Бондарка - 89 (Глава 2)

Восьмичасовых смен было три – дневная, «вторая» и ночная. Первые две я невзлюбил сразу – романтика ночных вахт все будоражило воображение. Да, и спокойнее ночью было – начальства, кроме одинокой табельщицы, не было вовсе, и из работяг были мы вдвоём, да, сцепщик-рулевой тепловозный.

Днём же большая комната в бытовке (была еще и маленькая – табельная), набивалась подчас полностью, и грузчики покатых бочек с упоением резались в домино. Проигравший предыдущую партию играл стоя.

— Вставай, вставай, Петрович – долго сидишь! – балагурил тот самый «Кот» в сторону солидного годами проигравшего, что действительно, хоть стучали по столу уже другую партию, засиделся на деревянной скамье.

— Встал, встал уже, — все так же не спешил распрямиться во весь немалый свой рост Петрович.

— Вы, как хорошо отрегулированные клапана, — с немалым удовольствием наблюдал Николай проигрыш и вставание Кота в следующей партии, — этот встал, этот сел; этот сел, этот встал!

Как же, все-таки, был жив, наблюдателен и остер ум обычного советского работяги! За всем тем, что и дурманился алкоголем регулярно.

Все разговоры в бытовке, по сути, имели лишь два направления: в каких торговых точках города сегодня продавали спиртное (и что именно – вино ли, водку), и как замечательно пили в былые времена…

— Сегодня на Ногинской винище было – синька плодово-ягодная, в бомбах, – возбужденно блестя вишнями глаз, сообщал Слава, — толпа – человек сто пятьдесят, не пролезешь. А там зеки в очереди верховодят – только что, видно, откинулись. Так, прям, кто к окошку не пропускает – шапку срывают, и – подальше швырнули!.. А им все равно – хоть сейчас опять на зону: жизнь-то сейчас какая – попробуй еще тут проживи!

Сильно, виделось, был напуган увиденной картиной повидавший в своей жизни немало Слава. Даже жаль его немного было – как запугали человека мелкоуголовной «мафией».

Как тут было не пуститься в милые сердцу воспоминания…

— Васька с Мичурина, может, кто знает – он на мясокомбинате работал, пока не выгнали – в запой как-то ушел. Неделю, говорит, пил не просыхая. Малость очухался: «Ёлки-палки, а собака-то моя как – не кормил, ведь, эти дни толком». Кинулся к окну. «Смотрю, — говорит, — а она к яблоне подошла, лапами в ствол упёрлась, покачала – яблоки посыпались. Поела их – и в будку спать пошла».

— Да уж, — под общий смех констатировал Николай, — на том дереве, видно, еще белочка с ветки на ветку прыгала: после недельного-то запоя.
Доминошное противостояние и досужие разговоры всегда прерывала Ирина Матвеевна, появлявшаяся из табельной. Раздав устные наряду на работы, в конце она непременно напутствовала:

— Трудиться!

В один день Ирина Матвеевна на всю полную народом бытовку бравурно провозгласила:

— Так держать, Иван Петрович! Три вагона вчера за смену!

— Да, это что, — нисколько не прельстившись похвалой, отвечал Петрович. – Ирин Матвевна, ставили бы меня только в день – всегда бы так было. А ночью – у меня уже и зрение не то, да и силы…

— Вот, — подхватился лишний раз тут другой Ваня –«Молдаван», — один человек хочет работать в ночь, его не ставят, другой устал в ночь ходить – его в день не хотят переводить.

— Ваня, — улыбалась на то Ирина Матвеевна, — ты мне днём нужен: чтоб под присмотром.

— Его в ночь нельзя ставить, — неожиданно подала голос пожилая табельщица Васильевна – честная и прямая женщина, носившая всегда на голове оренбургский платок, — он тогда тут все подчистую продаст.

— Чтоб ты сдохла! – истово проорал ей Молдаван.

Ваня Молдаван был, конечно, легенда. Впрочем, он и сам ведал вполне эпические истории:

— В субботу как-то – выпить охота-а! Ну, у моей же не допросишься: накануне пару черепиц на крыше поправить было надо – так и на то соседа позвала! пусть, значит, чужой мужик выпьет, а своему — хрен. Вот я ей и говорю: «Чего-то невмоготу совсем!» — «А что такое?» — «Живот крутит – не могу! И рези, и понос» — «Так, давай скорую вызовем!» — «Скорую? Ну, вот ты подумай: ты где работаешь? В детском садике, в пищеблоке. Как начнут тебя, заодно, крутить – анализы, на больничный, глядишь, еще отправят, зачем это все надо?» — «Ой, ну а что же делать-то?» — «Как что – старыми народными средствами лечиться. На стакан водки – по две столовых ложки перца черного и красного – в момент все в норму придет». Налила! Развёл я – аж ложка встала! – выпил. О-о-ой!.. И так в туалет идешь – чуть не плачешь, а тут вообще…

Хитрый, что и говорить, был мужик Ваня! И деловой – мог продать все, что плохо лежало. Инициативный, значит. Умел и договориться, и организовать транспорт под покровом ночи – оттого его на вечные времена в день и перевели.

— Я когда старшиной на сверхсрочной служил – заступаю в суточный наряд… Вечером расставлю табуреты на взлётке: «Рота строиться на вечернюю поверку». Солдаты обойдут их, в шеренги построятся. Я тогда говорю: «Вот, смотрите: табуреты на проходе стоят, вы перешагивать будете – в сторону не отставите! Разленились уже до последней степени – рукой лишний раз пошевелить не хотите!».

За что Ваню отлучили от армии, я не услыхал – возможно, за тем, что не так много проработал. Ко мне Молдаван был во всяком случае неведомо почему расположен, и рассказывал с удовольствием:

— Я в партизаны, на сборы, ездил – как с моря приходил! Днём у всех там какие-никакие работы, учёба, а я – старшина! Беру себе одного партизана, вещмешок ему за плечи – пошли в ближайший магазин. Закупаем полный вещмешок водки. Вечером чуть не каждый второй: «Старшина, у тебя есть чего?» — «А как же?». И – в полторы цены. И каждый еще благодарен, и каждый угощает: «Так, старшина, подь сюды! Выпей давай, уважь!». И вот так я два, ли три месяца и пил каждый день, и денег привозил!.. Говорю, в море ходить не надо было!

Впрочем, теперь Ваня тоже был отчасти с морем связан…

— Зять у меня – молодец! Как с рейса приходит, обязательно чего-нибудь подкинет: «Батя, это тебе!». Последний раз пришел – шестьдесят рублей деньгами сунул, и штаны джинсовые – как от комбинезона, на лямках. Ну, я конечно: «Спасибо! Спасибо!» — взял. Но, куда мне такие штаны – они по молодежной моде. За тридцать пять рублей я их продал.

Своих Ваня тоже продавал по случаю. Как-то во второй половине дня сидел он злой, не участвуя даже в доминошной зарубе, а лишь неотрывно глядя в окно.

— Ты чего такой, Ваня?
— Да, вон – пацаны (он имел в виду бригаду из трёх парней, хоть и страшно недалёких, но каждый – косая сажень в плечах), сами пошли в пустой вагон бутылку распить, а мне, вместо того, чтоб позвать: «Ты там постучи пока бочками для вида»!

Через пять минут вошедшая Васильевна спросила, чего это Ваня вагон разгружать не помогает:

— Парни-то ушли уже, работают.

— Работают? – взвился тут Молдаван. – А ну пошли посмотрим!

Долгую минуту после их ухода в клубах табачного дыма висела тишина, которую нарушил мой бригадир:

— За такое, вообще-то, морду бьют! – негромко, но веско сбросил он каждой слово с языка.

Но до банального мордобоя Вани-хитрована никто, конечно, не опустился – не тот, все же, был здесь коленкор! Да и у начальства Ваня был в особой чести. Его оставляла на атасе (о, эта песня неслась из каждого окна!) Ирина Матвеевна: чтоб, ежели её кто разыскивать будет, незаметно поспешал Ваня в управление, где за обшитой дерматином дверью и уединялась мастер нашего цеха с начальником Святохиным.

Помнится, услыхав от Николая то впервые, я устремил на бригадира удивлённый и растерянный отчасти взор.

— Да нет, — усмехнулся он. – куда там!.. Сидят – за ручку держатся.

Но в погрузрайоне Тарного комбината трудились и светлые, в отличие от Ивана чернобрового, легенды…

— Карлуша!

— Ты смотри, ему это не брякни! – втихаря шипел на меня бригадир. – Это мы его все за глаза так зовём!

— А, почему Карлуша?

— Потому что пашет – как папа Карло.

Да, пахал этот высокий кучерявый парень с открытым и чуть простоватым взором ясных глаз частенько в две смены. Все потому, что один он был знатным водителем автопогрузчика на весь погрузрайон – удивительно даже. И безотказным, к тому же. И работал-то он с каким-то удовольствием!

— У него своя коронка, — посмеивался в усы Николай, — как напьется – так обязательно с него часы снимут. Недели две назад рассказывал – про последний раз: «Лежу, — говорит, — где-то на Емельянова в кювете. На животе — головы поднять не могу, только, что глаза разлепить. Слышу: «чап-чап» — шагает кто-то ко мне. Глаза открыл – ноги стоят. Постояли – посмотрел, видать, что не подъемный, часы с руки отстегнул, и уже те ноги, только уходящие: «чап-чап-чап»!».

Настоящий образец местного передовика! Пашет-пашет за себя, и за того парня, в редкий выходной хлебнёт за все пропущенное чуть лишка, тут негодяи с новыми часами (на премию за сверхсрочные, конечно и купленные) расстаться и помогут: «Ударничай, парень, дальше!».

Были еще три старичка-лесовичка а с ними черноглазый красавец крановщик. Но эти работали своей бригадой – «на доске». То есть, разбирались со штабелями досок, умело стопуя их по размеру и ассортименту. На этом деле ветераны зубы съели. Впрочем, их бытовка, что была в одну маленькую комнатёнку, располагалась отдельно и поодаль от нашей. Частенько нам приходилось работать вместе, когда старички бойко катали бочки по покатам, или мы подключались на стопование досок. Ну, и сиживали в их аккуратно побеленной избушке.

Ветераны костяшкам предпочитали карты. Особенно, конечно, за полночь…

— Чего ты крылышками машешь? – язвил маленький бригадир такому же маленькому, с кустистыми седыми бровями, тщедушному старичку, что все подхватывался с налёта побить очередную карту, да тут же ему под руку подбрасывалось что-то еще.

— А Серёга где? – между делом спрашивал Николай.

— В башне кемарит. Даже слезать с крана не стал – силы экономит.

Абсолютно все тут вздохнули понимающе, печально при том покачав головами.

Позже я узнал суть дела. Красавец Сергей был преуспевающим штурманом рыболовного флота. И примерный семьянин, горячо любящий жену и дочь.

Но, как-то вышло так, что по приходу однажды с моря, срочным порядком они с женой разошлись…

— Вот теперь он, чтоб деньжищ этой стерве штурманских не платить, и с морей ушел, и устроился официально сюда… А сам на двух работах работает, так еще и кровь за деньги сдает.

Сергей, пожалуй, единственный, кто слушал мои морские россказни с вниманием. Однажды я, не на шутку раздухарившись, увлёкся до того, что поведал о покупке на инвалютные рубли – боны — в «Альбатросе» бутылки «Бурбона»:

— Так, на всякий случай: вдруг, кто зайдёт!

Сергей обвел лукавым взглядом всегда немного печальных глаз свою старую гвардию:

— Зайдём?

Молодец, так держать! При всех пробоинах судьбы морского чувства юмора он не терял.

А бригадир их не терял хозяйского, для народа, мышления.

— Взять бы, да содрать со Святохи стоимость всей обрезной доски, из которой он забор вокруг базы сделал!.. Горбылём надо было городить!

Вот, нетерпение рабочего сердца! Вот как человек за доски свои – что выгружал и укладывал всю жизнь – радел!

А вот мне стоповка досок была чистой мукой. Отряжались мы на неё главным образом ночью, когда не было бочки. «Надо, чтобы по восемнадцать рублей, хотя бы, нам за смену нарисовали» — говорил Николай. Он-то опытным глазом видел каждую доску, и её место в стопе. А я «табанил» совершенно не вникая в суть унылого мне труда, а лишь с послушной неохотой подхватывая именно ту доску, что каждый раз велел бригадир.

Конечно, он тоже уставал от такого помощничка – работника. С изрядным скрипом накладывали мы за полночи две стопы.

— Ой! – вздыхала молодая, красивая, замужняя табельщица Лариса с соколиным полётом бровей (что по моде тех лет не выщипывались до безобразия), — Идите уже!.. Пишу вам четыре стопы, если с утра спросят.

— Спасибо, Лариса! – от души благодарил Николай.

— Да мне-то за что спасибо – я вам не со своего кармана плачу!

Конечно, между этими двумя была симпатия… Впрочем, тут даже и за ручку не держались.