Храм (Глава 4)

«Огни обманчивы. Порой ты смотришь вдаль и пытаешься разглядеть и постичь их, но они быстро сворачивают и тонут в ночной тиши. Зимними вечерами сложно разобрать даже их цвет. Они переливаются, подразнивая мигающим свечением.» Она стояла на пустой остановке, раскуривая эти мысли через новомодное устройство. Её взгляд был полностью поглощён дорогой, всматриваясь в неё, в её голове проносились образы и утренней звездой падали в неостановимый автомобильный поток.
Её звали Маша, точнее, она просила, чтобы её называли так. Мария, ей казалось, то ли слишком официально, то ли слишком взросло, ясно одно – ей никогда не нравилось, когда её называли так.
Она стояла под одиноким, захлебывающимся от липкого снега, фонарем. Метрах в десяти сквозь вихри виднелись сгорбленные фигуры в камуфляжных куртках. Прямо над ними висела неоновая вывеска «Продукты 24/7».
Во тьме замигало вялое свечение. Автобус, жертвуя скоростью, тащился навстречу зимнему ветру. Маша втиснула свою тень в большое прямоугольное пятно, которое тотчас сорвалось в бесфонарную бездну.
Внутри было пустовато и, на удивление, тепло. Она заняла первое попавшееся пустое место у окна. Её мысли летели вслед за холодными пальцами по экрану телефона, пытаясь остановиться.
«Пойдешь сегодня в клуб в 12?»
Это сообщение было свежим, но далеко не последним. Оно застряло где-то между «привет» и «привет, как дела?». Сегодня у неё был короткий день, а посему она уже с утра хотела устроить себе маленький праздник, так что сообщение это оказалось прочитанным. Она, быстрыми движениями пальцев, дала согласие и мысленно начала собираться.
На пол пути соседнее место занял молодой человек. Он дрожал, рассыпая снег с мокрых волос на грязевое месиво у его ног. Съежившись от холода, он скользнул глазами по Машиным плечам и задержал взгляд на её лице. По его сгорбленной фигуре, величественной поступью, прошёлся её малахитовый взгляд. Этот взгляд, обступая торчащие из его хилой спины острые лопатки, излил на его блеклые серые глаза мощь веков. Больше он на неё не смотрел, теперь его голова, изредка стуча о переднее сидение, свесилась на плечах.
Его дрожащие пальцы достали телефон. Старый, весь в царапинах, он быстро становился единственным предметом её внимания. Там, внутри хранился маленький мирок, в котором не было ни снега, ни этого автобуса, не было там ничего кроме молоденького женского лица, под которым мигал круглый зелёный значок. Значок игриво помигивал, искрился в его тонких пальцах. Написал «привет», написал давно, теперь нужно было угадать момент, попасть в зелёный значок «онлайна». Так он думал – «а попадание уже часть успеха».
Ухмылка, всюду господствующая, изобразила её эмоции, отношение, презрение. Это вызывало жалость, но не сострадание — «Жалко мальчишку» — но эти мысли остались уже там на выходе, на внешней дверце. А сам «мальчишка» уже ехал, неизвестно куда, далеко, надеясь на попадание. Попадание – уже часть успеха…

К полуночи снег уже убаюкивающе укутывал наледь на асфальте. Он стоял у самого входа – молодой, гладковыбритый, в длинной куртке с буквами A X на всю спину. Всматривался в такси, бесконечно пребывающие и убывающие. «Туда-сюда, как в Нью-Йорке, разве что не желтые» — размышлял он. Её тень появилась, окрыленная выпирающей дверной тенью. В очках, пальто, она в спешке подбегала к нему.
— Привет! Если честно, не думал, что ты придешь.
— Я ж согласилась. Ну что, пойдем?
— Да, ты хорошо выглядишь.
Рука об руку, не переглядываясь, они вошли внутрь.
Старый клуб притаился на самом дне многоэтажного торгового центра. Через двери протискивались крики, улюлюканья, завывания и что-то ещё, неуловимое и едва слышимое. Это был шёпот, тихий шёпот «на ушко» — так, что никто не услышит. Но двери всё впитывают, как губка. Влюбленное таинство оставляло на двери такой же след, как и истошный крик. На закрытых дверях они ждут своего часа, оставшись неуслышанными.
Они уже протискивались к барной стойке. Через толпу, разнородную, огромную толпу — превращающую людей в единое нечто. Одно здесь становилось множеством, множество уже было неделимым.
— Будешь что-нибудь?
— Пока только пиво.
Через пару минут они уже попивали неплохое пиво с сибирских заводов. «Как у тебя дела?» — затем зеркально, затем работа, затем семья. Быт обволакивал диалог, как пиво в желудке. Укутывал, оберегал. «У всех ведь проблемы, надо ведь отдохнуть» — думал он. Она кивала. «Согласна»
— А может потанцуем? – Он произносил с энтузиазмом, с некоторой мальчишеской растерянностью в голосе.
— Весь день на ногах. Давай посидим? – Неохотно отвечала она.
Она оглядывала зал. Затуманенный, с нависшим паром, он казался необъятным. Зал простирался далеко за танцпол, к вип-столам, к кальянам, к дверям… Её глаза вглядывались в эту белесую пелену, вглядывались в лица, замыленные, неразборчивые.
Громкость увеличивалась. Биты уже били под самое сердце. Быстрыми дробящими ударами создавая отзвук в пьяных телах. Светомузыка изредка прокалывала серую бездну точечным красным оком. Он и она – оба молча смотрят на действо. Наконец, его, начинающее пьянеть, желание вынуждает его попробовать снова.
— Пошли, сегодня ведь праздник.
— Какой праздник?
— Встреча старых одноклассников.
Она вспомнила, то есть конечно знала такого. «Есть… Был такой» – с такими-то именем и фамилией – «даже цвет волос и нос те же». Но память успешно скрывала его, а она не торопилась узнавать – «Сам скажет». Когда-то давно они танцевали на дискотеке, а может и на выпускном. Она не знала, не помнила. Теперь, бывшие одноклассники уже вступали на танцпол рука об руку.
Многоликая, а оттого безликая толпа поглощала. Втягивала людей, как большой, толстый кит воздух. Курили не только за столиками, курила и сама толпа, создавая, имитируя туманность. Но их рукотворный, ручной туман фальшивил. Он отдавал фруктами, ягодами, шоколадом, мороженным из киоска – всем, что приятно окультуренному человеку.
Они сразу оказались проглочены. Спасительной верёвкой оказались их сцепленные руки. Придавленные со всех сторон, они не могли друг друга видеть, их тени топтались, растаптывались. Наконец, толпа приняла их; не стала с ними бороться. Их лица стали узнаваемы, различимы. Их руки уже мягко придерживали друг друга. Изнутри совсем иные законы, свой ритм. Ритм ведомый не музыкой, а единым мановением; внутренним движением души, а может сердца…
Её кроссовки устало двигались в такт, как на беговой дорожке. Его ноги тоже становилась на беговые позиции. Этот забег длился несколько минут. Затем, всё замедлилось и им все же удалось приобнять друг друга.
— Прямо как много лет назад на той дискотеке… – Тихо шепнул он ей на ухо.
«Прямо как на той дискотеке…» Шёпот остался толпе, теперь это таинство, пронесённое через года, становилось «ихним»; не их, в том то и дело, что «ихним». «Момент, превратил таинство в пошлость, в ихнее» — так ей казалось уже за стойкой.
Пили уже не пиво – коктейли. «Белый русский» медленно перетекал в виски с колой. Быт, так мягко облепивший стенки желудка, был уже не нужен; вместе с сорокаградусными напитками мало-помалу вступало и бытие, незаметно заменившее тот самый быт. «Вот что такое любовь?» — говорили его пьяные губы. Он продвигался всё ближе и ближе к ней, пытался смешать своё бытие с её.
— Как давно всё это было? – Она была уже изрядно пьяна.
— Што именно? – Он придерживал её за руку, будто священник на исповеди.
— Ну эти… Как их… Танцы, дискотека?
Считал пальцами, будто бы пытаясь вспомнить. Хотя, конечно, всё помнил; помнил наизусть, как заученные молитвы. Семь лет он носил в себе её имя, её образ. В его снах они снова и снова танцевали под один и тот же минорный мотив. Он, немного выше, в мятой рубашке старшего брата – она, в голубом платье. Всё планировал, выверял, там и тут спрашивал. Ждал того самого зелёного значка. И сегодня он в него точно попал – так ему казалось
— Я тогда не спал неделю, помню…
— А чо это так? Влюбился? – она подняла взгляд, улыбалась.
Её опьянённые малахитовые глаза пьяно спускались по его носу к губам, а затем устремлялись вверх к глазам. Опьянённый, он и не почувствовал этот взгляд; лишь увидел его смутный контур. Послышался спешный стук зубов. Бармен, всё время где-то отсутствующий, предложил ещё. Пили дальше. Холодный неон падал откуда-то сверху, впитываясь в ручное туманное действо; белесое нечто заиграло кровавым оттенком.
Чувства рвало наружу. Он не удержался, выплеснул их в свете неонового прожектора. Выдал свой секрет, не в силах сопротивляться.
— Ну да, влюбился… Так и люблю тебя семь лет.
— А что значит люблю? – Она уже выбиралась из его объятий.
Цепкой рукой он впился в её рукав, зажимая пульсирующие вены. «Да ты пойми, не спал я ни то штоб неделю, я всё ещё не досыпаю…» — и ещё — «…Я даж прыгнуть хотел, да мать остановила…» Как наивный ребёнок, он выдавал последнее, что мать дала на карманные деньги – последние деньги.
Биты уже били повыше сердца в самые виски, они учащались, становились энергичнее. Вырываясь, она всё же пыталась, что-то ему сказать, как-то утешить, но всё без толку.
— Давай поговорим… Не уходи… – Но это было уже не ей. Это было толпе, которая жадно втянула её.
Потерянный мальчик всматривается в массу, обезличенную, многоглавую — она, на секунду остановившись у залитых неоновым отблеском дверей, смотрит назад. Лишь слегка коснувшись ручки она, будто бы чувствует следы, оставленные здесь десятками, сотнями; блеклые тени, отголоски, шёпоты.
Под ядовито-фиолетовой, вяло посверкивающей, надписью «Bedlam: night club», он ещё пытался искать её; провожал бледными глазами машины, людей. «Прямо как в Нью-Йорке, разве что не желтые». Все ещё искал её разжеванную толпой тень.
«Попадание — уже часть успеха, а я ведь попал» — думал он, засыпая на барной стойке.