Молчаливый вальс

«Вот уснуть бы сейчас и в такой рай попасть,
Где мне было когда-то лет пять или шесть…»

Как же интересна и непостижима человеческая натура. Бывает, одна лишь новость про что-то давно забытое может безжалостно выгнать человека из уютного храма спокойствия, где всё привычно и не так уж плохо, и отправить в тяжёлое путешествие.

Давид, молодой парень чуть старше двадцати лет, был так поглощён своими мыслями, что забыл почти про всё. Он даже и не беспокоился, что может опоздать на автобус, а, может быть, где-то глубоко внутри и надеялся опоздать. Даже теперь, взбираясь по грязным ступенькам в салон, его не беспокоило, что до отправления оставалась лишь минута – недооценённый многими отрезок времени, который считается важным только тогда, когда безвозвратно утерян.

Этот непонятный запах в автобусе, то ли пота, то ли протухших продуктов, возня, ребёнок, который никак не усядется и бесконечно ноет, старушки, обсуждающие, умудряясь кого-то обвинять, дождливую погоду — всё это так бросалось в глаза, в нос, резало слух и гвоздём вбивалось в мозг до такой степени, что хотелось сейчас же убежать прочь.

Давид посмотрел на свои грязные ботинки, в окно, за которым люди ходили под зонтами, за которым лужи, того и гляди, сольются в один небольшой пруд. Ещё и грязь — магнитом прилипающая ко всему зараза. И в самом деле, дрянная, настолько пакостная и неприятная погода, насколько это вообще возможно, хуже которой может быть только нахождение в этом автобусе.

— Эй, шевелись давай! – толкнул его кто-то в спину. – Ну! Чаво встал?

— Да, конечно, – машинально, вздрогнув, ответил Давид, посмотрел на билет, который держал в руках и пошёл искать своё место.

Сейчас он всё делал машинально, и даже жил, казалось, тоже. Где же свобода воли, которую так восхваляют церковники, где же свобода мысли, когда невозможно порой перестать о чём-то думать?

Давид шёл медленно, боком, чтобы никого случайно не задеть, а то не хватало ещё вступить в какой-нибудь неприятный диалог, такой бессмысленный и глупый, тем более теперь… А этот бесконечно длинный автобус, полный людьми, как сардинами в банке, будто становился ещё длиннее, от этой вонючей духоты нечем дышать и становится невыносимо плохо. Но вот и его место в конце автобуса, да ещё и рядом свободно. «Как же хорошо, что не придётся никого впускать в своё личное пространство», — подумал Давид.

Он одним движением бухнулся у окна, прислонился лицом к стеклу — прохладно, — глубоко вдохнул и, вроде, стало дышать немного легче.

За стеклом уже начинало темнеть. Плавающие в лужах фонари, люди, будто грибы-подзонтики, и это тёмное, мрачное небо — всё казалось таким сонным и ленивым, что глаза закрывались сами собой.

Жёсткое кресло под парнем начало таять, громкость всего этого неразборчивого шума вокруг делалась всё тише и тише. «Сейчас тронемся», — пронеслась мысль и исчезла, все мысли исчезли.

— Извините, не могли бы Вы немного подвинуться? – вдруг послышался женский голос с лёгкой отдышкой, так резко и безжалостно вырвавший Давида из забытья.

Не смотря в сторону нарушителя покоя, он резко поддёрнул к себе полу пальто, слегка двинулся. Кто-то тяжело сел рядом, его обдало каким-то странным, но весьма приятным ароматом духов. Что-то такое знакомое. Клубника, нет? Но вдруг автобус тронулся, и мысли о знакомом аромате развеялись. Нужно поспать.

— Представляете, едва успела! Ещё бы немного и… — вновь звонкий голос так жестоко, будто схватил за жабры и вынул из уютного и тихого озера сновидений, разбудил так и не успевшего заснуть Давида.

Он недовольно посмотрел на неё. Рядом с ним сидела молодая девушка с длинными тёмно-каштановыми кудрями. Лицо её было таким взволнованным, но таким живым и светлым, что она казалась какой-то неестественной, слишком энергичной, что ли. Был так силён контраст погоды, состояния души, буквально всего и этой девушки. И она, как солнечный луч, прорвавшийся сквозь тучи и ослепивший путника, в одно мгновение вырвала Давида из реальности. Но было в ней, в её лице, ещё что-то, и именно это, в большей степени, заставило отвлечься от всего, увлечься ей. Что-то таинственное и очень знакомое было в этой девушке, которая что-то очень живо рассказывала, яро жестикулируя, но он её не слышал, а только лишь смотрел, завороженный, и кивал. А она всё без умолку говорила и улыбалась, и было в её улыбке что-то по-настоящему живое, искреннее и одновременно печальное. Столько эмоций, человечности, такого яркого сияния, что, казалось, она может заменить собой само солнце.

— … Ой, простите, пожалуйста! Я Вам, наверное, со своей болтовнёй, как снег на голову? Просто погода эта… — наконец услышал Давид, вырвавшись из раздумий.

— Как снег… да. Погода… конечно… — сложил он кое-как свои мысли в слова. — Это Вы простите меня. Я немного не в себе, устал…

— Да, хорошо. Отдыхайте, а я постерегу Ваш сон. – вновь улыбнулась она, а он отозвался улыбкой в ответ, неожиданно, даже для самого себя. Затем тут же отвернулся к окну, тряхнул головой и посмотрел вникуда сквозь грязное стекло: начал моросить дождь, от вида которого холодные мурашки пронеслись табуном по телу.

Теперь, наконец-то, его мысли были в состоянии покоя, ничего лишнего. Никаких неестественных девушек, вызывающих диссонанс и не укладывающихся в систему координат мышления. Главное, больше не смотреть на неё, ведь это, понял Давид, непонятно почему, как-то больно, что ли.

Всё перемешалось у него в голове. Остановки – с людьми, машины – с домами, фонари — со всем… и ещё эта непонятная девушка.

Уже в следующее мгновение, он угодил в нежные объятия Морфея и забылся тихим сном под охраной незнакомки.

Проснулся Давид часа через три, немного дёрнувшись, когда автобус начал въезжать в город.

Почти приехали, скоро выходить, а всё тело затекло. Он хотел, было, пошевелиться, но что-то мешало, тогда он посмотрел в сторону, а там, облокотившись на него, дремала та девушка — какой-то не очень надёжный, на самом деле, сторож. Надо бы её разбудить, только поаккуратнее, а то ещё разговорится опять.

— Эй! Эй! Проснитесь! Приехали, – попробовал Давид шёпотом разбудить её.

Она слегка пошевелилась и начала поднимать голову, и этот аромат духов вновь сыграл ноктюрн на клавишах мозгов бедного парня. Чтобы отбросить ненужные мысли, он выпалил, но всё ещё шёпотом:

— Вы же меня охранять собирались!

Девушка не спеша зевнула в ладошку, прищурившись посмотрела на него и улыбнулась:

— Не Вас, а Ваш сон. Спали Вы крепко, значит моя задача выполнена, разве не так? – сделала она вопросительную мину, Давид улыбнулся и кивнул. – Кстати, меня зовут Аня.

— Я Давид. – последовал его ответ ради приличия, после чего он сразу отвернулся и начал разминать затёкшую шею.

Из автобуса Давид вышел самый последний, чтобы не толкаться с людьми. Дождя не было, но туч стало больше, от чего стало ещё темнее, да ещё и похолодало.

Давид стоял в самом центре родного города, в котором не был уже около года, но не чувствовал радости, да и этот город по многим причинам не очень-то любил. А тут ещё и не лучший момент для того, чтобы вернуться сюда. Может быть и не стоило вообще?

Затем Давид подошёл к ближайшему такси и поехал домой.

Казалось, удалось только раз моргнуть, а машина уже доставила клиента к месту назначения. Впервые вид родного дома не радовал парня. Лай старого доброго пса, сидевшего на цепи, переменился на радостное скуление и виляние хвостом, но Давид лишь слегка протянул руку, хоть как-то поприветствовав друга, но не подошёл, как это было всегда.

— Прости, не сейчас.

Дома разговор был недолгим, радость родных, пара банальных фраз, отказ от ужина и сон.

Наутро все дома вокруг, земля и голые деревья покрылись снежным блеском. Всё стало таким светлым и даже радостным, на на небе были лишь редкие светлые облака. Давид смотрел на это через абстрактные узоры, что на стекле нарисовал мороз за ночь. Но всё же, даже такая чудесная погода, которая всегда вызывала бурю эмоций, сейчас вызвала лишь горькую ностальгию. А спустя ещё миг он ощутил немыслимую боль от красоты, которая отвергалась всем его существом из-за несовместимости, как тогда, в автобусе с той девушкой.

Давид не понял, как добрался до больницы, а вот уже надевает белый больничный халат, натягивает бахилы и движется в направлении к лестнице. Неприятное ощущение в груди не даёт покоя уже какие сутки, но сейчас это самая настоящая боль. Больничный запах начал вызывать непонятную тревогу, волнение. По щеке, обжигая, потекла тяжёлая слеза.

Вдруг, кто-то, стремительно спускавшийся по лестнице, столкнулся с Давидом, отшатнулся и едва не упал.

— Извините… — поспешно сказала девушка, начав уже идти дальше, но на миг подняла голову и остановилась. – Давид, Вы?

Это была Аня, та девушка с длинными тёмно-каштановыми кудрями… и лицом, которое сейчас было заплаканно, а глаза блестели от слёз.

— Приятная встреча… — через силу, но улыбнулась она, а в улыбке её чувствовалось столько боли, которую, видно, она едва выносила. – Тоже пришли кого-то наведать?

— Да, Артура… Друга детства… лучшего. – едва не забыв цель своего визита, сказал Давид.

— А я к маме пришла. Она заболела, уже долго тут лежит. Все говорят… но я верю, что она поправится, так что всё хорошо… Всё будет хорошо! — с улыбкой и верой в свои слова сказала Аня, но верой отчаянной, безнадёжной, какой верят в чудеса. По её лицу потекли слёзы, она быстро кивнула и пошла.

— Да… Всё будет хорошо, – уже вслед ей сказал Давид.

Он начал подниматься по лестнице, а в его голове всё не могло уложиться, что он видел сейчас и тогда, в автобусе. Одна её тайна разгадана, но появилось ещё больше.

Человек настолько светлый, насколько это, наверное, возможно, улыбался даже сквозь такую горечь и такую боль, от чего Давид почти забылся и чуть сам не стал улыбаться. Он шёл, и его мозг сверлили повторяющиеся мысли. Как же так? Как у неё получается? Но вдруг перед глазами появилась нужная палата.

Дверь палаты была приоткрыта. Давид остановился и начал подбирать правильные слова, но ничего дельного в голову не приходило. Он выдохнул, сделал шаг к двери и неожиданно увидел, что у Артура кто-то есть. Это была Даша, одноклассница Давида и девушка Артура. Она держала его за руку и, всхлипывая, говорила, что не хочет его терять, что любит его и не знает, что будет делать дальше. А Артур, вечный клоун, кашляя отшучивался, смеялся, мол, меньше народу — больше кислороду.

Как же это всё в его стиле. Все его любили именно за то, что он мог дурачиться практически всегда.

Опять кривляется, подумал Давид, и, наконец, по-настоящему улыбнулся. Дурные мысли исчезли, ему было приятно увидеть старого друга, с которым прошло всё детство, и всё детство Артур, в каком-то смысле, был примером для подражания, тем, кого Давид захлёбываясь слушал, пока… Пока они не повзрослели.

Не было смысла рушить милую беседу, поэтому Давид подумал, что достаточно и того, что удалось увидеть Артура, который, должно быть, уже и забыл своего старого друга.

Впервые за долгое время стало так легко, спокойно, но всё же какая-то боль осталась. Боль была смешанная: ностальгия, утраты и ещё, и ещё что-то ёрзало и не могло угомониться в груди. Слишком много всего за такой короткий срок. Тогда Давид решил, что нужно прогуляться, освежиться, всё переосмыслить и успокоиться.

Мороз на улице усилился, под ногами звонко хрустел выпавший за ночь снег, кое-где дети с румяными лицами уже играли в снежки и валялись в снегу, кто-то чистил тропинки.

Невозмутимая жизнь идёт полным ходом, и мало что её может остановить. Маленькие трагедии маленьких людей проходят бесследно для мира. Они лишь круги на воде от камешков, брошенных в океан, которые он сгладит, стремящийся к спокойствию и порядку, как и всё вокруг.

Перед глазами Давида вырос сад с тысячами яблонь, в котором он проводил так много времени в детстве с друзьями, с Артуром. Сад, которой был излюбленным местом для различных приключений, находящихся на границе этого мира и мира воображений, с такой лёгкостью доступного детям. Сад был точно сказочный, одетый в белые одежды. Тихо пошёл снег, придавая саду ещё больше волшебства.

Давид решил зайти, прикоснуться воспоминаниями к детству.

Окраина города, не слышно ни людей, ни машин – ничто не беспокоит уставшего ума. Сказочный зимний сад, чудесный снегопад, а вот и любимая яблоня, называемая когда-то в компании детей просто «сладким деревом».

Давид помнил, как он и Артур могли часами сидеть на ветках этого дерева, поедая пресные яблоки и обсуждая насущные для тех детей темы. Улыбка непроизвольно растянулась по лицу, на глазах проступили слёзы, но вдруг хруст снега со спины испугал парня, он обернулся.

— Ей, ты что, плачешь?

— Артур? Какого ты тут… — не веря своим глазам выпалил Давид, не на шутку удивившись.

— Давид – сама серьёзность, и плачет? – засмеялся бледный Артур. – Ну кто бы мог подумать! Расскажу – не поверят! Если успею, конечно, а то врачи говорят, что уже пора бы.

— Так! Ты почему это так легко одет? Простудишься!

Артур разразился оглушительным смехом, согнулся, схватился за живот и продолжал неистово смеяться. Давид смотрел на него, удивление тихо сменилось осознанием того, какую глупость он сказал, и тоже засмеялся.

— Я, конечно, знал, что ты шутишь редко, но метко, но сейчас ты превзошёл самого себя, парень! – пытался, наконец, успокоиться Артур. – Шуточка под стать тому, сколько мы не виделись. Ну, обнимемся?

— Конечно! – развёл руки Давид. – Рад тебя видеть, дружище!

— А я был бы очень несчастлив, если не увиделся с тобой, а теперь можно и… Ноооо! Тише-тише так обнимать! А то раньше срока меня отправишь на тот свет.

— Как тебя выпустили? С тобой же Даша только что была?

— Думаешь, я не смогу проскользнуть между этих болванов? Хах! Я тут увидел, как ты уходишь, и не поздоровавшись! Решил нагнать, знал, что ты сюда придёшь. Попросил Дашу уйти, а то она почти уже живёт около меня. Ушла, а я давай за тобой. Мне ж всё равно туда-сюда конец!

— Зря ты её, она любит…

— Знаю, но я и тебя ждал, сильно ждал и знал, что ты придёшь, а ты прийти не успел и сразу свалил!

— Думал, что так лучше.

— Побольше бы так думало… – сказал и вдруг закашлял Артур. – Давай присядем. Сил нет стоять.

Старые друзья сели на холодную мокрую землю, облокотившись на «сладкое дерево».

— На чём это я? А! Приходят многие, и давай плакаться, жалеть! К чёрту! Надоело! Не хочу!

— Да. Наверное, ты прав.

— Конечно прав! – воскликнул Артур.

— Слушай, прости, что так поздно. У меня театр, постановка на носу, звонки вообще не принимал в течение дня, а дома сразу отключался. Несколько дней в таком темпе жил, потом звоню маме, а она рассказывает…ты, панкреатит. Вот я сразу и к тебе. Как тебя угораздило?

— Устал я от всего этого. Даша, маленький городок-гадюшник. Вот я и начал гулять нехило так, а там ещё что-то… Забей! – бледный, с острыми чертами лица, Артур посмотрел на друга. – Как же я рад! Это ты правильно сделал, что приехал, но просить прощения не смей! Даже если бы и не приехал, ничего. Знаю же, что ты помнишь меня, как и я тебя.

— Помню.

— И… это ты меня прости. Не хотелось бы вспоминать нашу ссору, всё, что между нами произошло, но, пожалуйста…

— Если и было за что винить, то простил, и давно. А плохое и не нужно вспоминать. Все виноваты, Артур, все без исключений. И всех я давно простил, но себя…

— И себя прости!

— Мы стали слишком разные, мы выросли. Это всё естественно. Не могли же мы долго дружить только на одной инерции от детской дружбы, такие разные, противоречивые.

— Не могли…

— Я так счастлив, что ты, дурак, убежал из больницы! Я… слов у меня нет.

— И я счастлив сейчас быть рядом с тобой. А слова и не нужны. Посмотри, какая красота! – улыбнулся Артур.

— Красота! – вторил своему другу Давид и тоже улыбнулся.

Снежинки на фоне восхитительных зимних декораций танцуют прекраснейший вальс под завораживающую песнь жизни – тишину. Лучшие когда-то друзья сидят под лучшим для них в мире дереве и наслаждаются этим представлением.

— Слушай, Артур, я тут подумал. Может ты успеешь увидеть мой спектакль? – вдруг спросил Давид и посмотрел на своего друга, голова которого была опущена на грудь, но лицо, как живое, будто улыбалось, потом отвернулся и заплакал, а снежинки всё продолжали кружиться в своём молчаливом вальсе.

Прошло несколько дней, и всё это время неумолимо валил снег, а в сугробах, казалось, можно утонуть, пропав бесследно. Но сейчас было яркое лето, хоть оно и было на сцене небольшого театра. Персонажи периодически жаловались на жару и рассуждали на тему глобального потепления, а на улице была самая настоящая зима, лютый мороз и океан снега. В этот момент казалось нелепым и глупым рассуждать на тему глобально потепления, но в театре свои миры.

Давид сидел в зале, тихо улыбался, наблюдая за реакцией зала, который то охал-ахал, то раскатисто смеялся. Он посвятил этот спектакль своему лучшему другу, тоже любившему громко посмеяться, похороны которого он решил не посещать. К чёрту их! Он терпеть не мог хоронить людей, а тут… Это было бы невыносимо, поэтому не стоило терзать себя.

Спектакль закончился. Актёры пошли на поклон, зал стоя аплодировал, и Давид вместе с ним. Но, не дожидаясь окончания оваций, он решил пойти за кулисы, поздравить актёров и уже направился к выходу из зала, как его кто-то позвал:

— Давид, можно тебя, то есть Вас, то есть…

— Аня? – удивился не на шутку парень и улыбнулся. – Тише. Спокойно. Можно и на «ты». Вообще, не нужно нам официальностей. Рад тебя здесь видеть!

— Ах, да, конечно! Я тоже рада тебя здесь видеть! То есть, я знала, что ты тут будешь. Тогда, в больнице, я вспомнила тебя, потом услышала, что ты ставишь спектакль и успела ухватить один из последних билетов…

— Что? Узнала? – перебил её ошеломленный Давид, посмотрел на актёров, которые пошли за кулисы, на людей, что стали расходиться, и добавил. — Так, подожди меня немного около буфета, вон там, посиди… Я сейчас всё закончу и сразу к тебе.

Люди выходили из зала, кто-то с серьёзным лицом, нелепо пытаясь показаться экспертом перед дамой, сухо жестикулировал с меланхолическим взглядом, кто-то, смеясь, просто радовался, а кто-то неудовлетворённо ворчал, как это бывает всегда. Все разбредались в разные стороны, к буфету ли, к гардеробу ли, а Аня сидела в стороне от всего на небольшом диванчике и задумчиво смотрела на разбредавшуюся толпу, из который появился Давид и направился в девушке.

— Аня, как твоя мама? – вдруг спросил он.

— Ой, да всё в порядке, — дрогнула девушка, подготовившая ответ на вопрос, откуда они знакомы, — ей стало намного лучше. Я же говорила, что всё так будет! А мне не верили! Хотя, честно признаться, я и сама не верила. Скоро её должны выписать. Мы побыли вместе, много говорили, и она настояла на том, чтобы я не торчала у неё. Сегодня утром только приехала, после работы купила билет и вот, я тут. Только я не разбираюсь в этом всём, но представление мне всё равно понравилось.

— Как я рад, что у тебя всё хорошо! И, Аня, ты прекрасно выглядишь. Мне с самого начала казалось, что мы уже до всего этого где-то виделись. Я разглядел что-то знакомое.

— Ну конечно же! Мы с тобой вместе были в детском саду! А потом, перед школой, меня отправили сюда, к отцу.

— Та самая Аня?! Ты? Это серьёзно ты? У тебя же были прямые волосы!

— Да, это серьёзно я. А волосы начали завиваться со временем. С ними так неудобно! Бесят они меня! – засмеялась Аня. — Помнишь, как мы с тобой набрали ведёрко клубники? Я помню, как они классно пахли. Обожаю этот запах.

— Клубника. Точно, — на лице Давида медленно расплылась улыбка, — это ты. Я вспомнил. Мы же всегда были вместе.

— Кстати, как твой друг?

— А? Артур? – задумался парень. – Недавно были похороны.

— Мне очень жаль… — изменилась в лице Аня.

— Не стоит. Я видел, что он не сильно был расстроен. Жизнь ему надоела, и его можно понять. А остальное, мнения остальных — ерунда. Тем более, мы уже несколько лет с ним толком и не общались.

— Почему?

— Мы часто в последнее время нашей дружбы ругались, даже дрались. Наши взгляды были слишком разные. Я тихий, он болтливый. Моих друзей можно было перечесть по пальцам, а его любили все. Это никогда не мешало нам быть лучшими друзьями, но потом. Мнение других для него стало важнее нашей дружбы. Он унижал меня перед всеми, лгал, а все смеялись. Что было за спиной, я и вспоминать не хочу. Да и я, бывало, мог наговорить или натворить глупостей. У меня не осталось друзей, для них был авторитетом Артур. А потом, одна ссора, несколько слов друг другу стали точкой невозврата. Нелепо это всё, но имеет место быть. Я уехал, попытавшись начать новую жизнь.

— Печально.

— Всё в порядке. Мы поговорили с ним… — в груди что-то кольнуло, потом мягко расплылось теплом. – Этот свой первый спектакль я посвятил ему.

— Ему бы понравилось.

— Да, может быть. – сказал Давид, затем улыбнулся. –Я рад, что встретился с тобой, Аня! Ты большая молодец, что пришла. Сейчас мы с тобой сходим куда-нибудь, расскажешь про себя, не против? Завтра всё равно выходной.

-Конечно!

— Вот и договорились.

Старинные друзья, узнавшие друг друга, гуляли и разговаривали всю ночь, изредка забегая и греясь в круглосуточных и ночных заведениях. А всю ночь шёл снег, такой светлый и волшебный, не знающий ни радости, ни горя.