Бондарка-89 (Глава 3)

Вот на этой бы светлой ноте и завершить эту повестушку. Ну, сгустив напоследок мрачноватой, густой и тяжелой масляной заливки художников эпохи Возрождения в описании дней заката эпохи Перестройки. Но уж такой злачный портрет маячит в самом конце – зубы сводит!.. Хоть и у самого него зубов во рту было – по пальцам посчитать. Но – по порядку…

(окончание следует)

Николай выкормил кабанчика, о котором он не уставал рассказывать в бытовке честному народу: «Если кормить через неделю картошкой, то сало будет с тоню-юсенькими такими, мясными прослоечками». Теперь пришла пора кабанчика резать и вести на рынок.

Понятное дело, для такого серьезного мероприятия (каковым была продажа свиной туши на центральном городском рынке в голодном 1989 году) Николай испросил законные отгулы. «Главное, чтоб они загулами не закончились!» — предостерёг Святохин.

Но это так – для проформы сказал: сроду Николай был в том не грешен.

Так на две ночные смены я остался один. А я же уже был опытный грузчик! Я знал, что когда забрасываешь бочку на третий ряд, не надо тянуться вдогонку поправлять её руками: «Бочка не любит, когда ее гладят» — так меня Ваня Молдаван научил.

Впрочем, поставили меня на эти две ночи к «досОчникам», а потом эти двое разом и появились – бригадир вызывающе всем трезвый и Санёк – новый наш, с Николаем, теперь коллега.

— Ну, как свинью-то продал? – насели в бытовке страждущие если уж не хлебнуть на дармовщинку за удачную торговую операцию, так хоть послушать грузчики.

Но, Николай на то и был чисто выбрит, и абсолютно трезв – чтоб повествовать холодно и беспристрастно:

— Да, как – привезли тушу на рынок, а дальше санвластям сунь, чтоб клеймо штампанули, за место торговое в мясном павильоне заплати, мяснику забашляй: сплошные траты! Стали продавать – народ сразу давай спрашивать: «А когда задки выложите?» — « Э-э, нет – сначала передки все продадим, а потом уж задки пойдут».

В общем, черта лысого не обломилось дотошным товарищам – ни капли в стаканы не налилось. Оно и верно – какие могут быть теперь угощения?

Ну, а у нас в бригаде появился третий – Санёк. Лет, правда, Саньку было уже изрядно, так что даже Святохин сказал: «У вас уже и пенсия не за горами – надо с хорошей заработной платой с последнего места работы на неё уйти. Поэтому – надо у нас работать, стараться, коллектив хороший, заработки тоже».

Николай наглядно Санька знал – жил тот буквально через дорогу, в одной из двух уютно расположившихся в высоких вечнозелёных соснах пятиэтажек.

— Да, это моя от работы получила. Она ж в жестяно-баночном цеху работает.

— А ты где работал? – интересовался Николай.

— Последние годы кровельщиком – черепицу по крышам меняли. И вот, бояться теперь уже высоты стал – особенно с похмела.

Бригадиру-то кто-то знающий сразу сказал: «До первой получки работник».

— А зубы где оставил?

— Да, это в запрошлом годе – тут, вот, на повороте к дому уже. На велике ехал бухой, да и в темноте на булдыган налетел. Вот – все передние и выплюнул… А еще бутылка в кармане была – вдребезги! Хорошо хоть, початая.

Ездил на работу и с неё Санёк действительно – на велосипеде. Здоровый, в этом смысле, образ жизни вёл!

Рассказал он сразу и о самом чудесном, за всю свою длинную трудовую деятельность, месте работы…

— На мясокомбинате — платили тогда хорошо: быка, положим, живым весом из машины выгрузить и в цех привести – два рубля!

— А чего уволился?

— Загудел с таких заработков однажды хорошо… А оттуда только и увольняют – по двум причинам: или за пьянку, или за воровство. А добром-то, да по собственному желанию, оттуда кто же уйдет?!

Так и начали мы трудиться – втроём: теперь на него еще наряды пририсовывать было надо! Впрочем, дядька старался. Признаться, неудобно даже рассказывать, как выгружали мы вагоны ночью… Но, из песни слова не выкинешь!

— Санёк, — говорил бригадир, после того, как мы открывали два вагона с бочками сразу. – Ты пока в этом потихоньку ковыряйся, а мы пойдем тот разгружать. Только смотри – осторожно!

Николай имел в виду, что Саньку предстояло «ковыряться» мало того, что одному – когда товарищ лишний раз не подскажет: «Сзади бойся!», — но и делать это в темноте: переноска была одна, и её, по праву ударной силы, законно забирали мы.

Более того – дед «воевал» еще и без покатов.

Выгружая свой вагон, присаживаясь время от времени перекурить. И если не слышно было стука бочек поодаль, то Николай, сплёвывая табак с губ, раздумчиво произносил:

— Чего-то деда не слышно… Ну-ка, свистни – не завалило его там, случаем?

— Санё-ёк! – высунувшись из вагона, горланил я.

И тогда в тёмной глубине того вагона, взопревший от работы, и только что, быть может, присевший покурить наш коллега подхватывался в страхе быть уличенным в безделии, и вместо ответа вновь принимался швырять бочки по всем сторонам.

В итоге, к нашему с Николаем стыду, пока мы, здоровые молодые парни, с электрическим светом переноски, с покатами, выгружали свой вагон, бедный Санёк дрожащими руками, с перепуга, да впотьмах, в одиночку почти расправлялся со своим: треть какая-то, а то и четверть нам всем оставалась.

Вот, как зашугали старика!

А Санёк меня, дюже к нему высокомерного, зауважал. И рассказал однажды сокровенную, до сих пор волновавшую, верно, его душу историю.

— Был тут у меня знакомец. Жил вдовцом уж, ходил, в чем попало. Придет, бывало, к моей на работу – она тогда во вторсырье, на Ногинской, работала: «Валя, отбрось там мне чего-нибудь при случае». Ну, она ему брюки какие-нибудь, рубашки из тюков с ветошью наберёт – вот он в этих обносках и ходил. В магазине покупал только пакет молока и четвертушку хлеба черного. Моя частенько его усадит — хоть борщом горячим покормит… Умер. Стали вещи выбрасывать, а у него в матрасе – семьдесят две тысячи рублей: крысы погрызли!

В этом месте выцветшие глаза пожилого рассказчика чуть заслезились, и он, прикусив нижнюю губу, открыто и доверчиво посмотрел мне в глаза.

— Ну, чувствуешь ты, что конец приходит – ну попей ты, поешь, ну поживи ты, как человек!

До первой получки Санёк доработал, и честно проставился бутылкой водки. Только, когда выпили они с Николаем половину, Санёк вдруг засуетился, пробочку пластмассовую, что не выбросил, а предупредительно в карман телогреечки до времени упрятал, достал, горлышко бутылки заткнул и сказал: «А это уж мы со своей выпьем».

Ну а что, тоже верно – не забыл за случайным застольем заботливый муж о супруге любимой.

— Так не делается! – вознегодовал на то Николай, прибавив, что больше он с Саньком пить не будет.

Как там было дальше – я уж не скажу. Потому что именно тот день был для меня последним рабочим в погрузрайоне Тарного комбината. Через полторы недели надо было мне вылетать в долгожданный рейс – пусть не в сведший на всю жизнь с ума Буэнос-Айрес (в котором я больше не побывал ни разу), но в Лас-Пальмас, который до той поры еще не видел. И не мог я знать, что увижу в том полном добрыми людьми и счастливыми событиями рейсе еще и несравненную Шотландию – Аллапул, Инвернесс, Питерхед, — съезжу на озеро Лохнесс и даже запечатлеюсь с макетом чудища, и выйдем мы на снимке ну точно, как родные!

Но знал я уже тогда, что эти два месяца, что работал я бок о бок с такими же, как я, работягами и простолюдинами на «бондарке», я буду вспоминать с теплом и гордостью всю жизнь.