Посвящение. Часть№5

«Аппарат».

Сам пан тэля пасэ. Это по-французски, как говорят у нас, на Нахаловке.

Синий огонёк пламени окрашивается по краям красными, рваными всполохами. Разгорается сильней. Комната, освещёна с улицы дневным светом из-за полузакрытых ставень. Лампочка не горит.Зеркальная поверхность ложки раскалена. Чуть прищурившись и отведя руку от себя, огненную воду льют прямо на пол, на железный лист возле поддувала. Струйка, со спичку толщиной, продолжает гореть на лету, разлетается маленькими горящими плевками.

— Хорошая, — причмокивает бабка, — Дай я ,- корявые руки старика спешно громоздят под медную трубку змеевика гранёную рюмочку, прям поверх угольного фильтра. — У, — недовольно хмыкает бабка. Они вдвоём следят, как рюмка быстро наполняется. Не дождавшись краёв, дед обливая руки берёт гранчак. Опрокидывает себе в горло. Морщится. -Ы… а,- выдыхает тёплый сивушный звук. Кухню всё больше и больше наполняет амбре, с привкусом кипящей браги.
Во дворе улавливается сизый дымок.Из печной трубы дровяной дым улетает прямо в синее небо. За калиткой безлюдье. Слышен звук проходящего поезда, по нижней линии. Собаки не гавкают. Дневной зной полон тишины.

Взрослые суетятся. Носят воду из колодца. Черпают алюминиевым ковшиком из оцинкованной выварки подогретую воду, пахнущую пригорелым тестом. Льют на трубки.
Мальчишка запускает руку в охладитель. Вода приятная, тёплая. Значит надо менять.
Через марлечку и пережжённые дрова самогонка течёт в леечку. Трёх литровая банка полна. Подставляют другую.

С погреба достали огурцы. Пробуют первак.
От стойкого пара в доме, кружится голова. Дурно.
Лица стариков сальные от количества дегустаций. Глазки щурятся. Но процесс ещё не завершён. Минимум литра четыре. И вонючий послед. Возьмут всё.

К забору кто-то подъехал. В ворота постучали. Чужие, тяжёлые шаги продавливают деревянный пол.
— Это, -замялся дядька милиционер с красной мордой, кивая головой в сторону занавески.
Пацанёнок думает, что его никто не видит. — Та, -машут в дверной проём баба с дедом.
-На, -капитану наливают аж до краёв. Тряся руками, тот ковтает большими глотками; тянет в себя, как будто ему противно. -А, а-ху,- на выдохе. Вытирает рот, шморгает. -Хорошая!(жмурится от прошибшей слезы)
— Шо, пацан? Скока тебе лет?
Малой молчит, прячась от незнакомца. — Семь вот было в маю, -отвечает бабка.
— В школу хочешь?- продолжает, ставший ещё красней от паров, участковый.
Осмелев, пацан кивает головой.
С улицы сигналят. Заходит второй дядька.- Ехать пора.
— Эта, -старик протягивает банку самогонки водиле.- Пойдём на двор, Михалыч.
Взрослые выходят. Курят у калитки. Пацанёнок макает палец в тёплую рюмку. Пробует на язык.- Э, фе! Гадость! Он искренне не понимает, зачем они это пьют? Это ж не ситро? Ситро в тыщу раз вкуснее!
За двором запустили двигатель.Через щёлку в заборе видно, как жёлтый уазик поворачивает за угол. Вот его уже не видно. Скукота. Солнце жарит. До вечера ещё далеко. Малой заходит в угольный склад, у забора. Закрывает дверь за собой.В складе темно. Только через доски пробиваются полоски света: на улицу и к соседям.Сегодня это будет его место, для игры. И он думает, что здесь его никто не найдёт.

«Югославия».

Белый фильтр. Это были единственные сигареты с белым фильтром. 60 копеек пачка. Он не смог удержаться. Автобус тронулся. Пацан лет семи в спортивках с оттопыренными коленками, быстро присел. Бычок ещё дымился. Малой сжал находку в кулачок, как бы прижимая к асфальту, воровато глянул на дядек возле ворот Густушки, и побежал к пацанам. Вниз, к ревчаку.

— Вот, -он разжал кулак. Окурок ещё тлел. Огонёк почти касался кожи.
-Живая!,- к чинарику потянулись руки с обгрызаным маникюром.-Давай обпалим...- Жирнааая,- заулыбались дружки.- Не, — тока по одной тяге. На улице покажу. «Везунчик» протянул «Югославию» младшему братишке. Обезьяна чиркнул спичками, обпалил фильтр-шо называется, простерилизовал. Старший спешно взял окурок из его рук, затянулся; вначале потихоньку, смакуя, продолжая подсасывать, сделал глубокую затяжку: -Крепкая, -на выдохе он передал сигарету братухе. Тот потянул дым, закашлялся.- В себя тяни, это ж не свисток,- заржало кодло. — Га, ыы, -руки, с чёрными ногтями, по рангу, отталкивая друг дружку, передают по кругу сигарету; обшорханые губы важно выпухивают дым. Не в затяжку.

— На кури, а то аж губы пэчэ,- самый младший отдал тлеющий фильтр пацанёнку, только что переехавшему в их район. Тот затянулся. Фильтр был острый и кислый на вкус, драл горло. — Харе, -нашедший " Югославию" забрал оплавленный ниппель из рук новенького, — А то ещё название скуришь. Плюнул на пальцы, притушил огонёк, и сунул белый фильтр с надписью, как доказательство, в карман клетчатого пиджака.

— Будешь курить, будешь?!- схватив сына за шкирку, мамка больно, два раза огрела счастливца по жопе хлопушкой. Самодельной. Из дрына и куска автомобильной резины…
Тот не понимал.- Что это?! — В её словах был и вопрос и ответ. Мамкины пальцы держали улику. С белым фильтром. — Не знаю,… -ещё не понимая разоблачения огрызнулся тот. — У тебя в кармане, что? — Психонула родительница, замахиваясь.
— Э… хотел было зареветь, включить защиту, сжался как щенок в углу. — Будешь курить?! — Удар, ещё удар. Из глаз подростка хлынули слёзы.

Вместо смирения, внезапно в нём проснулся зверёк. Злой. Рот наполнился слюной. Брызгая, он устроил истерику. Кривые губы его выпалили как бы сами по себе: — Буду!
Мама не ожидала такой реакции. Бунт, не покорность, тянущаяся годами жизнь матери- одиночки. Всё в него! Для него! А он...!

— Буду! Буду! Буду! Буду!, — он уже орал без остановки на каждый её удар.
Она перевернула хлопушку. И палкой лупила своего единственного, и такого вмиг ставшего жестоким, сына. Она плакала в бессильном прозрении.
Внезапно, в какой -то момент, её мальчик вывернулся. Вырвал из рук матери палку и сломал её об колено.
Это было так неожиданно. И нелепо.

Мальчик вырос.
Мама махнула рукой. Её лицо стало каким- то горьким. Она развернулась и пошла в дом. Плакать.
То ли от горечи к себе. То ли от обиды на умершего мужа. То ли из за сына.

" Буду курить, буду, буду", — так он и прокурил, дурачок, тридцать лет.