На тумбочке

Глава из сборника «Забытый разговор, диалог сто второй»
Родным, соседям, близким и не только… посвящается.

Дела-дела…
дела – лишь пыль!
Слова? Слова!
хранят нам быль,
а с нею мысль
и нашу жизнь!..

…
Первое сентября… 1980 года:
– Эй, Стариков, – слышится откуда-то издалека. – Вставай давай, твоя смена… на тумбочку топать…
Нас трое дежурных-дневальных по поддержанию порядка в нашей третьей роте новобранцев-нахимовцев.
…
– Сколько… время?.. – почему-то с трудом хрипло выдыхаю, не открывая глаз…
Вчера вечером мы всем курсом – три роты по сто с лишним человек в каждой – только-только прибыли в город, успешно пройдя полуторамесячные курсы молодого бойца, из нашего летнего полевого лагеря к началу учебного года, и мы втроём согласно очереди затупили на эту вахту.
…
– Три часа пять минут, – возмущается дневальный от второго взвода Ильюшка Михайлов. – Я тебя уж десять минут, как бужу, толкаю, а ты всё сейчас, сейчас…
На каждого из нас попеременно приходится строго своё время стоять «на тумбочке», то есть правильней сказать, конечно, дежурить по два часа через четыре на вахте у входа в помещение роты, рядом с которым действительно имеется небольшая неказистая тумбочка, в которой хранится всякая там непонятная документация на все… непредвиденные случаи жизни.
…
– Не шуми, народ побудишь, – открыв, наконец, глаза, отзываюсь несколько осмысленно, с трудом отрывая необычно тяжёлую голову от подушки. – Иди ложись, я в норме, встаю…
В общем, эта тумбочка, а может… – Бог знает! – документация в ней, которая, как не крути всегда храниться в ней вместе с горой ненужного, как нам всегда казалось, хлама, есть самый главный атрибут дневального любого воинского подразделения во все времена мирной казарменной жизни. Она там, у входа в помещение роты, словно официальный пограничный столб, знаменующий святое святых: границу дислокации подразделения. Постороннему сюда нельзя! Здесь личный состав отдыхает: разговаривает по душам, пишет письма домой – телефонов, напомню, нет! – умывается, бреется, справляет естественные надобности, спит, набираясь сил для новых ратных свершений. А посему граница и гласно – у тумбочки круглосуточно находится вооружённый часовой! – и негласно – в каждом подразделении всегда чувствуется своя, ни с чем не сравнивая и не забывая, аура – всегда на замке.
…Одеваюсь быстро… на автомате… уверенными и отработанными за полтора месяца спортивно-лагерной подготовки движениями после оставшейся теперь уже, кажется, давно позади «гражданской жизни». Попутно, не задумываясь, в считанные секунды заправляю свою койку в нижнем ярусе возле ближнего окна к выходу и, максимально сконцентрировавшись, – всё-таки первая ночь в новом кубрике! – пробираюсь в полной темноте на выход к двери, из-под которой едва пробивается тусклая полоска дежурного света коридора.
Наша ротная тумбочка, как ей и положено, стоит на своём месте аккурат возле входных дверей четвёртого последнего этажа, ведущих на широкую мраморную лестницу, старинного питерского особняка прошлого века. Становлюсь спиной к ней, почему-то с трудом концентрируя взгляд на длинном, метров в пятьдесят-шестьдесят в длину и семь-восемь в ширину, коридоре-рекреации. В него выходят с одной стороны небольшие глухие двери взводных кубриков, различных бытовых комнат, туалетов с умывальниками, душевых, прочих старшинских кондеек и кладовок, а с другой смотрят четыре высоченных во всю четырёхметровую стену старинных окна.
Ну, вроде бы, всё на месте, всё хорошо и спокойно, вот только что-то всё-таки не так – голова, будто не моя: всё плывёт, словно в густом тумане, сознание слабо отождествляет происходящее с действительностью, к тому же тело трясёт мелкой непривычной дрожью, чувствуется пронзительный озноб, холод.
Что это?
Может, просто не выспался за четыре часа после отбоя и очень хочется спать? Всё-таки в пятнадцать лет сон очень крепкий и в три часа ночи, да ещё, если тебя только что подняли с кровати, любому захочется спать. Впрочем, всего-то пару дней назад в лагере нас примерно в это же время несколько раз поднимали по тревоге, и мы легко задорно выскакивали в течение трёх минут на плац в полной амуниции. Тогда, помнится, даже пришлось в качестве посыльного сделать пятикилометровый бросок по ночному лесу, – благо тёмная лесная тропа была достаточно широкой и без разветвлений, не заблудишься! – в офицерское общежитие для оповещения руководства роты. И ничего… нормально – сон, после рывка в два конца с фонариком в руках со скоростью олимпийского бегуна от ночных теней косматых карельских елей с остроконечными ресницами, как рукой сняло.
А теперь?
А теперь что-то не так: сознание… явно не здесь… и не тут.
Ну, а где тогда?
Может пробежаться… по длинному коридору пару троек кружочков, всё равно никого нет и места много. Впрочем, нет!.. Это, пожалуй, неудобно: я в «гадах», – тяжёлых не убиваемых матросских ботинках, – которые и на лесной-то тропе гремят о торчащие корни деревьев на пару километров вокруг. А уж тут они, вообще, загрохочут всеподнимающим громом-эхом о старинный дубовый паркет вытянутого зала тревожным маршем несвоевременной побудки. Одним словом, так нельзя: ребятам ещё честных четыре часа здорового сна, а мне – с трудом поднимаю глаза на часы над огромными распашными двойными, словно во дворце, стеклянными дверьми на этаж! – час сорок… до смены с тумбочки.
Ну, тогда, может, поприседать… пару сотен раз? Глядишь, полегчает…
…Странно!..
Лучше от физической разминки не становится, разве что пространство сжимается в одну точку, точней в одну лишь тумбочку, на которую я беспардонно усаживаюсь, свесив ноги. Но знобить, кажется, стало чуть меньше, на лбу выступает непривычная испарина, хотя, что там каких-то сто-двести приседаний для здорового молодого организма.
Здорового?
Стоп! Так может я просто…
…Голова после воцарение на трон-тумбочку почему-то ещё больше клонится вниз. Ах, как хочется куда-нибудь – всё равно куда! – упасть. Пусть даже прямо на пол, то есть, на палубу, конечно, как принято говорить у нас в училище, что, кажется, в итоге и делаю, окончательно теряя понимание происходящего. Помню: в последний момент из последних сил непроизвольно жмусь к входным дверям вплотную, дабы намертво заблокировать собой входной проём.
Одним словом, зайти в спящую согласно распорядку дня роту незамеченным для дневального, то есть меня, пусть и потерявшего на какое-то время контроль над ситуацией, всё равно будет непросто.
Это сейчас главное, всё остальное потом…
…Возвращаюсь из забытья разом, моментом!
Слышу разрозненные пока ещё немногочисленные шлепки тяжёлых «гадов» по старинным каменным ступенькам лестницы за намертво охраняемыми мной входными дверьми, к которым по-прежнему прижимаюсь головой.
Глаза тут же находят часы над ней, где безжалостные стрелки равнодушно указывают на пять минут восьмого.
Проспал.
Рота проспала на целых пять минут.
Не задумываюсь, вскакиваю и громко, что есть мощи в пересохшем горящем горле, кричу положенное для дневального в этот час:
– Рота подъем, – и далее не по уставу, – всем срочное построение на зарядку.
На лестнице теперь уже во всю слышен дружный топот нахимовцев из других рот, расположенных на нижних этажах нашего здания, шибко спускающихся вниз на улицу для обычного пятикилометрового кросса по набережным самого красивого города Мира. У нас же пока лишь слышны первые хриплые голоса старшин классов-взводов, привычно подхвативших команду дневального на побудку и выход на построение. Тут подгонять никого ненужно, отделения во взводах негласно постоянно соревнуются в скорости выхода на построение друг с другом, – это интересно, забавляет молодежь! – а взвода с взводами, роты с ротами. Но наша рота сегодня, похоже, вне конкуренции со своими соперницами на курсе. Впрочем, меня это сейчас совсем не волнует: снова с огромным трудом фокусируюсь на тумбочке, – последние телодвижения отнимают накопленные на палубе силы! – бойко выбегающие в коридор товарищи, расплываются, не позволяя отыскать среди них своих сменщиков.
– А ты, почему ещё здесь? – неожиданно слышу позади себя голос Ильюшки Михайлова. – Твоя ж смена уже как два час назад завершилась.
– Да, наверно, но я, кажется, проспал, – поворачиваюсь на голос, – как-то… незаметно отключился.
– О!.. – да у тебя глаза, кажется, красные… и мутные, – дивится товарищ. – Ты, дружище, часом не заболел? Чего молчал-то, когда я тебя будил?.. – забеспокоился. – Срочно мерь температуру и… в санчасть.
– Где я тебе тут градусник… возьму? – бурчу под нос по инерции… недовольно.
– Как где? – дивится. – В тумбочке… в аптечке.
Точно.
Я же стою на волшебной тумбочке, где имеется всё… на все случаи жизни. Как я мог это забыть?
Ильюшка, живо забирается в неё, – спасибо ему! – быстрыми уверенными движениями находит аптечку, достаёт градусник и, не обращая внимания на моё вялое сопротивление, суёт мне его под мышку.
Что дальше?
Всё просто: мой командир отделения Димка Сончик, срочно вызванный Ильюшкой из кубрика, подменяет меня на тумбочке. Далее мой дружок Серёжка Рябинский по команде старшины класса, Андрея Горбунова, также, не глядя на мои глупые сопротивления, срочно доставляет меня в изолятор, где, скажет дежурной медсестре, что у меня температура в районе сорока. А ещё через час спецмашина доставит меня в госпитале, где я получу первую дозу незабвенного пенициллина, но это уже будет другая, не менее увлекательная Подслушка знакомства с грозой местных обитателей, хромой медсестрой Лариской.
24.12.2021г.

Автор благодарит своего критика ЕМЮ за оказанную помощь, а также приносит свои извинения за возможное совпадение имен, событий, диалогов, потому как рассказ, безусловно, является художественным, вымышленным, хотя и случайно подслушан в разговоре с СФВ.
Да, и ещё: рассказ написан на ходу и в нём наверняка всего масса стилистических и орфографических ошибок, при нахождении которых автор, в очередной раз извинившись за неудобство перед скрупулезными лингвистами, просит направить их администратору группы «Питер из окна автомобиля», на любой удобной Вам платформе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить их прямо под текстом.
Спасибо за внимание и… сопереживание.