Прелести семейной жизни

«Чужая семья – потемки, собственная – болото»
Отчаявшаяся Домохозяйка

Дети кричат вразнобой, но одинаково громко: «Ма-а-а-м!!!» Конечно, им срочно нужно, чтобы я все бросила и кинулась на этот зов крови!
Старшей требуется помочь с домашним заданием, младший хочет, чтобы ему сменили мультик. Я пытаюсь понять, чем занят муж, ведь он накормлен, напоен, отсидел положенные полчаса в туалете с газетой и полчаса с пивом у телевизора. На мой взгляд, уже вполне мог бы уделить внимание детям.
«Ма-а-а-м!!!» — хоровой вопль звучит еще громче и требовательнее.
— Подожди минуточку, — говорю я бодро в трубку.
В трубке — приятельница, с которой мы уже не общались месяца три. Дети орут, как потерпевшие крушение на Титанике.
Иду на поиски мужа.
— Дорогая! – вылетает из спальни зверь на ловца.
Зверь вооружен и недосягаем. В руках мобильник, на лице озабоченность.
— Ты не видела моего серого свитера?
Я молча качаю головой. Все ясно, он, как крыса бежит с корабля, так пусть наряжается самостоятельно! Муж никогда не в состоянии найти собственные вещи, ведь не он же раскладывает их по «своим местам», но сейчас у меня нет желания облегчать ему жизнь.
— Кто на этот раз? – интересуюсь ледяным тоном.
— Джуди рожает, Ковальская в панике, ну ты можешь себе представить! — озабоченно бормочет он.
— Не могу, — отрезаю я по живому, — не видела ни той, ни другой.
— Да там и смотреть не на что, — бормочет муж, копаясь в шифоньере.
Сама деловитость и собранность! Я молча наблюдаю, как он лезет на антресоли, где у нас лежат пледы и одеяла, готова поспорить, что в поисках свитера. Потом заглядывает за кресло, бросая на меня умоляюще-призывный взгляд, я хладнокровно отворачиваюсь и выхожу из комнаты. Удачи, дорогой!
— Алло, — говорю в трубку.
— И представляешь, он больше так и не позвонил, — заводится вполоборота подруга. – Мне-то что, тьфу и растереть, но как это объяснить ребенку?! Козлина, да?
— Не то слово!
У приятельницы очередная драма, но она померкла в моем сознании на фоне собственной неприкаянности.
«Ма-а-а-м!!!» В голосах отпрысков слышны истерические нотки.
— Лен, еще минуту, — говорю я и зажимаю телефонную трубку.
— Ты не мог бы включить сыну «Братву», ему надоел «Шрек», — предлагаю я мужу. – Я не могу по телефону поговорить!
— Котик, ты что?! – возмущается он мимоходом. – До дома Ковальских пилить полчаса, и еще не известно, сколько там придется пробыть. А я, между прочим, весь день работал!
Я молча киваю. Само собой – он работал, а я целый день балду пинала! Муж уже нарядился в серый свитер (надо же!) и теперь его не остановит даже марсианская атака. Препираться с ним нет смысла. К столу переговоров мы возвращаемся по три раза на неделю последние пять лет, но консенсуса нам уже не достигнуть! Все аргументы и контраргументы исчерпаны, обвинения и контробвинения набили оскомину. Мы стали повторяться и слова утратили смысл. Совсем.
— Алло.
— Ляльку жалко, — вздохнула трубка Лениным голосом, — второй час сидит у себя в комнате, таращится на сотовый, думает он позвонит. А он уже сто раз забыл, гад! Может, дать ей снотворного?
— Совсем сдурела? – говорю я.
Лену мне жалко, и дочку ее, безрезультатно ожидающую папочку, тоже жалко, но мысли мои крутятся вокруг собственного мужа. Может ему тоже дать снотворного, чтобы он перестал исчезать из дома?
Мой муж трудится ветврачом в двух клиниках одновременно, и еще работает внеурочно, «пашет» днем и ночью, и все во благо семьи. Из-за фатальной занятости и бесконечной усталости он не может: уделять внимания детям по вечерам, куда-либо и когда-либо «выбираться семьей» по выходным, покупать продукты, выносить мусор, ездить в прачечную, и так далее, и тому подобное.
По причине той же фатальной занятости и бесконечной усталости он не может отказаться от посещения сауны по субботам, игры в теннис по средам, ежемесячного выезда на рыбалку, пивных посиделок по пятницам. Он работает, поэтому имеет право на отдых.
Я — бесправна. Да и от чего мне собственно отдыхать? Я ничего не делаю, сижу у него на шее вместе с двумя детьми, прикрываясь декретным отпуском!
«Ма-а-ам!!!» — опять орут одновременно дети.
Накатывает абсолютно абсурдный приступ жгучей обиды. Я понимаю, что не в состоянии полноценно сочувствовать подруге, и не могу дать ей дать дельного совета. Зато я понимаю, что детвора моя сейчас войдет в раж, и мне придется потратить на восстановление порядка очень много душевных сил. А их как раз и не осталось. Совсем.
— Ленчик, у меня тут дурдом, я тебе позже перезвоню, — вру я подруге.
— Да понятно, — вздыхает она.
Конечно, и ей, и мне понятно, что в лучшем случае мы сможем созвониться еще через месяц. У нее тоже есть семья, правда неполная, муж поехал в прошлом году на симпозиум и больше не вернулся. Ленчик почти счастлива, у нее освободилась куча времени, все-таки с одним ребенком на руках куда проще, чем с двумя разновозрастными, тем более на то, чтобы перевоспитать малютку-мужа не было никакой надежды. А недавно он объявился, предпринял попытку наладить отношения, напросился в гости, Ленка согласилась и поспешила рассказать об этом дочери. Но папа снова пропал, запамятовав о договоренности, и ребенок пребывает от этого в трансе.
В прихожую одномоментно вываливаются мои отпрыски, младший с диском в руках, старшая — с учебником английского. Я забираю у дочки английский, и вручаю ей диск, мол, будь добра, поставь братишке мультик. Муж, пользуясь тем, что я занята разборками, смывается.
Через три часа в квартире устанавливается тишина. Сын, искупанный, напившейся кефира, выслушавший пять сказок подряд, спит в обнимку с зайцем. Дочь, выучившая все уроки, принявшая душ с моим дорогущим гелем, и намазавшаяся моим не менее дорогущим молочком для тела, тоже спит в обнимку с обезьяной. Она, конечно, уже почти барышня, но обезьянка из постели пока не исчезла.
Я как раз успела собрать разбросанные кубики и прочие «развивающие» игрушки младшенького и пришить оторванную с мясом пуговицу на куртке старшенькой. Тут и муж, вернулся с вызова. Наспех уверил меня, что устал, как собака, и уселся перед телевизором допивать свое пиво. «Собаке – собачья смерть», — почему-то крутится у меня в голове. Я мою посуду, развешиваю на балконе последнюю партию стирки. Глажку откладываю на завтра, хоть за три дня гора вещей, ожидающих свидания с утюгом, выросла размером с Эверест.
Делаю все это на автопилоте.
«Интересно, — думаю я. – Если я умру, что они будут без меня делать?» Про мужа думать не хочется. Если он при моей жизни не может себя вести себя со мной по-человечески, то уж после смерти вообще не станет сдерживаться. А детей, конечно, жалко, они очень зависимы от меня. Я – это все, что у них есть!"
Именно благодаря мне у них есть приличное детство, которое они смогут вспоминать с улыбкой на устах лет через двадцать. Я вожу их в парки, катаю их там на каруселях и лошадях, кормлю в кафе пиццей и мороженным, по вечерам с ними рисую или играю. Я готовлю им полезную еду и слежу за их здоровьем, покупаю им одежду и игрушки, книги и фильмы, а потом обсуждаю прочитанное и увиденное. Я устраиваю для них шумные дни рождения и новогодние праздники, вожу в театры и музеи. Нет, им точно будет, что вспомнить о своем детстве.
«А что я буду вспоминать лет через двадцать?» – задаюсь вопросом.
В панике подсчитываю, сколько мне будет тогда лет. С ужасом думаю, что денег на косметологическую операцию я так и не накопила. И решаю, что лучше мне все-таки к тому времени умереть. Тем более что и вспомнить-то будет нечего. Нет, конечно, я могу вести счет выглаженным рубашкам, испеченным пирогам, генеральным уборкам, незаконченным разговорам с подругами, неувиденным странам, несъеденным омарам, непоношенным драгоценностям. Но это не те воспоминания, которые смогу раскрасить мою старость яркими красками!
Беру и роняю с балкона носок мужа. Подумав, сбрасываю вниз еще парочку из других комплектов. На душе чуточку легчает.
«Почему я позволяю ему так со мной поступать?» — спрашиваю в триллионный раз. Подходит любой ответ:
— потому что он – отец твоих детей,
— потому что он – единственный на данный момент кормилец,
— потому что когда-то ты его любила,
— потому что ты сомневаешься, что где-то существует кто-то лучше этого.
«Именно по всем этим причинам, ты не выгоняешь его к чертовой матери», — говорю я самой себе. И подавляю желание ворваться в комнату, схватить мужа за шиворот и вышвырнуть его вслед за носками.
Тащусь мимо него в душ, стараюсь не зацикливаться на негативе. В последнее время я пристрастилась смотреть мотивирующие ролики в Ютубе. Включаю такое вдохновляющее видео и смотрю одним глазом пока обед готовлю. В роликах этих продвинутые гуру наставляют, что нужно быть в позитиве, а главное, уметь расслабляться.
Я расслабляюсь в ванной. Полчаса личного релакса в день.
«Господи, как я устала!» — стенаю я, подставляя лицо дробным струям душа.
Это следующий этап моих глупых, однотипных мыслей. Пришла пора, как следует предаться жалости к себе, ужаснуться своей женской доле, быть может, всплакнут под шум воды. Потому что мужу слезы демонстрировать без толку, ничем хорошим это не закончится: пожалеть он не может, посочувствовать тоже, а вот отпустить глупость или пошлость – это всегда пожалуйста.
Все зря. Ничего не изменится. Завтра будет так же, как сегодня. Послезавтра – как вчера.
«Надо разводиться!» — злюсь я сама на себя. Семейная жизнь давно напоминает мне болото. Вокруг вязкая трясина из обязанностей, которые меня засасывают все глубже и глубже, и нет никого рядом, кто протянул бы руку помощи.
Муж сам по себе — у него работа, клиенты-пациенты, друзья по затянувшемуся детству, хобби и привычки. Он считает, что выполняет свой долг перед семьей, давая средненькие, чего уж там греха таить, деньжонки на семейное выживание.
Я сама по себе. У меня — дом, быт, дети с их бесконечными проблемами, мелкие долги перед соседкой и парочкой подруг, да тайные желания: от любовника вроде Джорджа Клуни до покупки норковой шубы на зиму. Желания ни в счет, оба одинаково несбыточны, поэтому на них тоже не стоит зацикливаться.
Еще через час я сижу на кухне в полной тишине. Муж с телевизором заснули, странно, что не обнимку. У меня на лице овсяная маска, в руках глупый женский роман. Глупый, потому что женский. Был бы роман журналом про рыбалку, был бы умным и мужским. Не повезло роману.
— Это тебе не повезло! – говорю я довольно громко и сердито.
И незнамо откуда взявшаяся муха испуганно шарахается от меня. Наверное, учуяла силу моей отрицательной энергии. Ленка говорит, что отрицательную энергию в человеке порождают черные мысли. А их у меня за последнее время накопилось предостаточно. Надо что-то делать с мыслями и с собственной жизнью.
Я встаю, нашариваю на холодильнике листик бумаги и карандаш. Сажусь снова за стол и пишу в столбик, что именно надо изменить, чтобы снова стать счастливой. Получается, что все. Все надо изменить: образ жизни, работу, квартиру, машину, гардероб и, пожалуй, мужа.
«А может, с него и начать? – злобно думаю я, слушая, как он храпит на всю квартиру. – Вон Ленка от своего избавилась, сразу перешла на новое место работы, и там даже кто-то за ней приударяет, то ли Володя, то ли Валера. Чем, спрашивается, я хуже?»
Некоторое время фантазирую на этот счет. Потом смываю маску, намазываю лицо кремом и ложусь спать. Мне снится красавец Клуни, он дарит мне норковую шубу. Хороший сон, позитивный.
— Ты во сне улыбалась, — сообщает мне муж с утра. – Колись, что снилось?
— Не помню, — пожимаю я плечами.
Раньше бы я соврала, что снился мне он – любимый муж в эротическом эпизоде. Нынче лень.
Минут через десять все сидят за столом. Я подаю индивидуальные завтраки, как в лучших домах Лондона и Парижа! Мужа почую глазуньей, дочку – творогом со сметаной, младшенького – манной кашей. Они такие: какое-то одно блюдо никогда не удовлетворит всех троих!
Муж по утрам забирает старшенькую и завозит ее в школу, им по пути. На прощание я даю ей с собой ланч-бокс, у них в классе пошла мода на перекусы домашними бутербродами.
— А с чем мой сэндвич? – подозрительно прищуривается моя избалованная деточка.
— С вареной колбасой, — честно отвечаю я и ласково улыбаюсь.
— Мама! – ужаснулось продвинутое чадо. – Ты издеваешься?! Ты хочешь, чтобы надо мной вся школа смеялась?
— А ты скажи, что это пармская ветчина, которую папа этим утром привез из Рима.
— Манюня, если ты сейчас не выйдешь из прихожей, поедешь в школу на общественном транспорте, — влез в диалог папенька и дочка, надув губы, обреченно уходит вслед за ним.
Мы с сыном тоже начинаем одеваться, вытащить его наружу целое дело, как, впрочем, и затащить обратно. Тысяча вопросов, каков план похода и сотня предложений, почему нам нужно пойти попозже, а не прямо сейчас. Голова начинает идти кругом.
Наконец, замыкаем входную дверь и движемся в сторону магазина. Он предлагает купить собачку, как «у тетеньки», или машину, как «у дяденьки». Меня подмывает сообщить ребенку, что если бы его папа был этим «дяденькой», то я бы сейчас гуляла с собачкой, как та «тетенька», а не тащилась в магазин для социальной гопоты за дешевыми продуктами. Но, я мудро молчу.
Естественно заходим на площадку, где щедрые городские власти построили яркие горки и катакомбы, чтобы наши дети смогли всласть травиться ядовитыми канцерогенами и вредными химическими испарениями от дешевого пластика, забивая свои юные организмы свинцом и формальдегидом. Я ненавижу эту площадку, коррумпированных чиновников, свою нищету и себя саму за то, что я не в состоянии обеспечить своим детям здоровый образ жизни!
Хотя, конечно, проще ненавидеть мужа, который подавал в свое время большие надежды, строил наполеоновские планы, обещал райскую жизнь, уговаривая меня оставить свою карьеру и посвятить себя семье. А сынок, собственно говоря, плод этих самых уговоров, аргумент, так сказать, весомый и неоспоримый. Жаль, что свою часть обязательств я сдержала, а муж как-то подкачал…
— Мама, смотри, как я умею! – вопит мой младшенький и я в последний момент успеваю поймать его, падающего с качели.
Это повод увести его долой с площадки. Он упирается, ревет. И, кажется, тоже ненавидит свою мать…

Так начался этот день. Обычный, в своей бесконечной чреде похожих друг на друга дней моей ничем ни примечательной жизни. По всем законам жанра он должен был закончиться так же, как сотни серых будней и тусклых выходных.
Но через час после нашего возвращения из магазина мне позвонили из больницы, и заявили, что нужно «забрать ребенка». Кто-то там на другом конце трубки торопливо сообщил, что у дочки сломана рука, а вот мужу пока делают операцию.
— Какую операцию? Почему они в больнице, — оторопело бормотала я, ровным счетом ничего не понимая.
Оказывается, они попали в аварию. Мой муж и моя дочь. В аварию. В городе, где постоянные пробки и никуда никогда не возможно вовремя приехать. В аварию, в результате которой мой муж оказался на операционном столе!

Как я добиралась до той больницы, помню плохо. Как успокаивала дочку, и сынишку, ревущего за компанию, не помню вообще. Как общалась с врачами, которые утверждали, что с мужем будет все в порядке, потому что у хирурга золотые руки, помню через слово.
Я двигалась на автопилоте, все вокруг было, словно в тумане, время растянулось, действительность рассыпалась на части.
— Нам под колеса лабрадор кинулся, — объясняла дочка, — вот папа и свернул на обочину, а там столб…
Кажется, мне дали какие-то таблетки. Не помню. Я была занята переговорами с Богом.
Я, человек практически неверующий, молитв отродясь не знала, частенько причисляла себя к атеистам, поминала всуе и имя божье, и посылала к черту всех подряд, крестика не носила, в церковь не ходила. Но в тот момент, в длинном больничном коридоре, забившись в самый дальний угол, я взывала к Нему, бормотала несуразные обращения и молила Его о помощи.
Я торговалась с ним, в надежде задобрить своей грядущей благочестивостью. Обещала за Витькину жизнь раздавать милостыню, ходить в храм и выучить Отче наш, клялась, что никогда всерьез не мечтала о Клуни и уверяла, что меня вполне устраивает мой собственный муж. Наверное, я являла собой жалкое зрелище. Но мои чудовищно бездарные воззвания должно быть тронули Витькиных ангелов-хранителей. Уж в чем, в чем, а в искренности мне было не отказать.
В тот момент, когда моего мужа препарировали как лягушку, полосовали скальпелем и копались в нем, как в роботе-трансформере, я вдруг четко осознала, что люблю его. Не смотря на ссоры и разногласия, на подозрения и непонимание, даже не смотря на ту стену отчуждения, которую мы воздвигли между собой за последние годы, я любила его! И я не хотела его потерять, даже после недавних мыслей о разводе! Я хотела, чтобы он продолжал жить, даже после вчерашних видений его полета с балкона вслед за носками! Я так отчаянно за него боялась, что у меня открылся дар ясновидения.
И, когда распахнулась дальняя дверь, и в коридор вышел мужчина в зеленой робе, я вдруг ясно увидела все, что произойдет в следующие секунды. Мужчина шагал в мою сторону, и его шаги гремели у меня в ушах. Кровь билась в моих висках в унисон его шагам, и сердце стучало в том же ритме. На ватных ногах я пошла ему на встречу, не веря до последнего своему дару предвидения.
— Барковская? – отрывисто спросил он.
Я слабо кивнула.
— Муж у вас – молодчина, будет жить. Все будет хорошо, правда.
Я еще бормотала слова признательности, а он потрепал меня за руку и зашагал дальше.
«Спасибо тебе, Господи! – воскликнула я от всей души. – И пусть теперь он только очнется, муж мой! Я ему такое устрою! Собачку он, видите ли, не стал давить, гуманист хренов! Чуть дочку не угробил, сам едва не помер и меня вдовой едва не заделал! Ну, я ему покажу, ну он у меня попляшет! Можешь на меня положиться, Господи! Пусть его только из реанимации выпустят!»…