*** (Глава 1)

Тихо.
Глухой редкий неравномерный стук капель с улицы.
Синий еще не превратился в серый. Синий наполняется серым.
В окне по пути в ванну мутное похмельное небо между черных паутин мокро-костлявых веток.
Фа минор – «Омм-м!»
Раковина наполняется апельсиновой газировкой и желчью.
Фа мажор септ (спокойнее) – «Ма-нн-иии».
Вода разбавляет ярко оранжево-желтую жидкость прозрачно-белой струей.
Си бемоль минор (еще спокойнее) – «Пааа-дд-ммее».
Не спеша всасывает, булькает, издает звуки отрыжно-желудочного облегчения сливное отверстие.
До мажор увеличенный септ – «Хууммм».
Бледное небритое отражение в запотевшем зеркале блестит красными белками. Не злится и никого не винит.
В правой руке подрагивает зубная щётка, стекает пена остатков зубной пасты. Фа минор (приглушенно долго и протяжно) – «А-уу-ммм-ммммм».

Торохт неэкономного крана, извергающего пузырящий поток в ванну почти уже до краев поверх воды наполненную паром, успокаивает. И лучше выдернуть пробку и немного спустить, чем остановить и заглушить этот шум.
«Горячо!» с облегчением говорит в себе отражение, которого уже не видно в зеркале, поворачивает переключатель на душ
и погружает тело, согнув колени:
«Можно согреться».
«Щекотно».
«Бриться не буду».
Крышка от банки с мягким мылом подается не сразу. Легкое напряжение… запах облепихи. Пальцы погружаются в слизь, размазывают, обмазывают, смывают…
В глаза, в нос, на губы потоки с головы.
«Вылезать». «Не хочется».
Тишина.
Глухие неравномерные звуки падающих на акрил капель.
«Помутнело в глазах».
«Полотенце со вчера не высохло».
Фен, и снова шум.
…
«Легкая небритость, но уложенность, ясные блестящие глаза и розовенькие скулы говорят…»
«О чем?..»
«О заинтересованности и нехватке времени».
«Ведь побрился бы наверно, да как-то не получилось.
А может и стиль?...».
«Да, все так, может и стиль и нехватка,… все может».
Из розетки вилка от фена. Тишина. Скрип белой двери из ванной комнаты.
Пятки немного прилипают к лаку паркета, звонко чавкают.
Серый поглощает синий.
Окно. Черные ветки.
Турка. Три ложки коричневого песка кофе. Вода. «Щелчк!» Шипение горящего газа.
«ПошлО.»
Выключатель радиоприемника вправо «щелчк!» так же как газовая горелка.
Мягкое шуршание радио. Антенну потеребить. Вертель настройки вправо влево влево, ловит плоховато, легкий шорох.
Женский возрастной голос:
— «Я вижу, что этот Лейпцигский Кантор – Божье явление, ясное и всё-таки необъяснимое…» Мендельсон пишет об этом в тысяча восемьсот двадцать девятом году, потому что одиннадцатого марта тысяча восемьсот двадцать девятого года двадцатилетний Феликс Мендельсон дирижировал этим великим произведением: «Страсти по Матфею».
«Царило торжественное благоговение» вспоминает он.
А потом, на ужине все собрались прекрасно общались разговаривали и рядом с Мендельсоном сидела очень экзальтированная женщина. Она все время говорила, говорила и подталкивая Мендельсона спросила: «Скажите, а кто это на против меня сидит такой мрачный и, мне кажется, глупый человек?». Мендельсон сказал: «Это Гегель».
Мужской пожилой сиповатый голос:
— Эм-х-х-х-хм замечательно! Х-ха-ха-а.
Женский тот же голос:
— Так что у Гегеля был целый раздел о творчестве Баха, потому что Бах был интересен ему как явление, как он говорил: «нечеловеческое», Ивгенивикточ.
Мужской тот же голос:
— Вы знаете, я думаю это могла бы быть целая, если это еще не написано, целая тема научного исследования: «Бах до возникновения Немецкой классической философии» или можно сказать «Музыка Баха и конкретно «Страсти по Матфею», «Страсти по Иоанну» и Немецкая классическая философия». И вот тот анекдот… тот анекдот, который Вы рассказали из Гегеля – очень показателен, потому что«щелчк!»…
Выключатель на радио влево.
«Красиво!, но шумновато. Как же настроить?»
Легкое шипение горящего газа.
В турке поднимается выше краев темно коричневая мелкопузыристая страшная пена«щелчк!» Пена опускается.
В запотевшем стакане на столе пофыркивающая газированная вода. Щекочет горло, обжигает холодом.
«До дна!»
Серый из окна заполнил помещение кухни.
«На следующей неделе уже и листики появятся, тепло, но сыро, всю ночь дождик, небо чистое, но по-утреннему обманчиво мутное. Тепло, будет тепло, но свежо и легко.
Кофе горячий очень. Перелистнуть календарь: небо – две трети полотна – небо.
Небо…
Небо…
Две трети полотна занимает небо.
Небо чуть запорошенное облаками от темно-синего до белого.
Пустое свободное чистое глубокое и бездонное…
Две трети.
Оставшееся место – движение. Беспорядочное на первый взгляд движение.
Суета?
Нет!
Движение!
Крестьяне и ремесленники коричневые, собаки черные, охотники и стрелкИ (мушкетеры ли или военные?) или кто это? незнаем, более разноцветные.
Нищие, попрошайки, лошади.
Большинство по замерзшему каналу катается на коньках.
Немного времени и наше внимание привлекают два голландских кавалера в умеренно пестрых дорогих костюмах. Из всех, кто там гуляет или идет по делам или еще куда, эти два одеты явно дороже, лучше и интереснее всех, хотя и не сказать, что нам уж очень завидно.
И все же они самые ярки фигуры, да еще, и на самом переднем ближнем плане немного левее от центра.
Цвета их одежды и контрастируют и гармонируют между собой, можно сказать «перекрестная контргармония»: у одного (который слева) ало-оранжевая накидка плотно перекинутая через левое плечо, в элегантных складках, выглядывающие из под нее тёмно-фиолетовые кюлоты и серо-синие чулки. Чулки и башмаки подвязаны грязно-желтыми лентами-бантами. На втором наоборот накидка синяя, черно-синяя, а чулки желтые с оранжевыми бантами, башмаки почти белые.
За ними левее не спеша движется пара (мужчина и женщина) тоже достойного сословия, оба в черном. Третьими, в этой композиции умеренно шагающих, — еще одна пара тоже мужчина и женщина, у которой яярк-оранжевая юбка-подол из-под черного-черно пальто. Или что это? Больше на зимнее платье похоже. Но контраст цветов! Их связь!
Позади, вдаль, вдоль канала, вглубь километры, немного ниже середины полотна: жилые дома, мельницы, постройки и почему-то не видать церкви и ратуши или они не различимы или, что скорее всего, это не центр города, а точнее вид не в центр а на окраину.
В левом углу под деревом семья нищих попрошаек в тусклых грязно-кофесмолоком оборвках. Обледенелые голые растопыренные ветки дерева, под которыми они попрошайничают очень походят им, они словно из одной компании.
Отец, глава семейства, на костылях, с бородой клочками, на ногах портки. Мать в красном подоле держит на руках малолетнего дитя, старший сын хватается за юбку матери. Собачка еще с ними. Выглядит бодрячком.
Они с надеждой взирают на движущуюся компанию, не связанную между собой ничем, кроме цвета, хотя наверно они знакомы, отец протягивает им руку. Нищие вроде как не хотят подойти ближе или стесняются или боятся, а может не принято, а кавалеры даже и не замечают их идут себе беседуя. Как и не замечают другие парочки следующие за ними.
Еще группа, непонятно толи бродяг то ли просто граждан низшего сословия, расположилась у костра, чуть дальше от этого места, ближе к заводи, где учатся кататься на коньках новички и неумехи как вот эта завалившаяся тетушка, у которой аж юбка задралась и все над ней потешаются даже муж хохочущий громче всех.
Самое веселье справа, точнее начинается в правом нижнем углу и продолжается по диагонали вверх и вдаль куда уходит канал.
Сани, лошади, дети, молодые люди, крестьяне и ремесленники. Потеха и забава.
Но все же наш взгляд возвращается к трагедии социального неравенства:
Отец горбатый, старший сынок-полоумный, мать с тупым опухшим и отекшим лицом и два потрясающе нелепо красивых кавалера в шляпах со шпагами и в воротниках.
Картину можно смело резать на три части.
Отрезать сверху горизонтально две трети (холодно-морозное небо и дальний пейзаж с мелкими фигурами), а низ разрезать вертикально почти напополам чуть левее середины, то есть отделить повседневно-бытовую грусть слева от бытового же веселья справа.
Да, тут конечно еще куча всего. И два мушкетера, которых мы видим со спины. Одеты они хорошо и богато, однако не столь броско как эти двое. Один повернулся и говорит, что-то (слегка видно его лицо в профиль и нос). И собачонка, почему-то отделившаяся от всеобщего веселья… А! она засмотрелась на ту, которая с нищими… Понятно. Да и катание на коньках, сколько ж там персонажей!
Кофе вроде подостыл.
Сахар.
Надо сахар.
Дедушка на кладбище всегда в термосе сладкий кофе готовил. Крепкий и сладкий.
Он вспоминал:
«Мы на пасху на кладбище ходили, не так как здесь и сейчас. Там оградок не было. Холм и кресты. И все неподалеку на холме садились, расстилали, накрывали, лежали, ели-выпивали, общались, вспоминали, веселились. Не горевали, а вспоминали хорошим и радовались.»
Так вспоминал он сидя на лавочке около оградки напротив памятника могилки. Кофе теплый приторно-горько-сладкий-приятный. И бутерброды с колбасой копченой, соленой. Это уже после как сорняки и позухшие заросли убрали и шиповник подрезали. А потом в машину и домой через большой бетонный мост через реку бурлящую.
Пора и собираться, хотя сижу и сидел бы.
Солнце вроде просвечивает, скоро разойдется».