"Посвящение", 19-я глава

Угольный сарай за домом, окнами решоточками выходил в соседский двор. Покрытые вечной чёрной пылью стёкла, пропускали размытый свет. Изнутри казалось, что соседи не могут видеть тех, кто находится за деревянной перегородкой, разделяющей их. Можно было наблюдать, скрывшись в тени от света, за всем, что происходит в соседнем дворе.Чёрно- белое пыльное кино.

Соседский Мальчик, глухой и подслеповатый, грелся на солнце, свернувшись калачиком. Цепь, на которой он был привязан, тянулась через весь двор, кольцом закреплённая на проволоке. Уже не раз, спасаясь от старшаков с Диканёвки или с Песчаного, чтоб запутать следы, пацаненок, наблюдающий из угольного склада, брал барьер их относительно низенького деревянного забора и знал, что Мальчик до края периметра и до их окон пристройки не достаёт.
Поэтому он внагляк штурмовал забор соседей, как сейчас, вместе с Бибизяной; они впрыгнули во двор правее раздирающейся собаки, пробежали вокруг домика, обитого двп и покрашенного зелёной краской. Пригнувшись на полусогнутых пробёгли под своими вечно закрытыми ставнями, прыгнули в палисадник к бабкиным родичам, а оттуда перелезли на Охотскую, из -за угла которой стали наблюдать, как дураки с Песчаного, кидают каменюки об забор ничего не понимающего деда Толи, вернувшегося со смены с Лесопилки.

Дед Толя, до пупа голый, стоял за двором и крыл матом, сявок с соседнего через улицу въезда, почти достигших призывного возраста. Они вызывали писюнов с Охотской осквернивших их священный штаб, на смертный бой.

Один из гелыков, размером с пол кулака, брошенный с ж/д насыпи, пролетел за границу забора и бахнул об шиферную крышу дома.

Флегматичный, а временами прышелепкуватый Дед Толя, систематически погружённый в философскую дрёму, от наличия рядом с работой пивнушки, вдруг взбеленился и побёг в атаку, пригибая голову от летящих в него камней.

Несмотря на количественное превосходство, хулиганы с соседнего тупика, по рельсам отступили в сторону симафора, а потом через помойку и диканёвское болото, скрылись в районе заброшенного немецкого дота.
Хотя за ними никто и не гнался.

Дед Толя с железнодорожной насыпи слал им вслед проклятия, на которые способен только советский пролетарий, всю жизнь пропахавший, как ишак, живущий в Червонозаводском районе: районе заводов, фабрик и самогонных точек.

Когда опасность миновала, два братана, наблюдавших всё это время эпическую битву, понад дворами, крадучись и прячась в тень зелёных заборов, стали просачиваться к себе.

Достигнув калитки, они с лавочки, допрыгнули на ветку толстенного татарского клена, тенью веток своих скрывающих крышу летней кухни, на площадку плоского шифера, чуть скошенного в сторону улицы; и затаившись стали наблюдать, как дед Толя в соседнем дворе, жалуется бабе Марусе, своей жене, подслеповатой, старше его лет на двадцать женщине, в платочке, белом, с розочками по краям, имеющей бельмо на глазу; на этих раклов, которые бросали камни в их забор. Рассказывал, как он их нагнал. Бабка слушала, шамкая беззубым ртом, её здоровый глаз слезился. Она вздыхала в ответ. Заработав свои сто грамм за сбитый, дед ушел спать, хоть ещё не потемнело. Мальчик повилял хвостом в сторону хозяйки, и не дождавшись её реакции, ушёл в будку.

Солнце садилось за линию. Темнота переламывалась об эту разделительную полосу. Шум поезда затих где -то на Балашовке. Человеческие тени спустились с дерева.
Фонари ещё не включили. Двое на цырлах перебежками достигли угла улицы, косясь по направлению Песчаного. Там никого не было. Зато понад линией представала эпичная картина: все бурьяны амброзии, выше людского роста, раньше тянущиеся понад полотном, от переулка и до соседнего тупика, были скошены; привяли на солнце, обнажив штаб старшаков, где те хранили краденые блоки сигарет, пили вино и играли в порнографические чёрно- белые карты.
Их схрон, или база, так называемая «халабуда», был до корня выкошен писюнами с соседней враждующей улицы.

Только хипари не знали, что этих малых, в воскресенье, отчим Славки, водил в Кинотеатр «Юность», на «Седьмое путешествие Синдбада», про Циклопов.

Впечатлившись от увиденного, в тот же день, воспользовавшись выходным, двое из уцелевших от потерпевших кораблекрушение, проникли на «Цветмет» и похитили оттуда две алюминиевые кривые, как турецкие мечи, заготовки, которые дед им расклепал на куске рельсы, а потом наточил на электро- точиле.

Соседские бурьяны, нагло мотыляли своими головами-лопухами. Они наступали полчищем, армией врага, махали своими шапками, на одеревеневших толщиною с большой палец, стеблях.

Возомнив себя героями Одиссеи, двое кинулись в смертный бой, рубая бошки врага, кося сверху вниз тщедушные, просящие о пощаде туловища.

Через пол часа, острые сабли янычаров расчистили помойку, куда некоторые несознательные граждане выбрасывали мусор, обнажив полоску, ограничивающую грунтовую дорожку и следы присутствия соседней конкурирующей
улицы.

-Эй! Стоять!- со стороны Моторо- вагонного депо, бросив железный ящик с «Лимонадом», в их сторону, подымая своими клёшами пыль, бежали патлатые соседские старшеклассники, с 52-й школы.

Побросав свои мечи, бывшие герои, не сговариваясь, рванули понад линией; сердца их рвались из груди; только теперь они поняли, что стратили. Ужас вбрасывал адреналин им в кровь, паника туманила мозги.
Интуитивно, не сговариваясь, они прыгнули на уже упомянутый соседский забор и таким образом временно избежали пилюлей.

Их время ещё не пришло.
Благополучно предприняв вылазку, по темноте, двое лазутчиков нашли свои «мечи» не тронутыми, под слоем травы, рядом с тропинкой, ведущей к светофору.

Некоторое время они ещё опасались выходить на улицу через калитку, а лазили через соседские дворы.
От скукоты, они рубили своими мечами деревяшки и каменюки, высекая искры, а раздухарившись, устраивали бои между собой. Не имея эфеса на ятаганах, увлёкшись, они часто садили друг другу по пальцам, украшая себя кровавыми гематомами. Потом визжа лупили друг дружку клинком, плашмя. Затем катались в драке по цементному асфальту во дворе.

— А ну, вы, петухи!, -после очередного поединка, оба их меча выкинули за линию, аж в болото.

Новые бурьяны понад железкой не выросли. Старшаки вырыли за линией, в ивах себе новую халабуду, в виде землянки, накрыв крышу украденной с Лесопилки шалевкой и камышами.

Теперь их штаб трудно было обнаружить. Разве что посреди болота, на границе деревьев и воды, подымался дымок из импровизированной печурки, сделанной из дырявой выварки, таза и куска асбестовой трубы.

Лето заканчивалось. И ночи становились холодней. А потом одному из них надо будет идти в школу.
А потом…
Потом будет потом. А эта история, так и останется историей.
Для тех, конечно, кто помнит её.

Вячеслав Жадан, Харьков, 187-й день Великой войны.