И будешь король!

Сенная площадь в Петербурге органично вписана в ландшафт города. Отреставрированные исторические здания, современные торговые комплексы, кафе, рестораны, гостиницы… Автобусы и трамваи бесперебойно связывают три станции метро с остальными частями города, — словом, европейская красота, покой и порядок.

Вряд ли кому-то из гостей города придет сегодня в голову, что в 90-е годы прошлого века на этом месте была настоящая городская клоака. На площади Мира, как тогда она называлась, находилось множество ларьков и торговых палаток. Днем к ним выстраивались люди, чтобы купить макароны, тушенку, крупы, пиво и паленую водку, а по ночам это место становилось огромной помойкой.

Часть Садовой улицы была беспощадно перекопана и вытоптана, автобусы по ней проехать не могли, а уложенные трамвайные рельсы не задерживались на месте дольше нескольких дней.

Обшарпанные безглазые здания, окружающие станцию метро, по большей части предназначались под снос, и их народонаселение составляли бомжи, уголовники и нелегальные беженцы из бывших союзных республик.

Свобода и капитализм со звериным оскалом обрушилась на град Петра столь нежданно, что наработанные десятилетиями хозяйственные механизмы рухнули под их натиском.
Городские власти оказались беспомощными и не могли обеспечить чистоту и порядок в разраставшихся на теле города очагах рыночной экономики. Из обычных магазинов все продукты перекочевали в кооперативные ларьки, где каждую неделю на них фантастически повышались цены.

А вокруг этих толкучек и ларьков ежедневно вырастали небывалые груды мусора. Мусор требовалось сгребать в кучи и вывозить на свалку, но городская администрация долго не могла решить, кто этим должен заниматься.

Наконец, когда смрад и полчища ошалевших крыс стали распространяться далеко за пределы района Сенной площади, кому-то из чиновников пришло на ум передать мусорный бизнес в руки частных предпринимателей.

На заре нового капитализма в нашем Отечестве еще не существовало федеральных законов о тендерах, поэтому доподлинно неизвестно, как и почему было решено поручить уборку Сенной площади кооперативу «Линкольн» под руководством некоего Михаила Ароновича Михельсона.

Так или иначе, сразу же стало очевидным, что решение было мудрым.
Внешне Михаил Аронович действительно немного напоминал Авраама Линкольна. У него была такая же шкиперская борода, он носил рубашки с запонками и покуривал трубку. Под его началом на площади трудились две бригады дворников.

Одна бригада убирала мусор с 6 до 10 утра, вторая — с 6 до 10 вечера. Благодаря их стараниям, на несколько часов в день площадь становилась чище.

При 4-х часовой рабочей смене месячная зарплата дворника на Сенной в 2 раза превышала зарплату тогдашнего инженера. Попасть в бригаду можно было только по большому блату. Видимо, именно по этой причине все дворники набирались из числа «своих». Это были вежливые мужчины за 40 и 50, с высшим образованием и даже учеными степенями. Дворники обращались друг к другу исключительно по имени-отчеству. При встрече сердечно пожимали друг другу руки и мило улыбались, при расставании желали друг другу всех благ.

Имена-отчества у них тоже были для дворников не вполне типичные: Яков Моисеевич, Борис Соломонович, Марк Гершелевич, Семен Израилевич… В этом коллективе, пожалуй, только ко мне можно было обращаться просто по имени. До отчества я еще не дорос. Мне исполнилось 22 года и я только начинал учебу в институте.

В дворницкую бригаду я попал вслед за своим отцом, которого, в свою очередь, привел бывший коллега по работе. Найти такую подработку было для нас большой удачей. ЛПО «Электронприбор», где отец просидел 25 лет, доживало последние дни. Зарплату ему по несколько месяцев не платили, или платили, но не деньгами, а, например, будильниками, которые они выпускали.

Михаил Аронович зарплаты выплачивал четко по графику. Каждые 2 недели, в назначенный день он подъезжал на своей новенькой «девятке» и раздавал нам конвертики с наличными.

На рабочую смену мы являлись минут за 15 до начала, получали у бригадира метлу, совок и перчатки, и расходились по своим участкам. Мусора на площади и прилегающих к ней улицах было в избытке. Из-за ларьков и из-под ног торговцев и покупателей мы выметали битые бутылки, растоптанные упаковки всех видов и цветов, полиэтиленовые мешки, окурки, консервные банки, флаконы из-под парфюма и бытовой химии, сгнившую картошку и помидоры, арбузные корки, одноразовые шприцы, презервативы, протухшие сосиски, детские игрушки, газеты, дохлых крыс, человеческие и собачьи фекалии… Все это мы сгребали в кучи и наполняли большие картонные коробки из-под товара, которые потом перетаскивали в условленное место для погрузки на мусоровоз.

Нередко между рядами ларьков я натыкался на спящих бомжей. Их местонахождение можно бы безошибочно определить по стойкой смеси характерных ароматов. Сперва я воротил от них нос, но скоро научился лавировать метлой по периметру лежащих тел без лишних эмоций. Бомжи были столь же неотъемлемой частью рабочего пространства, как крысы, кошки и битое бутылочное стекло под ногами.

Время от времени двуногое существо с красным опухшим лицом просяще протягивало ко мне трясущуюся руку, бормоча что-то о Христе и хлебе. Я вылавливал в кармане мелочь и бросал в подставленную черную ладонь. Все же это было сделать легче, чем притворяться глухим и слепым.

Разумеется, толкучка была обильно наводнена и другими персонажами, знакомыми нам по фильмам о лихих 90-х. Здесь встречались бритоголовые «братки» в спортивных костюмах, усатые кавказцы всех видов, уличная шпана, искалеченные ветераны-афганцы, работяги, продающие инструменты, вынесенные с завода, валютчики, напёрсточники, тетки с баулами, набитыми китайским бельем…

****

Однажды под конец вечерней смены мне оставалось домести отрезок Садовой улицы между Спасским переулком и Гороховой, и можно было отправляться домой. Была ранняя осень, в медленно надвигающихся сумерках начинал накрапывать мелкий дождик. Я устало двигал метлой, наполнял подножным мусором картонную коробку и ногой подталкивал её перед собой по мокрому асфальту.

Я миновал компанию из трех бомжей, которые, привалившись к стене дома, голосисто делили пузырек какой-то жидкости. Эта сцена меня настолько увлекла, что я не заметил, как рядом со мной возникла фигура в грязном балахоне.

— Ы-ы-ы нааашлаа! — радостно сообщила мне баба, ощерив беззубый рот, и показала пальцем на мою коробку с мусором.
— В каком смысле? — вежливо поинтересовался я.

Вместо ответа она ухватила коробку за края и вытряхнула её содержимое мне под ноги. Я оторопел от такого развития сюжета, но пока соображал, как поступить, злоумышленница вместе с коробкой была такова.

Я быстро пришел в себя, но бросаться в погоню с криком «держи воровку!» мне показалось неуместным. Оставаться же с кучей мусора под ногами было совершенно немыслимо, поэтому я решил вернуться к ларькам за новой коробкой.

— Уважаемый! — вдруг услышал я за спиной, — Я все видел!

Я обернулся. Ко мне на встречу, подпрыгивая и прихрамывая, трусил маленький мужичок. На нем была длинная тельняшка, доходившая ему до колен, из-под которой виднелись тренировочные штаны и банные тапочки «вьетнамки» на босу ногу. Чем-то он очень походил на артиста Ролана Быкова в роли Шишка из фильма «Древняя утка».

— Добрый вечер! — зачем-то сказал я.
— Да ты, я смотрю, конь бздиловатый? — погрозил мне пальцем человечек,
— Почему, спрашиваю, уважаемый, ты так облажался?
— Это Вы насчет коробки? — неуверенно спросил я.
— Это я насчет беспредела — пояснил мой собеседник, — Она же, падла, хочет на чужом х… в рай въехать! Грустно мне видеть, уважаемый, как шалава помойная парафинит честного пацана.

Звание «честного пацана» мне, конечно, польстило, но все же в нашей беседе я чувствовал себя не вполне уверенно. У меня уже имелся кое-какой жизненный опыт: работа на фабрике «Красный Октябрь», 2 года армейской службы — там мне приходилось общаться не только с кандидатами филологических наук. Но мой нынешний собеседник явно был пришельцем из неведомых мне сфер бытия.

Впрочем, на обычного бомжа он похож не был: тельник и штаны на нем были хоть и не новы, но без явных признаков грязи. От него не пахло мочой с перегаром, на его лице я не заметил признаков алкоголизма или ночлега под открытым небом. Но, самое главное, у него были абсолютно живые, василькового цвета глаза с внимательным взглядом.

— Вот ты! Ты кто будешь по жизни? — снова заговорил мужичок.

Я собрался с мыслями и открыл рот для ответа…

— Ты молодой ученый! Верно базарю? — перебил он меня и обличительно прицелился мне в нос указательным пальцем.

Насчет «ученого» в его словах был явный перебор. Видимо, его сбила с толку моя бородка — тогда я часто экспериментировал со своей внешностью. Но возражать я не стал и на всякий случай кивнул в знак согласия.

— И вот ты, центровой пацан, должен здесь за ними парашу чистить, чтобы с голодухи дуба не дать, а они тебе за это такое западло творят?! — завизжал человечек, возбужденно приплясывая на месте и выстреливая во все стороны пальцами.

— Не давай себя опускать, уважаемый! — поучал он.
— А что надо было делать? — поинтересовался я.
— Как что делать? — искренне удивился урка, — Метлой по хлебалу и баста!
— То есть как это метлой..? — возразил я, — Не стану же я бить женщину!
— Женщину не бей, — согласился он, — а этой крысе можно было проредить штакетник! Отоварить её по жалу очень даже полезно будет!
— Метлой по хлебалу — и будешь король! Ты понял? — экзаменовал он меня.
— Понял. — ответил я.
— Погоди, не уходи — сказал он и исчез.

Для приличия я еще пару минут потоптался на месте, но мой новый знакомый не возвращался, и я отправился в сторону площади за новой коробкой для мусора.
Я домёл оставшийся кусок улицы, наполнил новую коробку и уже собрался оттащить её к месту сбора, как снова увидел его.

На этот раз он был не один. Цепко держа за локоть, он волочил за собой ту самую бабу, которая утащила у меня из-под носа коробку. Баба завывала охрипшим басом и размазывала слезы по опухшему лицу. Мне показалось, что с момента нашей последней встречи на этом лице прибавилось еще пару ушибленных мест.

Дядька подтолкнул воровку ко мне и победоносно присел в сторонке на корточки. На его лице отобразилось предвкушение праздника.

— Ну-у-у? — торжественно спросил он и сплюнул.

Я не понял, к кому из нас относилось это его «Ну-у-у?» и на всякий случай покрепче ухватился за метлу.

— Прости-и-и меня, су-у-у-ку! — завыла баба, обращаясь ко мне, — Ну, хочешь, прибей меня! Ой прибе-е-ей!
— Да ладно, тетя, ты чего? — стушевался я, — Ну, всякое бывает…
— Сука я, ой с-у-у-к-а-а! — не унималась баба.
— Все, хватит! — не выдержал я, — Иди себе с богом!
— Алё-малё! Погоди-ка, уважаемый! — осадил меня мой благодетель, — Надо её как положено в стойло поставить.
— Слушай сюда, Колтуха, — он подбежал к скулящей бабе, выделывая пальцами обеих рук кренделя в воздухе, — ты этого пацана хорошенько запомни, это мой человек! И всем своим передай: если кто из вас еще какую канитель ему учинит, так я того чепушилу быстро на лыжи поставлю!
— Ы-ы-ы, Сергеич, бля буду… — заскулила баба, ударяя себя пятерней в грудь.
— Ладно, не гони беса. Конай отсюда! — рявкнул на неё Сергеич.
— Так ты понял меня, ученый? — подмигнул он мне, — Чего кисляк мандячишь? Ты главное не бзди! Ты мне теперь кореш, понял, да? Если кто-то здесь опять захочет судьбу подрочить, ты мне сразу свистни! Тебя как кличут-то, ученый?
— Борис — ответил я.
— Боря, значит — осклабился Сергеич, сверкнув золотым зубом.
— Ну, держи краба, Боря Ельцин! — он протянул мне татуированную руку.

****

Прошло несколько недель, и на фоне здоровой молодости эпизод с украденной коробкой начал понемногу забываться, тем более, что конфликтов ни с кем больше не возникало.

Как-то я работал в утреннюю смену на другом конце площади. Вдруг мне показалось, что за мной кто-то наблюдает. Я огляделся, но никого не заметил.

Через некоторое время у меня за спиной раздалось робкое покашливание. Я обернулся. Передо мной с ноги на ногу переминался пожилой мужчина привычного бомжового вида. Правда, в отличие от обычных бомжей, этот не был пьян. Встретившись со мной взглядом, он сорвал с головы кепку и затеребил её перед грудью, не сводя с меня глаз. Я уже хотел, как водится, одарить его парой монет, но не успел.

— Я вот по какому вопросу, — робко кашлянув, заговорил он. Правильность его речи выдавала в нём бывшего интеллигентного человека. — Тимофей Сергеич интересуется, все ли у Вас в порядке, и не нужна ли помощь.

— Что за бред?» — подумал я. — Какой еще Тимофей Сергеич и при чем здесь я?
— Вы, наверное, меня с кем-то спутали — сказал я, продолжая мести мостовую.
— Нет, не спутал, — возразил бывший интеллигент. — Вы ведь Борис, друг Тимофея Сергеевича! Так вот он интересуется…

До меня, наконец, дошло, о ком шла речь.

— Все в порядке, — сказал я, — Спасибо за беспокойство! Передайте Сергеичу пламенный привет.
— То есть никаких поручений не будет? — уточнил бомж — В таком случае, желаю здравствовать». Он удалился так же незаметно, как появился.

Тут ко мне подошел мой напарник Яков Моисеевич, который, как выяснилось, внимательно наблюдал за нами со стороны. Раньше он работал кем-то на Ленфильме, поэтому часто рассказывал мне байки из закулисной жизни известных режиссеров и артистов.

— Это был Ваш знакомый? — поинтересовался он.

Я рассказал ему историю про украденную коробку, про бабу и про Сергеича.

— Боже мой, какой роскошный материал! — закачал головой Яков Моисеевич. — Как жаль, что вместе с нами и с ними, — он указал рукой на темные силуэты полуразрушенных зданий, — уйдет великая эпоха! Ведь скоро здесь ничего не останется…. Его глаза за очками наполнились мутной влагой.

Через месяц Яков Моисеевич с семьей уехал в Израиль. Марк Гершелевич и Семен Израилевич уехали через полгода. Михаил Аронович через год переместился в США и, как я слышал, организовал похожий бизнес на Брайтон-бич.
Впрочем, через год я и сам уехал в Израиль, и там мои навыки по уборке мусора оказались как нельзя кстати.