии, матросское радио немедленно разнесло по экипажу. В первую очередь – холост! И предисторию этого немаловажного для совместной службы факта неведомыми путями было то-же выведано. Холостой старпом это трагедия для экипажа.
Это значит большее время суток он будет находиться на корабле, что не сулило вольготной жизни экипажу — как матросам, так и офицерам. Старший помощник же — ему по Корабельному Уставу положено быть блюстителем, если не сказать – просто “зверем” в службе.
Вкратце история его семейной жизни в пересказах звучала примерно так — он называл свою жену на французский манер – Люси, подчеркивая ее отношение к Мельпомене, поскольку она заканчивала театральный институт по специальности художник – гример и мечтала о работе в театре. Женя Пергамент женился на перспективной служащей искусства, будучи на пятом, выпускном, курсе училища, а она в своем театральном – на третьем. К выпуску из училища Люси родила Пергаменту дочку, в которой он души не чаял. Его распределили на Северный флот штурманом на дизельную лодку, а жена осталась в Ленинграде, поскольку маленький ребенок и незаконченный институт. Так и жили – он на Севере, она в Питере. За время его кратких побывок, пока любовь еще кипела весенней сиренью, они сумели обзавестись и вторым ребенком. Люси закончила институт и поступила в театр, поскольку рассчитывать на работу по своей редкой для Северного флота специальности не могла, но не могла от нее и отказаться. Так и жили врозь. Зарплату Пергамент получал неплохую и Люси отправлял ее без задержек. И ей ее вполне хватало. Со временем слабый огонек желания разделить судьбу с мужем на Крайнем Севере окончательно угас, ее целиком поглотила театральная жизнь с его вечным праздником, закулисными интригами и романтикой творчества в искусстве. На Севере холодно, одиноко и неуютно, а в Ленинграде — Невский проспект, теплая, обжитая, хотя и однокомнатная, квартира на Садовой, дети у мамы и желанный театр со своей кипучей жизнью, очередным поклонником, подающим творческие надежды молодым актером с амплуа героя-любовника.. Закончилось все так, как всегда заканчивается, когда жизнь порознь, а кругом все так блестит и переливается. Люси окончательно решилась и отставила северного Пергамента в пользу ленинградского театрального героя, который в свою очередь отставил свою жену с двумя детьми. У некоторых твор-ческих деятелей порою лучше всего получается производить на свет детей вместо шедевров в искусстве и порхать от одной почитательницы своих предполагаемых талантов к другой, всякий раз оставляя следы своего присутствия в виде многочислнных наследников. При этом дело далеко не всегда доходит до шедевров. Похоже, это был как раз тот случай. Евгений с трудом удержался, чтобы не спустить героя-любовника с лестницы, но, пере-мучившись, милостиво благословил их союз. Союз, конечно, совсем скоро дал течь, ввиду того, что корабль любви наскочил на острые ри-фы бытовых неурядиц, дефицит средств к существованию и кормле-нию вечно голодных детей, а также исчезновение надежд на творче-ские успехи. Герой — любовник погрузнел, полысел, потускнел, стал брюзгой и обвинял в своих неудачах всех вокруг, начиная с главного режиссера театра и кончая гримершей, теперешней своей женой – Лю-си. Пергамент — холостяк жил теперь в каютах плавучих казарм, полностью посвятил себя военно-морской службе, алкоголь употреблял умеренно, у женщин неизменно пользовался успехом и не забывал помогать своей бывшей жене Люси материально, брезгливо морщась при виде героя-любовника, с которым, тем не менее, по приезде иногда перекидывался в шахматишки... Его назначили старпомом на лодку Маркова, где он немедленно получил прозвище “Шмага” (происхождение прозвищ на кораблях тема малоизученная и понять откуда они появляются зачастую по силам разве что ученым – лингвистам) и начал наводить порядок в разболтанном за время безстарпомья, экипаже железной рукой. “Фитили” сыпались на командиров боевых частей, как из рога изобилия. Но он ухитрялся делать это так весело, без всякой нутряной злобы, что и вос-принимались они без обид и трагедий…Организация повседневной службы улучшилась. В ней появился огонек и жить в экипаже стало веселее. Когда команда, маршируя под барабан, тоскливо разучивала на морозе строевую песню, Пергамент остановил вялый строй и, как всегда, прищурив голубой глаз под мохнатой бровью, рявкнул:
– Э-т-та еще что тут за бурлаки на Волге? Вы что — совсем примерзли на этом плацу? А ну-у! Эки-па-а-ж-ж-ж!!! Магомадов, подбери соп-ли! Я говорю – экипаж-ж! Песня! Простая!!! До безобразия! Раз-два, начали – Северный флот, Северный флот, Северный флот не подведет! – маршировал на месте перед строем. Экипаж, глядя на него, возбудился и песня пошла…Года через три, когда его переводили с экипажа на новый проект подводных лодок, он, прощаясь, завез в каюту ящик коньяку и, вызывая каждый вечер по одному офицеру, ставил бутылку на его карточку взысканий и поощрений, а после не-скольких тостов рвал ее на мелкие клочки, бросал в иллюминатор и серые волны разносили по заливу обрывки служебных страстей. Карь-ера его была удачна, но он так и остался холостяком… Во всяком слу-чае, в обозримом времени…

Замполит Гордей

Эх, пехота – матушка пехота.. сто пройдешь, еще идти охота…. ( автор неизвестен)

Ушел с корабля любимый матросами замполит Черновский. Два года войны, десяток лет на кораблях со всеми тяготами и лишениями, да и возраст, уже располагали к более спокойной жизни в препода-вателях. Вместо него назначен капитан 3 ранга Олег Петрович Гордей, переведенный с должности инженера связи подводной лодки – полуавтомата. Что его потянуло из инженеров в политработники в экипаже так и не узнали, но Олег Петрович оказался внимательным, заботливым, участливым в личных делах руководителем и, на удивление, хорошим политработником. С точки зрения экипажа. Он сумел так построить политическую работу, что она вдруг стала не нудной и не наказанием для затюканных командиров всех ступеней. Всем понравилась его забота о быте офицеров и матросов, создание работоспособного микроклимата в экипаже. Поэтому и пришло стойкое убеждение, что замена Кузьмичу хорошая — настоящий политработник. И человек хороший. Как определили в экипаже – сплаваемся! Действительно, у Гордея все получалось и вскоре он стал на корабле не только политическим руководителем, но и товарищем в самом глубоком смысле этого слова. Гордею не удавались только отношения с политотделом дивизии, где к нему относились почему-то прохладно, хотя все его аттестации были вполне положительными. Может быть, потому что – инженер? Служить бы да служить, но коварная фортуна не преминула показать зубы…
Гордей ужинал в мурманском привокзальном ресторане (”правом отличительном”) убывая в Москву на очередную учебную сессию. Все, как всегда – сто граммов водки, бутылка пива, салат и отбивная. Отужинав, вышел в гардеробную, куда сдал шинель и шапку. В случаях, когда военная одежка была в ресторанном гардеробе единственной, обычно гардеробщики не выдавали номерки. И в этот раз Гордей тоже воспользовался этой традицией, но при выходе гардеробщик, изряд -но употребивший горячительных напитков разных расцветок и степени крепости, вдруг потребовал его у Гордея..
– Но ты же мне его не давал… Вот моя шинель и кроме нее у тебя и шинелей – то больше нет! – возмутился подводник..
– Нет, номерок я тебе выдал! Верни его, а то не отдам шинель! – хрипел пьяный гардеробщик. – Послушай, да пошел ты… Будешь мне тут…, я тороплюсь! – и капитан 3 ранга Гордей, протянув руку за стойку, снял с вешалки свою шинель с шапкой в рукаве и, одевшись под аккомпанимент мата гардеробщика, вышел на улицу. Настроение слегка потускнело, но, затянувшись сигаретой, Гордей отбросил мрачные мысли. Вдруг кто -то тронул его за рукав. Перед ним стоял пехотный старший лейтенант с повязкой „Патруль” на рукаве..
--Товарищ майор, пройдемте с нами! — козырнув, предложил старлей. – Это куда еще, –удивился Гордей.. — В комендатуру, там разберемся! – старлей был преисполнен чувства высокой ответственности. – А чего мне с вами разбираться?.
— Вы в пьяном виде устроили дебош в ресторане, нам поступил сиг-нал… – Какой дебош? – Гордей поперхнулся дымом, — Сынок…, я пьян по — твоему? Никуда я с тобой не пойду, я старший офицер и ты не имеешь права… – Я вам не сынок, а старший офицерского патруля! — гордо парировал старлей. – Не дорос еще, чтобы мной командовать, иди и лови самовольщиков! – Гордей бросил окурок в урну, развернулся и пошел прочь, махнув старлею рукой. Но чего-то не учел моряк. Наверное извечную пехот-ную неприязнь к флотской элите… Через пару минут Гордея остано-вил уже капитан, предста-вившийся железнодорожным военным комендантом, а, стало быть, по службе имеющий право задержать стар-шего по званию. За его спиной маячил толстожопенький старлей с торжествующей мордой. – Пройдемте в комендатуру! – потребовал капитан. Делать было нече -го, пришлось пройти в вокзальную комендатуру, где пребывал уже изрядно влитый гардеробщик и, сопя, писал объяснительную про Гордеев дебош, про номерок, и про оскорбления.. – Какие оскорбления, ты что, дядя?! – вконец обозлился Гордей. – Вот видите, товарищ капитан, на „ты”, и опять грубит. Наслушаешь-ся от них за смену. Он пьяный, вы же видите!.
– Ты что, алкоголик! Ты сам пьян, вы посмотрите на него, капитан! – вокзальный комендатурщик, с пропитой, видимо, на совместной службе с гардеробщиком, физиономией, мрачно изрек: – Предъявите ваши документы, товарищ майор, и напишите объяснительную! — Гордей извлек удостоверение личности, командировочное предписание и билет на утренний поезд: – Какой я вам майор? Я – капитан 3 ранга! И ничего я писать не собираюсь! Никакого номерка не было в природе, а этот мазурик не хотел отдавать шинель. Я просто взял свою… – Майор или капитан 3 ранга – мне все едино! Пили? — спросил капитан. – За ужином – сто грамм водки и бутылку пива, — честно признался Гордей. – Ну во-о-т! – удовлетворенно хмыкнул капитан, сгреб Гордеевы документы и заявление пьяного гардеробщика, — в машину его и на гарнизонную гауптвахту, пусть там с ним разбираются, — преисполнен-ный чувства служебного рвения, старлей взял Гордея под локоток, но тот вырвался и самостоятельно вставился в драндулет и комендатурский транспорт затарахтел всеми своими разболтанными частями по мурманским улицам в сторону гауптвахты. На «губе» дежурный майор определил его в камеру с изрядно выпившим летным капитаном.
– Завтра разберутся, – буркнул дежурный. Хотелось выть от безысходности и бесправия. Сто граммов выветрились еще на вокзале. Капитан бушевал часа два. Выдохшись, уснул. Гордей не спал до утра, скрипя зубами от стыда пребывания на гауптвахте, на которой не бывал даже в курсантские годы. Утром комендант гарнизона, полковник, выслушал убедительные объяснения Гордея и его естественную просьбу ввиду фактической невиновности не посылать „телегу” на флот, почесав толстым, как сосиска, пальцем а ухом, решил: – Все ясно. Ладно уж, информации не будет. Но… чтобы вас обоих до обеда в Мурманске не было! Валите отсюда! – с сугубо комендатур-ским лексиконом сделал он одолжение Гордею и изрядно помятому летному капитану. Но не сдержал честного пехотного слова полков-ник, хозяин мурманской гауптвахты. „Телега” все-таки пришла в штаб флота. Оттуда, по принадлежности Гордея, в полит — управление флота. Ход дальнейших событий был отчетливо предсказуем. Флотские затребовали характеристику на Гордея у политуправления флотилии с объяснением причины. Те в свою очередь запросили политотдел дивизии и в запросе естественно, указали, что политработник был задержан за пьяный дебош в Мурманском вокзальном ресторане и сидел на гарнизонной гауптвахте. Политотдельцы дивизии на всякий случай срочно переделали хорошую аттестацию в плохую. В ней суровым языком канцелярского жанра довольно убедительно было показано, что Гордей плохо занимался воспитанием личного состава, скверно вел политическую работу и не организовывал соцсоревнование (отличник боевой и политической подготовки, к тому же политработник, не может фигурировать в деле о пьяном дебоше в ресторане!) Бумага была подписана всеми, кому надо, снизу вверх и ушла в политуправление флота. Далее еще проще – представление в ВПА (Военно-политическую академию им. Ленина) и вышибание из нее “пьяницы и дебошира” капитана 3 ранга Гордея О.П. Лавина неприятностей закончилась снятием с должности заместителя командира подводной лодки, несмотря на все ходатайства командира Маркова, и собственных попыток Гордея сходу объясниться во всех инстанциях. Сходу не получилось. Характеристики уж больно… не того… Гордей был гордым человеком и отстаивал свое достоинство с невероятным для тех времен упорством. Другой бы на его месте давно плюнул, ввиду полной бесперспективности любых действий против ветра… Однако он в конце концов добился приема у члена Военного Совета флота и в течение целого года объяснительных и докладных записок, встреч со всеми действующими лицами и исполнителям, ко всеобщему удивлению, отстоял себя. Но это было уже потом. И назначили-то его после всего в другое место… А в течение целого года он пребывал в статусе снятого с должности, изгнанного из академии и сверх штата (ну, вы знаете – куда пошлют...) по заявлению пьяного гардеробщика мурманского рес-торана при вокзале.

Штурман Петров. „Волны над нами.”

Штюрманъ хоть и натура хамская, до вина и бабъ охочая, но за знание наукъ навигацкиъ, хитростныхъ. в каютъ – компанию пущать повелеваю и чаркой водки не обносить (Петр 1)

Северный драмтеатр готовился к постановке спектакля о подводниках. После долгих переговоров с флотским начальством и трудными согласованиями с компетентными органами, двум артистам театра с большим скрипом и предосторожностями было разрешено посетить атомную подводную лодку, чтобы вжиться в образы своих героев, имея их прообразы живьем. Компетентные органы упирались до по– следнего, профессионально оберегая флотские тайны, которые между тем, успешно выбалтывали вышестоящие штабы, а за границей — очень компетентные товарищи из компетентных органов. Наконец, график и план посещения были разработаны и артисты допущены на корабль с инструкцией под личную ответственность старпома Пергамента – „туда не пускать, сюда не ходить, этого не говорить, по сторонам не смотреть, с… и до..., и – с записью в вахтенный журнал.” Атомная лодка пару дней назад пришла из дальнего и длительного похода и бока ее еще не остыли от тепла работающей ядерной установки, на них таял снег – вывод не разрешили. Наверное, снова в море с какой-нибудь наукой..,
– Вечно нам, как идиотам, “везет” с такими приходами, ворчал старший лейтенант Петров, бывший воспитанник нахимовского. училища — “питон”, а сегодня штурман и молодожен. Жены потусовались за забором, повидали издалека своих моряков дальнего плавания и поняли, что сегодня „кина не будет...” Особисты настучали, куда надо, про жен у забора и начПО Каретников (начальник политотдела) их оттуда погнал – куда торопиться? Дети есть почти у каждого. Другие развлечения несовместимы с боеготовностью. А секреты… Вдруг чья-то несознательная с фотоаппаратом запечатлит старую плавбазу, плав -казармы и гальку прибрежную… Не годится…
Демократия в разумных пределах в гарнизоны пришла позже… Штурман, старший лейтенант Петров, женившийся полгода тому назад, только — только перед походом привезший жену в гарнизон, приправлял ситуацию многоцветными эпитетами у себя в рубке, роясь в рулонах карт.. – Петров! -заглянул в рубку старпом Пергамент, -принимай гостя, артист к нам, будет тебя со сцены показывать. Да закрой же ты рот, наконец, штурман! Интеллигенция на корабле, а ты… как биндюжник. Что они со сцены из тебя покажут? Сплошной мат и нецензурные выражения? – Да пшш-ли вы все вместе с вашим театром и интеллигенцией… Попаду я сегодня домой или нет? Там Надька ждет, а я тут… с вашим те-атром. У нас уже не театр, у нас тут цирк натуральный – как ни при-дешь с моря, опять… Совсем оборзели что ли? У них что на нашего шхипера зуб? – но правила были незыблемы и жен не пускали. Вдруг какая несознательная запечатлит на фото старые плавбазы и гальку прибрежную…
– Все, штурман, мля..., отставить разговоры… Ты мне тут секреты не выбалтывай! А Надежда твоя подождет… не прокиснет! На то она и Надежда – от слова ждать. Я свою Люси последние три года тоже ви-дел только в комбинации, или ночнушке, – подытожил штурмана старпом. Правда, он не уточнил, что его Люси последние три года на Севере вообще не было. Кроме того и сам имел вполне обоснованную неприязнь к представителям этого жанра искусства. Из-за его спины с любопытством прислушивался к флотскому фольклору артист, как ему и положено — в шляпе и с портфелем. Освоение роли началось. Правда, в тексте пьесы не было ни одного слова, похожего на те, которые он только что услышал. Старпом втиснул артиста в штурманскую рубку и поспешил удалиться – нужно было еще одного свести с механиком.
– Славин, Олег Палыч, – представился артист, протягивая мягкую влажную ладошку. Был он лет сорока, волнистый блондин, слегка ок-руглившийся и с голубыми глазами. Таким и должен быть герой в театральном амплуа…
– Поможете вжиться в роль? Мне еще не приходилось играть подводников..., – вежливо и осторожно осведомился он.
– Я вам тут что? Театральный институт, или… как его… Станислав-ский? Я не умею никого вживать, вживайтесь сами! Я вам не ве-е-рю! Я – кто? Видите, какая у нас тут хреновина – нет схода на берег, а там – Надя! — огрызнулся штурман и зашелестел рулонами карт. Артисту было не совсем понятно, что за спешка, ну выйдут еще на два-три дня и вернутся… к Наде..., но спросить не решился. Ему было не знакомо это щенячье чувство тяги к дому после трех месяцев плавания и невероятной усталости. Петров развернул на штурманском столе карту полигона:. – Извините, надо прокладку сделать на завтра…
– Хорошо, хорошо, я не буду мешать, только скажите, что такое про-кладка? — Петров объяснил и взялся за параллельную линейку и карандаш... — – Можно я буду спрашивать вас, а вы мне объясняйте, если не трудно? Я хочу понять ваши чувства и мысли, чтобы сыграть роль точнее?
– Валяйте, — милостиво разрешил штурман и закусил карандаш..
– Ну вот, например, о чем вы думаете, когда лодка погружается?-
– О бабах, о чем еще! – задумчиво ответила “хамская натура”, начиная входить в роль. – Па-ч-чему?– опешил Олег Палыч..
– А я о них всегда думаю! Вот ко мне жена приехала, а я вас тут в роль вживаю…, — ерничал штурман, повторяя избитую шутку, -так я о ком должен думать? Артист помолчал, наблюдая как штурман орудует на карте инструментом. Петров вошел в роль учителя и с серьезным видом травил артисту про хитрости прокладок, про невязки, широты и долготы…
— Олег Палыч, а выпить у вас с собой случайно нету? --совсем обнаглел штурман, неожиданно размякший душой и поправивший настроение. Выпить не нашлось, но Петров так увлекся обучением доверчивого артиста, что не заметил старпома, стоявшего за открытой дверью штурманской. — Штурман, а ну-ка зайди ко мне! — и старпом в своей каюте разъяснил в доступных корабельных выражениях свое неудовольствие методом превращения артиста в подводника. Но штурману было уже совсем хорошо --неожиданно жить стало веселее. В море Петров окончательно вошел в роль театрального наставника и продолжал вдохновенно “впаривать” в Олега Павловича всякие были и небылицы, драматические случаи из жизни и про замечательный героизм, проявленный лично им. Короче – тае-мое, зюйд-вест и каменные пули, как сказал бы герой любимого моряками писателя Леонида Соболева. В надводном положении в своем полигоне параллельным курсом встретили лодку дивизии и командир, получив с нее семафор, приказал боцману ответить: – Юра, ты не прав! – командиром там был Юрий Дмитриев. Олег Палыч поинтересовался у штурмана, что это означает. Петров доложил артисту, что наш командир человек очень вежливый, интеллигентный и не употребляет бранных слов… Как в том анекдоте, где солдат, которому товарищ нечаянно капнул за шиворот расплавленный припой, сдержанно заметил:.
– Юра, ты… не прав!!! – Петров посвятил артиста в подводники, заставив его выпить целую бадью забортной воды с глубины сто метров… Корабельная публика в центральном посту, развесив уши, с удовольствием слушала краснобая штурмана, восхищаясь таким искусством художественного свиста… Вот это будет спектакль! Все надеялись, что и „маслопупы”- механики не подведут и тоже просветят своего персонажа. И не ошиблись.
Спектакль посмотреть так и не удалось. К его выходу в репертуар атомный ракетоносец снова скрылся под волнами, как всегда, надолго, месяца на три. Говорят, в спектакле был сплошной героизм, очень интеллигентные диалоги, терпеливо ждущие жены и вообще все выдержано литературно, цензурно и героически. Никто из персонажей не выражался непристойно и не возмущался, что не пускают домой к семье, или… к бабе.

Замполит среди моряков, моряк среди замполитов

Священникъ долженъ прежде всехъ себя добрымъ христианскимъ житієм въ образъ
всемъ блюстися, дабы не прельщать непостоянствомъ и притворною святостію и
бегать корысти, яко корене всехъ злых (Уставъ Морской Петра перваго.
Книга третія, глава девятая. Ст. 2.)….
Капитан-лейтенант Илин был назначен заместителем командира Маркова по политической части сразу после Олега Петровича Гордея, списанного с корабля по заявлению пьяного гардеробщика мур — манского привокзального ресторана. Количество первоисточников, изученных Валерием Ивановичем Илиным в академии (ВПА) и глубоко укоренившаяся в сознании мысль о своей “решающей и направляющей”, похоже, изрядно мешали ему в личной морской подготовке и изучению психологии специфического воина – подводника. Моряки справедливо полагали, что замполит тоже должен быть, хоть плохоньким, но подводником, по крайней мере, по общей морской подготовке, знанию устройства корабля и навыков в борьбе за живучесть. А политические знания и работа не должны мешать ему создавать человеческую атмосферу в экипаже, заботу и внимание к людям. Очередной звездопроситель в звании капитан-лейтенанта появился в экипаже перед самым окончанием межпоходового ремонта и моментально осознал себя вторым человеком после командира. Утром на подъем флага он крался на корабль, прячась за береговыми сараями, так, чтобы поспеть в строй обязательно между старпомом и командиром и дать понять всем, кто есть кто. Экипаж, давясь от смеха, наблюдал эти маневры с палубы.

Илин неловко спускался по трапу, хлопал переборочными дверями, набивал шишки в отсеках и не мог отличить ГОНа* от помпы. Ну – не моряк, сразу видно. Неуживчивый, заносчивый характер, хронический насморк и непомерные, не подкрепленные реальным интеллектом, амбиции немедленно сделали его объектом матросского и офицерского фольклора. В экипаже это происходит быстро. Старослужащие матросы не стеснялись строго заметить новичку, что переборочная дверь на подводной лодке не дверца домашнего холодильника и что хлопать ею – ужасающая безграмотность для подводника. Офицеры наступали ему на пальцы, спускаясь по рубочному трапу, когда команда “все вниз” выполняется так быстро, что сохранять чваное достоинство, пропорциональное занимаемой должности, просто невозможно. Тем более, что на флоте традиционно по трапам пешком не ходят. В каюты казармы, где офицеры жили по двое – четверо, зам — новичок врывался вихрем, шморгнув носом, в вечернее неслужебное время без стука. Он не понял намека, когда командир БЧ-2 Борис Цыбешко, стыдливо прикрывая ладошками тощую волосатую грудь, завизжал, как голая женщина в бане, застигнутая ротой солдат:
– Мужчина, куда вы прете? Вы же видите – я не одета!
Спасаться от “решающей и направляющей” стали с помощью крючков, купленных в скобяном магазине.
В г. Полярном “оккупантам”, как окрестил местный командир бригады приходящих подводников– атомщиков, делать было нечего, в тесных каютах расписывали “пулю” в преферанс, пили корабельное “шило”, закусывая принесенным с камбуза жареным хеком. Однако крюч-ки новичка не остановили и он назойливо стучался вечерами по оче-реди во все каюты, естественно за ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)