Антонина

Рукопись-черновик первого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.

     Снег.
     Легкий пушистый снег старательно укутывает мой старый, почти ровесник, двор.
     – Валь! – слышу радостный голос, – Ты ли, это?..
     – Я-а-а, — тяну удивленно, всматриваясь в совершенно незнакомое лицо.
     – Не узнаешь?.. – почему-то виновато улыбается. – Это же я, Тоня Щербакова из 58-ой квартиры.
     – Антонина?.. – дивлюсь. – Да неужто – ты?.. Не может быть! Сколько ж лет-то прошло? Двадцать?.. Двадцать пять?
     — Тридцать два… – обречено машет рукой.
     – Тридцать два!? – всплескиваю руками. – Пол жизни…
     – Мы ж тогда, в восемьдесят четвертом, с мужем в Ленинград переехали. Дети настояли. Говорили, мол, им поближе к работе надо, к метро, – качает головой. – Цивилизацию им подавай! А вот, видишь, вернулась обратно, к нам, в пригород, в Рамбов. Пришла проведать нашу солнечную пятиэтажку. Она мне там снилась… всё время, а приехать, хотя и недалеко, всё некогда было: де-ла-а! – тянет. – А вот теперь всё: нет дел… кончились. Мужа в позапрошлом году похоронила… здесь, на Иликах! Ездила, ездила к нему на электричке, надоело мне, сказала, чтоб купили хотя бы угол в Ломоносове, рядом с ним… никуда больше не хочу.
     – О-ох, – выдыхаю, словно увидев прямо перед глазами его интеллигентную статную фигуру, выгуливающую на поводке их маленькую смешную комнатную собачонку, Тошку…
     В нашем-то дворе с роду никто собак не выгуливает, особенно таких, маленьких, сами во двор с ребятней бегать выходят. И все во дворе их знают: чьи, как зовут. А когда обратно, домой идут, то сядут у двери подъезда и ждут, пока кто-нибудь из соседей им дверь откроет, да потом в звонок квартиры позвонит. Вообще у нас собак да кошек все любят, жалуют, не обижает – жалко, что ли, дверь-то открыть да до квартиры сопроводить. А тут на тебе: на поводке, по-городскому, да ещё с пакетиком целлофановым и совочком.
     …– Царство ему небесное, Тонечка, и мои соболезнования тебе, – с искренним чувством говорю ей. – Да ведь и мой в позапрошлом году умер…
     – Знаю, Валечка, знаю, соболезную тебе тоже, – кивает она. – Видела  памятник ему на кладбище в центре второго участка, моему-то в начале участка… у леса стоит, видно, чуть раньше хоронили. Я и себе там, рядом с ним, местечко приготовила. Вот и хожу теперь, говорю… с ним, собой.
     – А сколько, сколько ему было?
     – Да, почитай, как раз восемьдесят четыре… справили.
     – У-ух, молодец, какой, – смахиваю незваную слезу. – А моему-то и семидесяти семи ещё не было…
     – А тебе, тебе, Валечка, сколько? – уводит разговор Антонина.
     – Под Новый год семьдесят пять… юбилей, даст Бог, справлю, – отвлекаюсь, вспомнив, что как раз и вышла на мороз, чтоб пройтись по магазинам, купить что-нибудь к празднику.
     – У-у-у, мо-ло-дая совсем, – доброжелательно смеётся. – Хорошо тебе, поздравляю, а мне-то уж восемьдесят три вышло, вот и заспешила сюда, домой… У парка в старой «кирпичке» трехэтажной – знаешь? – квартирку дети мне сняли, сказали, выкупят её со временем, – увлекается. – Хитрят, видно!.. Да и правильно, зачем она им, а мне… и подавно, недолго уж.
     – Пойдем ко мне, чаю попьем, – зову старую соседку, забыв о своих планах. – Я-то всё там же в шестьдесят шестой… на пятом… Помнишь?
     – Как не помнить, Валечка? Ты же прямо над нами через этаж живешь, – оживает, да вдруг, опомнившись, сникает, – жила… над нами…
    Она поднимает глаза вверх, видно, на свои окна, смотрит, улыбается. А затем, вдруг как-то радостно светло глянув на меня, быстро, словно боясь забыть, не успеть что-то своё важное, затараторила:
     – Вот хотела в свою бывшую… заглянуть, да не смогла, домофон на подъезде, а как набрать – не знаю, да и что скажу… А мне-то до сих пор – представляешь, Валечка? – время почему-то казалось, что здесь, у нас всё как раньше, по-прежнему: у подъезда сидят три неразлучные подружки-вдовушки: баба Зина, баба Тоня и баба Вера. Помнишь? А вот смотрю: и нет никакой скамейки, прямо, как в городе. Там, – машет пренебрежительно куда-то в сторону, – как только лавку какую у подъезда поставят, жильцы тут же её прячут, уносят, лишь бы никаких сомнительных компаний, хулиганов под окна не пустить. Прорва их там теперь развелось, деваться некуда: галдят, безобразничают, дурью маются.
     – Нет-нет, Тоня, у нас никто не прятал и не ломал. Наша скамейка сама от старости развалилась, давно уж, как ни стало наших вдовушек войны, да и детей их… постаревших. Некому стало сидеть здесь, не принято… вроде.
     – А скажи, пожалуйста, кто из наших… тех, что в доме с самого начала, – с испугом и надеждой смотрит на меня, – с семьдесят второго, ещё живет… здесь.
     – Из на-аших-то, – тяну, прикидывая и загибая пальцы, – да почитай только я, Лешка из шестидесятой, да Катюха, твоя ж, кажется, подружка с первого этажа.
     – Ка-а-атя, – радуется, смахивая набежавшие слезы. – Надо же, как хорошо!
     – Хорошо, Тонечка, что ты к нам вернулась, – радуюсь ей навстречу.
     Легкий пушистый снег укутывает наш старый двор…

    Тот самый двор, из книги «Секреты нашего двора». Она, правда, во время этой случайной встречи ещё не вышла в свет из недр замечательной редакции города Новокузнецка «Союз писателей», но уже точно была написана. И кто знает, может быть, благодаря ей, этот некогда подслушанный диалог не канул в бездну, как большинство из случающихся вокруг нас, а лёг в основу первого разговора в книге «Мамины рассказки».

     …Солнце неуверенно скользит по окнам.
     Нахохлившийся на старой вишне у подъезда воробей вдруг громко чирикнул, и в голове впервые пронеслась эта, ещё не понятая тогда, странная пронзительная мысль: «Ну, вот и всё!..».

https://proza.ru/2021/03/30/367