Алик

Рассказ — быль
Посвящается певице Светлане Цапенко жительнице г. Арад.

В углу узкой комнаты, на обшарпанной деревянной кровати, расчёсывая длинные волосы, сидела седая женщина. Закрутив редкие волосы в узелок на затылке, она устало опустила руки и, зажмурившись, со стоном вздохнула. Потом, открыв старческие глаза, понуро взглянула на яркие утренние, солнечные лучи, падающие из полуоткрытого окна около кровати. Посмотрела вниз на свою поломанную ногу в гипсе и произнесла:
— Господи, когда уже снимут этот тяжёлый груз? Как я устала от жизни!
Женщина отхлебнула воды из стакана, стоящего на столе рядом с кроватью. Достала тоненькую красную папку из-под подушки. Погладила рукой большие каменья тёмно-зелёного нефрита – бусы, которые ей когда-то подарила на правительственном концерте сама госпожа Индира Ганди. Их она всю жизнь берегла как память. Снова перевела взгляд на папку и открыла её. Там лежали письма старшей сестры и старые черно-белые фотографии. Женщина принялась их разглядывать.
«Вот две мои сестры – Зоя и Люда, а это — семейная фотография – я – десятилетняя Света, две сестры – Зоя уже взрослая, с длинной косой, Люда – самая младшенькая, смешливая тогда девчушка, с маленькими тоненькими косичками и мама с папой. На фотографии радостные молодые родители. Тут ей на глаза попался краешек рванный потёртой, фотографии. Светлана потянула за него, вытащив самую облупившуюся фотографию, на которой, сгорбившись, сидела старая Анна Романовна в наглаженной косыночке, глаза её выражали доброту, любовь и преданность. Сзади на железной спинке старой кровати, гордо восседал, раскинув широкие крылья, и вытянув вперёд шею, огромный живой беркут. Он всем своим видом показывал готовность в любую минуту броситься на защиту этой слабой, хрупкой женщины. Его зоркие глаза сверкали, выражая небывалую подозрительность, а устрашающая поза говорила о преданности, моментальной готовности броситься в бой за свою хозяйку.
На Светлану нахлынули воспоминания: „Подумать только, в то тяжёлое голодное время мы были так счастливы! Как сейчас помню, начало 1946 года. В стране разруха, голод. Мы тогда жили в Харькове, новый район – Павлое поле в страшном глубоком подвале. Там в любое время суток было сыро и темно.
Наша мама отличалась сильным стойким характером, всегда сдержанная, работящая, спокойная женщина. Она никогда не кричала и не била своих детей. Живо помню её тяжёлую толстую косу. Я так любила смотреть, как она её заплетала по утрам. Анна Романовна в то время работала в питомнике, (она называла его ласково — “животник»). Питомник, где содержались подопытные кролики и крысы, находился в глубоком подвале. Это была вотчина биологического факультета Харьковского Университета. Мама выполняла роль смотрителя, а также развешивала всякого рода плакаты на стенах университета и в его бесконечных коридорах. В питомнике мама ухаживала за животными: кормила их в чётко установленное время, рекомендуемой пищей, взвешивала, убирала их клетки, помогала студентам в опытах.
Однажды мама сильно заболела. Как сейчас помню – лежала она укутанная на кровати и глухо кашляла. У неё был сухой плеврит. Ночью у неё поднялась высокая температура, а утром, она, еле шевеля пересохшими губами, попросила отца пойти на рынок и купить живую курицу: «Надо бы сварить бульон, из живой, свежей курицы он полезнее и в нём сохраняются лечебные свойства»,– добавила она хриплым голосом.
Иван Андреевич Цапенко, мой отец, долго копошился, не любил он ходить на рынок, но потом всё-таки нехотя вышел на улицу и побрёл на рынок по холодному, морозному, снежному городу. Вернулся он не скоро. Вошёл весь в снегу. Под мышкой у него был небольшой свёрток, оттуда выглядывала птица. Папа положил свёрток на пол, оттуда показалась головка пегой птицы, через минуту из него выполз довольно крупный птенец. Он вначале замер, изучая обстановку, затем медленно, настороженно поворачивая головку, огляделся вокруг. Потом грустно взглянул на меня, нахохлился и, тихо чирикнув, уселся посреди комнаты.
Мама, увидев птенца, хрипло вскрикнула:
— Мужа, ты чего купил?
— Курицу, как ты просила, жена, — грубоватым голосом ответил он.
— Да ты шо, не видишь, это же не курица… Это же… беркут! – воскликнула она.
— Беркут, не беркут! Не морочь мне голову, вари живность, да и с концами, — басовито крякнул отец.
— Да ты что, не видишь, не курица это вовсе, — возразила мать, несколько приподнявшись на локте.
— А я те сказал – вари и точка. Я ему сам горло перережу, — с грозными нотками в голосе проворчал супруг.
— Ты чаго? С ума что ли или с голодухи?.. Не позволю эту гордую птицу на бульон пустить. Ты когда-нибудь видел этих гордых, свободных, парящих в высоте носителей свободы?
Отец молча покачал головой.
— А я видела. Как можно эдакую красоту, да и в бульон!? Не позволю, — сухо отрезала мама. И обратилась к птице:
— Алик. Мы будем тебя звать Алик. Иди ко мне, не бойся, — прошептала она ласково и протянула руку в сторону птенца.
Тот неожиданно поднялся, встал на лапки и осторожно вперевалочку подошёл ближе к маминой койке, мама снова подозвала птенца. Как ни странно, он подошёл к её руке. Она нежно погладила его по головке и сказала:
— Теперь это твой дом, Алик, будешь жить с нами. Не бойся, тебе ничего не угрожает.
С тех пор Алик жил в нашем доме. Он оказался на редкость сообразительной, умной птицей: понимал, что от него требуют. Мама его кормила дохлыми животными из питомника. А он ходил за ней по пятам, поначалу волоча крылья по полу, пока не научился летать. Спал Алик в углу, спрятав острый клюв и голову в крылья Каждое утро мама, собираясь на работу, будила его со словами: «Вставай Алик! Пора на работу. Пошли завтракать.» Птица просыпалась, одним глазом оглядывала окрестность, встряхивалась, издавая писклявые звуки. А потом Алик выходил за мамой на улицу и шёл за нею следом. У них начинался рабочий день. Позавтракав падалью, что выносила из подвала Анна Романовна, Алик как верный пёс сидел у дверей глубокого подвала на улице Данильского, 5. Так он ожидал окончания маминой работы и вместе с ней возвращался пешим ходом домой в свой тёмный угол.
Беркут быстро рос. Скоро он окреп и превратился в необычайно красивую горделивую птицу. Соседи сторонились его, боялись очень. Нередко высказывали неприязненные упрёки и жалобы. Домашние его тоже побаивались. Однажды беркут чуть не выколол глаза соседу, который в порыве гнева замахал руками на маму. После этого случая, наш беркут научился летать. Он улетал далеко, а потом возвращался, часто по маминому зову. Стоило ей только выйти на улицу и громко позвать: «А-а-а-лик!» и тотчас, как по велению волшебной палочки в воздухе сначала издалека доносился шум сильных крыльев, потом высоко над головой возникал Алик, который радостно парил, кружась, и приземлялся с характерным свистом, садился прямо у ног мамы. Он приближался, издавая своеобразные свистящие звуки, мотал головой, словно приветствовал, здоровался со своей хозяйкой.
В один прекрасный день, в выходной, к нашему дому подкатила «Волга», из неё вышли двое мужчин в штатском, с огромной клеткой. Они расспрашивали соседей: «Где тут живёт женщина, у которой содержится дома живой беркут?» Соседи с неприязнью направили их к нам. Двое мужчин вошли в дом, представились. Оказалось, что это – работники Харьковского зоопарка. Они сказали, что поступило много жалоб на нашего Алика. Посоветовали не усугублять ситуацию и добровольно отдать птицу в зоопарк, иначе на маму заведут дело. Уговаривали, объясняли, что птице привольнее будет в большом вольере, нежели в подвале без света и свободы.
Мама попросила открыть клетку, подозвала беркута и, схватив его в охапку, затолкала птицу в клетку. Тюрьму захлопнули. Анна Романовна грустно попрощалась со своим крылатым любимцем, через решётку погладив птицу по холке. И долго смотрела вслед удаляющимся тюремщикам.
— Прощай, Алик. Там тебе будет лучше, — прошептала мама.
Прошёл месяц. Домашние заметили, что мама плохо ест, видно тоскует по своему питомцу. Вдруг, в выходной день рано утром, мама сказала мне: «Одевайся, дочурка, пойдём навестить Алика.»
В половине девятого мы купили билеты и вошли в главные ворота зоопарка. Дорожки были аккуратно выметены. Отовсюду слышались крики животных. Мы прошли мимо клеток с лисами, оленями, зебрами, миновали клетку с буйволом. Навстречу нам шёл дворник с метлой. Мама спросила его:
— Скажите, любезный, где у вас находятся орлы?
Тот взглянул на нас из-под густых седых бровей и ответил:
— Эвон, видите за поворотом вдалеке, на горке большой просторный вольер с сетчатым навесом. Вам туда.
Мама поблагодарила дворника, и мы медленно пошли в ту сторону. Мама устала идти, остановилась, переводя дух. Потом огляделась, и набрав побольше воздуха в лёгкие, протяжно позвала во весь голос:
— А-а-а-а-лик!
Наступила тишина. Она позвала ещё раз. И вдруг над головой послышался знакомый шелест крыльев и характерный свист. Мы увидели парящего в вышине Алика. Какова была радость мамы, увидевшей своего любимца! Беркут приземлился, приблизился к нам. Мама погладила его и прослезилась:
— Бедная моя птичка! Тебя здесь не кормят! Ну, рассказывай, как ты тут поживаешь без нас?
Беркут встрепенулся. Вытянул вперёд гордую шею и заклокотал, словно рассказывал о своём житье бытье своей хозяйке.
Мы не заметили, как вокруг собралась целая толпа зевак. Кто-то даже маме сунул в руку деньги, поблагодарив за такое необыкновенное цирковое зрелище."

Утирая слёзы от нахлынувших воспоминаний, Светлана долго смотрела на фотографию мамы, зорко охраняемую гордой, сильной, свободолюбивой птицей.
2.08.2008г.
Напечатан — альманах «Хронометр» №17, 2009г. издательство Тель-Авив.