Пангасиус

(посвящается Роману Амстиславскому)

О любви написано и сказано так много, что если бы все двухмерные буквы о ней соскрябать с бумаги и сложить в одну кучу, то, наверняка, гора получилась бы не меньше Эвереста.
Тем не менее, я добавлю к ней и свою горсточку слов. И пусть, конечно, они не станут фундаментом. Но эту историю о человеке, который любит весь мир — просто так, безвозмездно, — я рассказать обязан.

— Эй, ты куда конфеты понёс?! — заорала на весь гастроном щекастая продавщица из бакалейного отдела. И уже вдогонку испугавшемуся пацану:
— Держи эту сволочь! Лююди! Что же это делается-то?! От горшка два вершка, а все туда же — жульничать!
Мальчишка на вид не больше восьми лет, застыл в дверях магазина — щеки красные от зарождающегося стыда. И от непонимания — чего не так сделал. Поэтому начал было оправдываться, но куда там…
— Тётенька, тётенька, я же не без спроса, я же спросил…
И тут продавщица схватила пацана за воротник матерчатой курточки, сопроводив действие подзатыльником.
— Кто? Кто тебе, я тебя спрашиваю, разрешил конфеты взять? А?
И ещё раз замахнулась. Но ударить не успела — её толстую руку перехватил парень в тельняшке с голубыми полосками без правой ноги по колено на костылях.
— Я разрешил, — парень пристально в глаза продавщице посмотрел — как зверя гипнотизировал, усмиряя. — Только не красть, а к кассе подойти и меня ждать.
И уже у мальчишки спросил:

— Так ведь?

— Да, — пацан глаза спрятал, — так всё. Только там, на кассе этой, нет никого. Я постоял немного. Я же не знал…
И сил сдержать слёз уже не было, заплакал.
— Испугался я! — Из-за хлюпанья речь не очень связная получалась. — Они там, дяденька, кого-то грека…Убили вроде… Я к кассе-то подошёл, слышу, та, в синем фартуке, — и на вторую продавщицу кивнул, которая издалека за ними наблюдала, — этой вот говорит, что какому-то пангасиусу голову надо отрубить и потом уже завернуть получше, чтобы не нашёл никто…
И, видя появившуюся улыбку на лице парня на костылях, насупился.
— Да вы у них сами спросите! Так и сказала — голову отрубить!

— Так и сказала? – понарошку серьезно переспросил парень.

И продавщица размякла, брови выпрямились.

— Эх, дурень, — даже воротник куртки на мальчишке расправила. – Это рыба такая. С усами.

И тут про конфеты вспомнила:

— Но заплатить все равно придется. Ну, или обратно положить…

— Я за конфеты заплачу, — парень в тельняшке отставил один костыль к стене и достал кошелек из заднего кармана потертых джинсов. – Сколько надо-то?

— Валя! – вдруг шаляпиным гаркнула в сторону «синего фартука» могучая продавщица. – Валюша! За трехсотграммового «Ключика» сколько?

— Сорок копеек…- донеслось из-за стелажей.

Парень вынул мятый рубль и пацану вручил:

— На, на кассе пробей.

Мальчишка тыльной стороной ладони вытер нос и вслед за продавщицей зашел в пустой торговый зал. Через минуту вернулся, сдачу принёс. Десантник пацана по плечу похлопал, улыбнулся снова.

— Сдачу себе оставь. На мороженое.

И уже выходя из магазина неудобно перебирая костылями, обернулся:

— Много сладкого есть вредно. Особенно – чужого…

И тут пацан с места сорвался, подбежал, под руку инвалиду подстроился, чтобы помочь, и объяснять начал:

— Я ведь правда не знал, что здесь деньги нужны. Я ведь всегда так делал раньше. Так и надо думал – все берут, чего хотят, и уходят. А конфеты… Это не для меня. Это для Байкала…

— Это кто еще? – не понял парень.

— Собачка. В подвале моем живет. Сладкое жуть как любит! Но я ему нет-нет и хлебушек таскаю. А один раз витаминки рассыпал, так он прямо с пола их слизал. Смешно!

— Ладно, если собачке, тогда можно…

И, спустившись с нескольких ступенек крыльца гастронома, в сторону ряда пятиэтажек пошел. Не оглянулся…

Пацана зовут Ромка. По крайней мере, его так звали. В прошлой жизни.

В жизни, когда с мамкой жил. Дома.

До побега.

Это произошло не так давно – месяц, примерно, назад.

Еще пару лет назад так вышло, что папка от них ушел. Мама говорила, что бросил, а соседи – что так, мол, часто бывает: когда «характерами не сошлись». Ромка мало понимал – что прячется за этими словами, но верил. И когда вспоминал об этом, то, вздыхая, сам себе говорил: да, так часто бывает. Наверное…

Но вот с год назад у них дома появился новый папа. По крайней мере, его так просила называть мама. Говорила при этом, что иногда так тоже бывает – когда люди сменяют друг друга. Мол, ничего, привыкнешь. Но что-то все никак не привыкалось, из памяти все никак не стирались те счастливые мгновенья, когда со «старым» папой гуляли вместе в парке. Или когда из садика забирал и, после захода все в тот же гастроном, давал Ромке конфет – много всяких и разных. И, конечно, очень-преочень вкусных.

Новый папа так не делал. А иногда, редко, пару или тройку раз всего, кричал даже. Но, наверное, это Ромка сам виноват – то с грязными коленками с улицы придет, то немытыми руками хлебушка отломит. Ведь не из-за того, что горбушки-то жалко замахивался…

А потом заговорили, что у Ромки братик появится. Новая жизнь настанет. Счастливая. Были, конечно, сомнения – новые люди не всегда счастье в дом приносят. Как, например, новый папка.

Но куда денешься – иногда в жизни изменить что-то возможностей мало.

Те, последние дни, до того как маму в больницу с большим животом за братиком увезли, Ромка уже со слезами вспоминает. Когда Байкалу рассказывает об этом, обнявшись, чтобы не мерзнуть ночью, тот тоже, бывает, посмотрит так, в самую душу, а у самого на больших глазах под лохматыми дворняжьими бровями, тоже слезы. Сочувствует. Потому как — родная душа.

Сегодня вот конфетами его порадует – за тепло ведь благодарить надо.

Подвал под пятиэтажкой очень удобно располагался – там кладовки жильцов обустроены были. И вот одна из них, всегда открытая, и приютила их с Байкалом. Нет, здесь ничего не хранилось кроме старых вещей из одежды — прежние хозяева, наверное, квартиру продали, а новые не появились еще. Ромка, впрочем, понимал, что убежище это – временное, до холодов. Уже сейчас, в середине августа, ночью очень прохладно было, если бы не Байкал, то, наверное, сдался бы, домой пошел. Или замерз до смерти… Поэтому собаке вдвойне благодарен был. Полюбил даже.

Тем более, что его, Ромку, что-то и не искал никто – даже о потерявшихся кошках объявления на столбах висели, а тут… Не нужен, значит – у них же теперь новый сын есть. Ведь бывает так, когда люди сменяют друг друга…

В подвале и вечер вместе с ночью раньше наступают. Ромка только по маленькому окошку под невысоким потолком ориентировался – когда светает и уже можно на улицу идти. Пока хлебовозка не уехала… Это, в общем-то, и спасало – подойдет к машине, грустные глаза сделает, а дяденька и даст батон.

Ах, какой он нежный и вкусный по утрам! Во рту тает!

Байкал тоже на «промысел» куда-то ходит. Один раз целую авоську еды принес – там и колбаса обезжиренная была, и пара консервов шпротных, и даже газировки бутылка. Принес, а у самого хвост поджатый – тоже знает, что чужое брать нельзя. Значит, стащил у зазевавшегося покупателя. Но куда денешься-то, не обратно же незнамо куда нести, сами так и съели.

Сегодня что-то особенно грустно было – всё тот парень без ноги вспоминался. Ему, несчастному, самому, наверное, конфеток хочется. Он, может, свои последние деньги-то отдал, а сам голодный домой пошел. У Ромки даже слезы выступили. Байкала покрепче прижал к себе, в морду лохматую, «Ключиком» пахнущую, поцеловал, и в самое ухо, тихонечко, почти не слышно совсем, песенку колыбельную запел: «…спи, моя собаченька, спи, погасли на небе огни, одни мы с тобою, одни…»

Слова местами сам придумал, но, кажется, что так мама пела, когда папа от них ушел. Только вроде бы там не про собачку было…

Утром Ромка решил того десантника на костылях найти, у гастронома дождаться, чтобы оставшиеся конфеты вернуть. Вначале, конечно, как всегда последний месяц делал, к «Хлебному» пошел. В этот раз вместе с собакой – чтобы парню одноногому показать, а то, может, не поверил, что «Ключика» не для себя брал…

Машина вовремя приехала. Ее водитель, узнавая, Ромке еще за полквартала клаксоном крякнул коротко, чтобы весь район не разбудить.

— Смотрю, не один сегодня? – улыбнулся насквозь пропахший булочками мужчина. Байкал, увидев его, даже облизнулся и хвостом завилял.

— Ага, с сопровождением, — Ромка тоже в ответ улыбнулся. И на Байкала кивая: – Он вчера у меня полбатона зараз слопал, сегодня вот сам напросился. Познакомиться…

— Тогда давай знакомиться, — хлебовоз присел перед псом на корточки. – Меня дядей Сашей зовут. А тебя как?

Байкал в его ладонь свою лапу вложил и, скромно глаза опустив, улыбнулся как бы. Ромка, конечно, за него ответил:

— Я его Байкалом кличу. Умный – жуть какой. Все понимает. А если хлебушка ему дадите, он на задних лапках даже сплясать может.

Водитель скрылся в кабине и, как фокусник, со словами «оп-ля» откуда-то из-за сиденья вынул сразу два батона.

— Ты не подумай, это я некондицию беру, — оправдался непонятным словом перед Ромкой. – Вот вам, каждому по буханке, ешьте…

И уже будку открывая для разгрузки, словно вспомнив чего-то, у Ромки спросил:

— А тебя-то как зовут? А то с собакой познакомил, а сам и не назвался.

— Ромка. – Представился пацан.

— Ромка? – остановился на полпути водитель. — Слушай, Ромка, а не ты ли из дома убёг? – и посмотрел внимательно, с прищуром.

Мальчишка даже два шага назад сделал, батоны к груди покрепче прижав.

— Нет, дяденька, не я… — а у самого горло пересохло от страха. Но спросил все-таки: — А откуда вы знаете?..

— По телевизору несчастную мать одного пацана показывали…Плачет взахлеб. Говорит, что сынишка пропал. Убежал вроде. Или похитил кто…- из-за слез не разберешь совсем. Фотографию сына тоже показывала: такой же, как ты — лопоухий. Убивается, несчастная…

Последние слова Ромка уже на бегу услышал – как только до сердца слова дяди Саши дошли, развернулся и бегом! Байкал рядом несется, подтявкивает на ходу, не понимает — что за срочность такая.

…Ромка не от страха улепётывал, а чтобы не разрыдаться. До кустов за домами на краю района добежал, где спортплощадка местная, остановился, отдышаться никак не может. И вот тут заплакал… На еще влажную от росы землю опустился и горячие слезы ручьями по щекам полились. И горе, и счастье потоками смешались – счастье, что мамка любит-таки, ищет его, плачет. А горе – что дурак такой, усомнился…

Батоны свои на траву отложил, ладонями за голову взялся – делать-то чего теперь? Байкал мордой в грудь уткнулся, усы от слез тоже мокрые, утешает, как может…

— Эй, ты чего это? – вдруг за спиной спросил кто-то. Ромка вздрогнул даже. Обернулся – а там тот парень без ноги. Только в этот раз по пояс раздетый и в кроссовке на одной ноге. Наверное, зарядку делать вышел.

Ромка и ответить-то ничего не может – комок застрял в горле. Оставшиеся конфеты в кульке из кармана достал и на вытянутой руке протягивает — вот, мол, возьми, возвращаю…

Парень перед ним на колено опустился и как-то по родному обнял, к себе прижал.

— Бедолага ты, бедолага… — присел на землю рядом — под одну руку Ромку угнездил, под другой Байкал устроился. – Что же с вами делать-то, с горемычными?..

А у самого тоже – слеза из глаза выкатилась.

— Я ведь сиротой вырос, в детдоме, — рассказывает, — Ни матери, ни отца, считай, не видел никогда. Что такое мамина ласковая ладонь – только по книжкам знаю. Всё бы на свете за это ощущение отдал… Я и в Афган-то с радостью пошел, думал, вернусь оттуда настоящим мужиком и женюсь сразу. А та, что ждала меня, как узнала, что на мине подорвался, даже и не писала больше – на кой ей инвалид-то?.. Вот и живу так – один-одинёшенек, не нужный никому…

И замолчал, куда-то вдаль глядя…

Так и сидели, молча, каждый о своем сожалея. Хотя, может быть, мысли об одном и том же были – о любви потерянной…Наверное, так и случается, в тишине, когда три, казалось бы, разных судьбы, в одну переплетаются?

Ромка от плеча афганца оторвался, в глаза посмотрел: ну почему же не ты мой новый папка – такой понимающий и ставший близким за секунды буквально? Вздохнул тяжко. Что же делать-то теперь?

Парень вздох Ромкин понял, отстранил от себя, в глаза внимательно посмотрел:

— Давай, братец, теперь ты рассказывай…

Ромка с секунду помолчал, а потом выложил все горести свои – так, мол, и так, папка бросил, характер у него что ли не такой, мама другого отца нашла, домой привела, даже не посоветовавшись. Нет, наверное, новый папа маму-то любит, но любви этой у него только на неё одну и хватает — Ромке не досталось совсем. А тут мамку в больницу за братиком Ромкиным увезли, новый отец злой стал, даже бить начал, мол, лишний ты у нас в семье будешь, нет тебе в нашей жизни места.

— Я ведь думал, что это все он от них вместе говорит, ненависть общую ко мне высказывает. А тут вон как оказалось – мамка по телевизору меня ищет, плачет. Мучается, выходит, как и я тоже…

— Эх, балбес, — десантник Ромку по плечу похлопал, — разве может мать свою кровинушку не любить? Пойдем-ка, звонить ей будем…

И встал, неуклюже на костыли опираясь.

Ромка слезы вытер – ну а что, правда всё, так и есть – балбес! Столько переживаний устроил по глупости! Тоже поднялся. Даже Байкала за ухом почесал. И тут спохватился:

— А куда же я собачку-то дену? Теперь только с ней! Она мне жизнь, может, спасла…

— С ней, с ней, — улыбнулся парень, — своих ведь нельзя бросать – не по-мужски это.

…И пошли втроем в сторону пятиэтажек – парень по пояс раздетый в одном кроссовке, малец с двумя батонами подмышкой и все понимающий, радостно виляющий хвостом, пес…

…Несмотря на еще ранее утро, трубку на том конце провода подняли сразу – женский взволнованный голос спросил:

— Кто это?

— Это незнакомый в общем-то один, – афганец, сидя на табуретке в прихожей своей квартиры, слова помягче, чтобы не напугать, подобрать старался. – У меня здесь рядом сын ваш, Ромка…

И за минуту рассказал все – даже как познакомились выложил. Затем Ромке телефонную трубку протягивает – на, мол, разговаривай…А у Ромки язык к зубам прилип, ни одного звука произнести не может, трубку к уху прижал, дышит только.

— Ромочка, сынок…- услышал. И тут слова сами сорвались:

— Мамочка, мамулечка, прости меня! Я же не знал…Я же не думал, что ты меня любить и дальше будешь…Прости меня, мама!..

Через полчаса зеленый «Москвич» с шашечками к подъезду подъехал – парень на костылях, Ромка и Байкал уже на лавочке были. Ждали.

Первой мама вышла. На дверь машины без сил облокотилась – лицо бледное, в глазах слезы застывшие. Следом новый Ромкин отец из такси появился, к мальцу подошел, на колени прямо на асфальт встал.

— Ромка, прости меня, родной ты мой, — руками вроде бы потянулся, — Ты пойми меня – я же тоже, как и ты, переживал: что чужим для тебя стану. Боялся, что не примешь…Я и тебя люблю, Ромка, как и маму твою — также сильно…

И тут Ромка у него слезы в глазах увидел. И поверил! В распахнутые руки бросился, в плечо уткнулся. Мама подошла, рядом опустилась, плачет.

Вдруг из машины тоненький голосок утро прорезал. Байкал морду от колена афганца оторвал, уши навострил.

— А вот, наверное, и братик твой, — улыбнулся парень.

Папа к дверце подошел, маленький из одеял сверток вынул.

— Вот, — говорит, — Ромка, знакомься с братом…

Пацан в кулек этот заглянул, а там…господи, малюточка совсем, глазками хлопает и на брата старшего смотрит очень внимательно. И уши-то у него такие же – торчком, и глаза свои, родные — с хитрецой уже. Ручонку из-род одеяла вынул и к Ромкиному лицу потянулся. Дотронулся и вдруг улыбка появилась…Узнал, значит, душой принял. И как же хорошо стало!

Мама к афганцу подошла, обняла:

— Спасибо вам за все…

— Что вы! Это Ромке спасибо – новую надежду мне дал. – И, видя непонимание в его глазах, добавил: — Потом все поймешь, когда подрастешь немного… Только вот что же теперь с Байкалом делать будешь? Может, мне отдашь, доверишь друга своего?

А Байкал будто понял, что о нем речь идет. К Ромке подошел, пальцы лизнул, мол, разреши…Затем у ноги афганца сел, уши прижал, прямо в глаза Ромкины смотрит.

Ромка сквозь слезы улыбнулся:

— Он сам уже тебя выбрал. Только обещай, что не бросишь, что характерами сойдетесь…

— Как же я его бросить смогу? У нас теперь ног на двоих даже больше, чем полагается, будет. Обещаю, братец, честное афганское – я же говорил уже: своих не бросаем…

Ромка долго смотрел в заднее стекло «Москвича», шею выворачивал. Байкал было за машиной побежал, но на углу дома остановился, к парню у подъезда вернулся. Уже на повороте Ромка увидел, что они вместе домой пошли – две нашедших друг друга души, для которых одиночество теперь стало прошлым.

Знаете, я знаком с Ромкой, даже общаюсь с ним. Правда, сейчас его называют по имени отчеству: Роман Романович. С той истории прошло много лет и закончилась она в общем-то хорошо… Если бы не одно «но». Дело в том, что месяц ночёвки в подвале не прошёл для Ромки бесследно. Он заболел… И примерно через пару лет стал неходячим инвалидом. Конечно, это горе. Но оно ещё сильнее, ещё больше заставило мальчишку любить мир. И всех людей. Без исключения. Роман Романович руководит большим заводом и — не поверите — будучи инвалидом I группы, из собственных денег помогает всем нуждающимся. Таким, например, как тот парень, афганец.
Забыл сказать — они общаются и дружат по сей день. Ведь такие истории сближают. Делают родными…