Цыганка

Эмилия снова окинула этот огромный город взглядом, полным протеста и негодования, и её большие изумрудные цыганские глаза сверкнули огнём ненависти! Ненависти ко всем тем, кто постоянно, изо дня в день, её унижал, обижал, притеснял только за то, что она — цыганка… Как же невероятно достали Эмилию все эти прилично одетые и гладко причёсанные стервы, косо смотрящие на неё, когда она в очередной раз танцевала на городской площади или предлагала кому-нибудь погадать, эти вечно хихикающие над ней тупые малолетки, эти кондукторы, которые всегда с недовольством выгоняли её из транспорта, с жутким презрением обзывая «цыганской безбилетницей», и всё в таком духе… Алое, словно кровь, закатное солнце уже заходило за горизонт, окрашивая небо этого столь ненавистного юной Эмилии города в ярко-красный цвет… Жизнь в городе постепенно замирала — закрывались магазины, палатки, родители уводили своих детей домой спать, и при виде цыганской девушки тут же делили недовольные и обеспокоенные лица и с опаской старались как можно скорее увести своих ненаглядных чад домой, крепче сжимая их за руки. Но это только на первый взгляд казалось, будто бы с наступлением ночи весь город замирал — напротив, бурная ночная жизнь этого шумного мегаполиса только-только разгоралась! Открывались всякого рода злачные заведения, ночные клубы, по дорогам разъезжали всякие-разные машины, водители которых так и жаждали найти себе какую-нибудь легко доступную девицу на одну ночь… Когда солнце окончательно село, и в городе стемнело, Эмилия собрала все свои цыганские атрибуты для танцев и гадания, и торопливыми шагами направилась в свой табор. В таком большом городе поздним вечером ходить по улицам одной было крайне небезопасно — особенно такой юной, красивой и яркой девушке, как Эмилия! Уже не раз ей, бедняжке, приходилось нарываться на таких вот неадекватных придурков -«любителей цыганской экзотики» на машинах, которые, останавливаясь возле неё в такой поздний час, совершенно наглым и хамским образом пытались к ней пристать, чтобы «приятно провести время» — но только вот не на ту напали, Эмилия с детства была девушкой «не из робкого десятка», и всегда отлично умела за себя постоять. Такой её сделала жизнь… А как тут не стать сильной, жёсткой и даже порой агрессивной, когда практически с рождения ведёшь кочевой образ жизни? Как тут не обозлиться на весь мир, когда тебе всего шестнадцать лет, а ты, вместо того, чтобы, как все твои сверстницы, учиться в школе и жить в тепле и уюте, вынуждена зарабатывать себе на жизнь уличными танцами и гаданием, и постоянно от кого-то прятаться, чего-то опасаться, терпеть чьи-то сплетни, насмешки и угрозы, терпеть, в конце концов, грязные домогательства всяких похотливых придурков?! Эмилия почти не помнила своих родителей — она осталась сиротой очень рано, и с тех пор только и делала, что переезжала со своим цыганским табором с места на место, из одного города в другой. Но, по большому счёту, Эмилия не жаловалась на свою жизнь — она привыкла к этому с рождения, ничего другого она никогда не знала… Свободная, гордая цыганка, не имеющая ни крыши над головой, ни вообще чего-либо постоянного, не обязанная никому и ничему подчиняться, несущаяся в своём прекрасном цыганском танце, словно вольный ветер, куда-то вперёд, способная с первого же взгляда поразить любого, кто её увидит, своей гордой и чарующей цыганской красотой… Может быть, где-то в глубине души Эмилии и хотелось чего-то другого — иметь тёплый, уютный дом, любовь, семью, мужа, который будет всегда любить её и защищать от любых невзгод, много детишек… Но, честно говоря, она и сама отчасти сомневалась — а сможет ли она, привыкшая к абсолютной свободе и уличной жизни, так быстро приспособиться к чему-то иному, более стабильному и спокойному? По крайней мере, сейчас, когда она жила в своём вечно кочующем таборе, где её с детства все знали и просто обожали за её пылкость, жизнерадостность и детскую непосредственность, Эмилия вполне могла считать себя по-настоящему счастливой и свободной, несмотря ни на что…
Бывали в жизни юной цыганки и такие моменты, когда ей просто хотелось разрыдаться от отчаяния, когда руки опускались, когда уже не было сил во что-либо верить… И тогда Эмилия, как бы странно это ни звучало, отправлялась в церковь — да, именно в христианскую церковь — за Божьей помощью! И на душе у неё тогда вмиг становилось легче, светлее, веселее… И хотя внешне она была не слишком похожа на верующую христианку (на фоне остальных девушек и женщин, скромно одетых и с покрытыми головами, она, со своими распущенными по плечам чёрными кудрями, открытой смуглой шеей с каким-то ожерельем вместо креста, и в своём ярко-разноцветном цыганском наряде смотрелась, мягко говоря, странновато и слишком уж вызывающе), Эмилия твёрдо знала — истинная вера внутри, она в душе, и какая разница, как человек выглядит? Главное, что он искренне, со всей душой верит в Бога…
-Господи!- стоя у иконы и молитвенно сложив руки на груди, шептала юная Эмилия,- я не прошу ничего для себя лично, но умоляю Тебя лишь об одном — помоги всем тем, кому приходится страдать в этом мире сильнее, чем мне! Протяни руку помощи всем больным и голодным, старикам и сиротам… Я понимаю, Господи, что я всего лишь безродная цыганка, но я всё же искренне верю, что Ты услышишь мои молитвы! Вся надежда в этом мире, Господи, лишь на Тебя — больше помощи ждать неоткуда! Прошу Тебя, Господи, услышь меня! Аминь…