"Посвящение", 22-я глава

«Кал на яйца глист»

Слы, малой!, — спички есть?!
Малой трясёт головой, типа нету. Потом вспоминает про " чиркало", приклеенное к правому каблуку на ботинке, снаружи.

Достаёт из пиджака пару спичек, к головкам которых прилипли хлебные крошки. Растеряно протягивает их старшеклассникам, трясёт головой, типа- тю!, наклоняется, чиркает от ботинок.

Отсыревшая сера пачкает «чиркало», вторая тоже слущивается, пыхнув напоследок тут же погасшей искрой.

-Слышь, писюн, ты шо!- один из старшаков, белобрысый и лохматый, отделяется от двоих.

Надо же- такое западло! Это пацан из их школы. Толя Корж. Гроза восьмиклассников, с Силикатного.

Дёрнуло ж пойти сегодня по путям. А эти курить собрались под мостом. Рядом со школой.

Толя даёт малому «леща». Голова того легонько кружится.

-Снимай, — Толя по — хозяйски разгружает ранец первоклашки. Выбрасывает книжки в грязюку, тетрадки. Шарит среди отделений.
-О, пацаны!- он вскидывает вверх руку со свёртком папиросной бумаги, пахнувшей бутербродом с докторской колбасой, — «Нищтяк», -извлекает яблоко, с налипшими на него песчинками, видимо попавшими туда из тряпичной сумки со сменкой.
— Так, а это шо?,- радостный лохмандей извлекает из пенала спичечную коробку.
— О, — переросток радостно трясёт коробку возле уха.
Двое из присутствующих тоже вслушиваются. Коробка тяжёлая, но спички в ней не тарахтят.
Толя пускает зелёную соплю от возбуждения, вытирает её рукавом,, открывает коробку.
— Фу, гавно!, — он кривит рожу и кидает фугас об землю.

ДА, это был знаменитый «Кал на яйца глист», в школе к нему приклеют бумажку- бланк с синюшными печатными буквами и медсестра впишет туда фамилию аскаридоносца.

От удара об землю содержимое мины сдетонировало. Пару капель ещё свежих утрешних анализов, смачно примостились Толе на штанину. Кодло загоготало. В сердцах Толя дал малому подсрачник, а потом помыл штанину в луже и вытер шапкой пускающего слюни школяра.

На звонок в класс тот конечно же опоздал.
Потом ещё и тётка эта медсестра, его отругала.
А возле её кабинета, до самого следующего урока, лежали на столе трофеи-коробочки, издавая жуткое зловонное амбре, отличаясь тем, кто что поел.

Синими буквами на каждой из них было написано, как вы уже поняли:
«Кал на яйца глист»,
хотя на уроках русского языка, при изучении падежей, чуть позже, паренёк узнал, что правильнее было бы писать «глистов».

«Зубники»

А-а-а-а!!! Тут надо так и писать.
3-й этаж.
Прямо вверх по лестнице, на повороте со второго этажа от столовой, либо же из туалетов на первом понад стеной в самый верх.

Ой ёй ой!!! С этой очереди, те кто в ней стояли, бегали вверх и вниз по сто раз, но это не помогало. От волнения и страха давило на мочевой пузырь.

Значило это, что опять в кабинет дежурной медсестры припёрлись эти гады из Стоматологической поликлиники на Костюринском, провести плановое обследование учеников:
Как всегда дышащий перегаром очкарик, с железными клещами, с гнилыми чёрными прокуренными зубами и жЫрная баба без талии, с бормашинкой, вечно попадающая сверлом в ещё живой нерв.

Смрадный дым жжёных детских зубов проникал на лестничную клетку; через щели не прикрытых белых дверей слышалось: " Та сиди ты!"
Это толстая баба- живодёр рассверливает старую пломбу, чтоб для галочки залепить новую, больше старой дыры, и поставить напротив твоей фамилии крестик.

Мандраж и паника наполняли лестничный пролёт.Кто поумней, ныкался в столовой или спускался по центральной лестнице, ведущей в вечную тьму, закрытых до 1-го сентября парадных дверей.
Там, внизу в темноте, воняло мочой, отсыревшими «бычками» и промасленной бумагой с под бутербродов; валялось не прибранное техничкой макраме из яичной скорлупы.

В то время, как классуха с завучем бегали- искали по всей школе тех, кто нарушает школьную дисциплину, грозили за прогулы парами по поведению; некоторые несознательные уже крутили гайку железного винтового замка изнутри, и готовились улизнуть на улицу без портфелей и сменки. И даже без шапок.

-Фамилия? С какого класса?- слышалось то тут, то там по коридорам- это какого-то обалдуя из малых, споймали за попыткой зашухариться и после обречённых пререканий тащили к зубникам.

Он сидел в раздевалке, за грудами сваленных на пол пальто. Там было темно и света не включали.
В начале, он наблюдал, как тени мелькали в дверном окне, вечно закрытом, выходящем на туалет.
Потом от скуки, пошёл и пообрывал десяток вешалок на пальто и куртках из противоположного класса.
Сделал себе логовище из них. Одним укрылся. Пригрелся и придремал.

Звонок с урока разбудил его. Он прокрался, держась подальше от окон, выходящих из подвального помещения наружу, к дороге и к свету. Пошарил по карманам, в надежде найти забытую каким- нибудь лопухом мелочь или сунутый родителями пирожок на дорожку.
Ничего не надыбав, он умостился опять на груде шмоток, поглядывая вниз, на пол, в сторону входных дверей. Там периодически включался свет у технички. Главное не проморгать, если вдруг она захочет помыть в раздевалке полы.

Надо просто дождаться окончания четвёртого урока. А потом первоклашек отпустят домой, они забегут в раздевалку и можно будет прикинуться, что зашёл с ними, типа что- то забыл в куртке, а потом прошмыгнуть к себе на урок.

У него во рту уже не было четырёх зубов. И пломба внизу уже начала крошиться. Так что он сидел и ждал. Терпеливо ждал четвёртого урока. Плевать. Лучше уж так. Чем как в тот раз, просверлили не тот.

Прозвенел звонок, означающий конец перемены. Он угрелся и опять придремал. Снилось ему отрывки из «Молодой гвардии», гестаповцы, замученные ими пленные партизаны с окровавленными ртами и не выдавший Страшной тайны, Мальчиш- Кибальчиш.

В мечтах своих он уносился в Коммунизм- светлое будущее всего Человечества.
И фантазировал о том, как когда то вырастет, обязательно придёт в поликлинику, и выдерет этим фашистам все их зубы.

«Посвящение», 22-я глава, Вячеслав Жадан, Харьков, 279-й день войны