Бомж. Конь. Картина.

Исаакиевская площадь залита солнцем. Вокруг неё, будто большие разноцветные гусеницы, скопились автобусы. Из них выходили туристические группы. Конь Стас, его фамилия была конечно не Конь и он вовсе был не животным, приставал к муравейнику туристов. Он вилял между ними, махал детям и подставлял всем мягкое копыто, чтобы ему «отбили кулачок».
— Фото на память из культурной столицы не хотите? — голос был приглушён из-за маски. — Да как же, недорого, пятьсот рублей.
На площади он работал уже давно, не в плане стажа, ведь это была подработка, а в плане времени. В общем по истечению двух с половиной часов выпитый литр минералки прошел весь путь в организме Коня и хотел закончить его. Стас, принимая волевое решение оставить пост, пошёл до общественного туалета. В коричневом костюме с конской головой в руках, он направлялся к маленькому бетонному зданию общественного туалета, которое было буквально за Исаакиевским собором. Стас был симпатичный двадцатисемилетний молодой человек с кудрявыми волосами, которые из-за летней жары и костюма напоминали лапшу быстрого приготовления, но чёрную. Работал он где придётся и когда придётся и в принципе не особо выделялся из толпы. Но всё же у него была страсть к живописи, больше всего любил портреты. Вообще он сам рисовал, и когда-то довольно много, но в последнее время Стас не притрагивался к кистям, и посвящал всё своё время работе. Подходя к туалету, Стас увидел бомжа Михаила Сергеевича.
— Стасян, здорово! — крикнул бомж, он стоял, прислонившись к общественному туалету.
Стас в ответ приветственно поднял руку.
Сергеич, так он сам себя просил называть, был знаком со Стасом, потому что очень часто спал в доме, где у коня была квартира. На счастье, Сергеичу, подвал очень часто был открыт, но лично они познакомились не в подвале. Как-то вечером Стас, возвращаясь пьяный домой, не смог найти ключи от парадной в кармане пальто. Он возвращался из бара, а до этого проводил дорогого ему сердцу человека на самолёт, так что он даже не мог предположить, где потерял ключи. Стас рухнул на лавочку в центре колодца и начал обдумывать, как же ему попасть в свою комнату. Напротив него сидел Сергеич, тоже изрядно выпивший.
— Где, где они… Они же были… Вспоминай! — Стас расстраивался потере ключей.
— Ты звенел! — хриплый бас Сергеича раскатился по колодцу.
— Что, простите? — Стас не сразу распознал фигуру, расплывшуюся на скамейке напротив, поэтому слегка удивился голосу из темноты.
— Когда садился, ты звенел! — он сказал это громче.
— Я не звенел! Я же не мелочь, чтобы звенеть, — Стасу не нравились приставания бомжа.
— Но ты звенел. — бомж был уверен, что Стас звенел, — ты звенел, когда садился.
— Да я не звенел! Я потерял ключи, поэтому сюда сел, я не могу звенеть! — Стаса начинало злить ложное обвинение о звоне.
— Скамейки деревянные, они тоже не могут звенеть.
— А кто тогда звенел?!
— Я звенеть не мог! Я не двигаюсь уже давно. Скамейка тоже не двигается. Двигался только ты, значит ты звенел. — Сергеич рассуждал спокойно, делая паузы после каждой логической фразы.
— У меня пустые карманы! — Стас перешёл на крик.
Для того чтобы доказать бомжу, что он не звенел, Стас начал выворачивать карманы и тут обнаружил, что один из них порван. Как оказалось, ключи провалились в эту дырку и теперь находились между внутренним и внешним слоями пальто. Стасу пришлось полностью порвать карман, чтобы достать ключи, но теперь он мог попасть в коммуналку и свою комнату где жил.
— Всегда чем-то нужно жертвовать, — сказал Сергеич, наконец меняя положение своего тела.
— Спасибо, я твой должник. Завтра будь здесь, я тебе денег дам. — Стас говорил это уже уходя от скамеек.
— Да я всегда здесь, — с грустью в голосе отозвался Сергеич.
На следующий день, Стас, как и обещал, вернул долг, всего две тысячи рублей, но для бородатого потрёпанного жизнью мужчины — это была огромная сумма. Впоследствии они здоровались и даже могли вести непродолжительный диалог. И вот летним днём за Исаакиевским собором у туалета они вновь встретились и обменялись приветствиями.
Стас быстро справился с потребностями своего организма и отправился дальше донимать туристов и прохожих. Он так же нёс голову коня подмышкой. Подходя к площади, Стас увидел, что толпой занимается уже другой аниматор — Император. Коня очень смутило это изменение, потому что ему сказали, что на точке будет только он. Конь перешёл Малую Морскую и твёрдой уверенной походкой подошёл к Императору.
— Ты что здесь делаешь? — Стас не хотел материться, потому что рядом были дети.
— Работаю, в отличие от тебя. — будто не замечая Коня, Император улыбался прохожим.
Император был выше Коня на голову, в отличном костюме восемнадцатого века, прямая осанка говорила о его гордости, а горящие весёлые глаза больше рассказывали о его жадности, и что он не собирался уходить с людного места.
— Тебя из «Офиса» сюда послали? — негодование и злость переполняли Коня.
— Это тебя из офиса послали, — взгляд Императора прошёлся по Стасу, и ехидная улыбка растянулась под нарисованными усиками, — А я просто фотографируюсь с людьми, фотку хочешь?
— Ты прикалываешься?! Пошел на хрен от сюда! Это моя точка и мои туристы! — Стаса уже не смущали дети, он перешёл на крик.
— Заткнись! Если не можешь себя контролировать вали отсюда! — Император отвечал также криком.
Конь не выдержал и мягким копытом ударил в лицо Императора. Противника Стаса возмутило проникновение в личные границы, тем более шляпа всё-таки съехала. Ответный удар не заставил себя долго ждать, это был прямой удар в верхнюю челюсть. Стас упал, голова коня выпала у него из рук, он начал понимать, что мягкая защита его кистей – не совсем правильная стратегия для победы. Он стянул копыта, и накинулся на Императора, сбив его с ног. Теперь Конь был на Императоре и начал бить его по корпусу и лицу. Император отвечал ударом на удар и смог скинуть всадника со своего тела. Прохожие столпились вокруг них, сами аниматоры уже были на центральной клумбе. Толпа снимала, и что-то выкрикивала, гладиаторы бились за право продавать фотографии, но всё римское веселье прервали подошедшие легионеры порядка. Может им не понравился несогласованный Колизей или драка в центре города, но мотив для вмешательства всё-таки был. Полицейские пробирались через толпу и уже входили на клумбу.
Как только Стас их увидел, он тут же ринулся в противоположную сторону. Расталкивая людей, он побежал куда глаза глядят, ему не хотелось попадать в руки правоохранительных органов. Бежать было не удобно, но Стас, сражаясь с костюмом, подбегал к памятнику Николая Первого и увидел автобус с тем самым номером, который довезёт его до Васильевского острова. Недолго думая, Стас собирает волю в кулак, а точнее подтягивает зад коня выше, добегает до автобуса и запрыгивает в него. Стражи правопорядка конечно следуют за ним, но угнаться за Конём у них не получается, и они даже пытаются остановить автобус, но видимо водитель автобуса заметил лишь бегущего в его сторону Стаса, испачканного кровью. Множество камер телефонов было направлено на это событие, если бы Конь Стас знал, сколько он мог заработать денег от этого перформанса, то не убегал бы так рьяно.
Он тяжело дышал, провёл рукой под носом, там текла кровь. Живот костюма тоже был испачкан кровью, левый бок порван и синтепон торчал наружу. В целом Конь Стас выглядел, как герой Полтавской битвы. И тут Стас осознаёт, что историчность момента нивелировалась отсутствием конской головы. В момент удара голова коня выпала из рук Стаса, мягкие копыта были пришиты на резинки и остались с костюмом, а голову никто не пришил. Голова коня была скорее всего затоптана толпой прохожих, а может её кто-то украл, или ещё хуже она попала в трофеи Императору. Всё это приводило только к одному заключению, теперь Стас должен костюм коня «Офису». Он отчётливо начал понимать, что ему придётся пахать как настоящей лошади, чтобы хотя бы купить голову плюшевого коня. Он опустился на сидение, а пустой взгляд направился на красивейший вид, открывающийся с Дворцового моста. Таким же опустошённым Стас вышел из автобуса, он увидел: Стрелку Васильевского острова перед собой, Ростральную колонну слева, синюю гладь Невы – всё было прекрасно, художественное олицетворение города, но выглядел он в полном диссонансе с окружением. Стас направился к пешеходному переходу, решив побыстрее скрыться в глубине острова.
Через дворы-колодцы шел грустный полуконь-аниматор с порванным боком и окровавленным пузом, в голове его страх и отчаяние, а в глазах чуть ли не наворачивались слёзы от безысходности. Вдруг из его сердца стал раздаваться звук, стандартная мелодия звонка телефона, лежавшего в поясной сумке, почему-то перекинутой через плечо, под костюмом. Стас достал его — звонили из «Офиса».
— Да слушаю, — Стас испуганным голосом ответил на звонок.
— Привет, Стас, сколько у тебя? — голос был спокойным, вопрос стандартным.
Стас понял, что в конторе ещё не знают о происшествии.
— Немного, я старался, но сегодня какие-то неактивные, иностранцев маловато. — Стас выпалил стандартную отговорку, которую говорил всегда, когда не задался день.
— Понятно, — голос расстроился, — через сколько тебя ждать?
— Да, я тут подумал, завтра я выйду на смену ведь, поэтому я может с костюмом домой пойду, чтобы туда-сюда не ходить, завтра после смены верну, и за два дня как раз деньги получу. — Стас надеялся, что ему разрешат оставить костюм.
— Ну, мы обычно так не делаем, хотя, — голос затих на секунду, — я хотел сегодня пораньше уйти, а ты один в «поле» остался. Ладно, но завтра чтобы костюм был, и поактивнее с туристами, нам всем деньги нужны.
— Спасибо! — Стас почти выкрикнул это в трубку. — Конечно, всё будет в порядке.
— Я надеюсь, так я уже из офиса ушёл, так что до завтра, вечером костюм, пока! — голос положил трубку.
Стас был счастлив, он отсрочил свою казнь до следующего дня. В нем появилась надежда, что всё можно исправить. В голове начал создаваться план, как починить костюм, как отмыть живот от крови, но голова. Где взять голову, которую он потерял. Безвыходность его положения была очевидна, даже отъезд из города не спасал его, потому что денег на этот отъезд у Стаса не было. С этими мыслями он добрёл до своего дома и повернул в арку.
— Хей, Стасян!
Стас шёл с опущенной головой, и, когда его окрикнули, медленно её поднял. Его взору предстал сидящий на скамейке, улыбающийся во весь бородатый рот Сергеич. Бомж держал мягкую голову коня, и кажется был самым счастливым человеком на планете. Он встал, держа голову в руках, сзади был портфель, видимо наполненный всем необходимым для жизни, и пошёл к Стасу.
¬¬— Сергеич, — Стас с открытым ртом и круглыми от удивления глазами стоял и не мог пошевелиться, — откуда она у тебя?
— Так я её взял, когда ты её выронил. Я за тобой шёл от сортира, хотел посмотреть, чем ты занимаешься в этом костюме. Оказывается, с царскими особами драки устраиваешь. — Сергеич говорил просто и весело. — Я и не думал, что ты такой буйный.
— Да, признаю, вспылил. А он же вроде Императором был. — у Стаса в голове все мысли смешались и превратились в кашу, он до сих пор не верил своим глазам.
— Он потом стал императором, а до этого был царём, а парень на площади — клоуном, поэтому «Говорят царь ненастоящий!» прям как в фильме. — Сергеич посмеялся от удачно вставленной цитаты, — в прочем это не важно, держи свою голову и не теряй.
Сергеич протянул мягкую потрёпанную голову коня Стасу, у обоих дрожали руки: у Стаса от прилива чувств и счастья, а у Сергеича, видимо, с похмелья. Стас теперь мог исправить своё положение, почистить костюм и зашить его.
— Сергеич, ты мне жизнь спас! — Стас не знал, что ещё сказать бомжу, но решил, что обязан помочь в ответ и как можно скорее. — Пойдём помоешься, и я тебя накормлю.
— Ваше благородие, да разве так можно? — Сергеич решил немного по жеманничать. — Хотя пошли, душ моему бренному телу не помешает.
Стас достал ключи и открыл парадную. Они поднялись на четвёртый этаж и вошли в коммунальную квартиру. Длинный коридор был импровизированно разделён придверными ковриками.
— Сколько? — Сергеич через плечо спросил Стаса.
— Восемь. — он ответил приглушенно.
— Ну это ещё приемлемо. А то я бывал и в больших коммунальных квартирах. У вас даже коврики есть.
— Здесь свои правила, это одно из них, — Стас закрыл дверь, — второе не шуметь.
— А-а-а, понял, — бомж перешел на шепот, — какая твоя?
— Последняя.
Три двери от комнат находились с одной стороны, пять с другой. После трёх дверей за углом открывалась общая зона с семью стиральными машинами, дверь в туалет и ванную, и помещение левее было отведено кухне. На кухне три плиты и две раковины, стол посередине и конечно шнурки для сушки белья. Там же за столом восседала хозяйка трёх комнат — Людмила Павловна. Она курила сигарету через старый мундштук, смотрела в открытое окно и думала, видимо, о высоком. Вокруг неё были разложены листы исписанные, перечёркнутые, с какими-то зарисовками, и дымящаяся кружка с кофе. Когда Стас и Сергеич проходили мимо двери она медленно повернула голову.
— Кого ты привёл? — её скрипучий голос резал слух. — Стас, ты начал водить бомжей?
Стас оторопел и ничего не мог сказать, а Сергеич наоборот не стал молчать:
— Мадмуазель, ваш съёмщик — доброй души человек, помогает страждущему! — он скрестил пальцы на руках, и прижал их к груди.
— Стас больше похож на человека, которому нужна помощь.
— День был трудный. — Стас сказал это очень сухо и без эмоций.
— Если этот бомж нагадит в комнате, я тебя выселю. — Людмила направила мундштук с сигаретой на Стаса.
— Ошибаетесь, я приучен к туалету, — Сергеич улыбнулся.
— Ага, — Людмила снова отвернулась к окну и погрузилась в свои мысли.
Стас и Сергеич вошли в комнату. Два окна в комнате пропускали через себя вечерний желтоватый свет, комната была достаточно просторная, паркет на полу поскрипывал, и кажется требовал ухода. По правую руку стоял холодильник, достаточно древний, а рядом с ним платяной шкаф, большой и массивный, от него исходила мощь вечности, далее потрёпанный диван, просящий его выкинуть. Но не мебель в комнате привлекла Сергеича, он увидел множество полотен разного размера и в разной степени законченности, мольберт и стол усыпанный красками. Им было подсчитано около двадцати полотен, а на мольберте, словно на постаменте, стояла картина, которая захватила его внимание. На сероватом фоне была изображена полуобнажённая девушка, она смотрела карими глазами прямо на зрителя, пышные черные кудрявые волосы создавали иллюзию гривы, а лёгкая белая ткань мягко и нежно свисала с её плеча. Сергеич медленно подошёл к этой картине, смотря прямо этой девушке в глаза.
— Я душу дьяволу продам за ночь с тобой. — он пропел это шёпотом, боясь напугать то ли настойчивостью, то ли своим видом девушку на картине. — Я вижу, какая лёгкая ткань, ещё чуть-чуть и она спадёт с её плеча, и зритель увидит кропотливую работу природы, увидит то, над чем так усердно работало естество. Мы увидим причину, почему природа отдохнула на стольких людях, ведь тело этой девушки, её красота — это венец творения природы.
— Тебе понравилась девушка или картина? — сухо спросил Стас.
— Энергия, что исходит от неё, — он не отрывал взгляд от картины. — Я не знал, что ты художник.
— Балуюсь.
— Твои картины, наверное, в коллекциях и музеях.
— И такое тоже есть, они выставлялись и их покупали, но не за дорого, да и мне сейчас это не интересно. — Стас начал снимать потрёпанный костюм. — Поэтому я работаю вот этим Конём.
— Но всё же они имеют успех. — Сергеич утвердительно произнес эти слова и повернулся к Стасу.
— Сергеич, — художник сделал небольшую паузу и выдохнул, — если они тебе так нравятся — забирай все, кроме полотна с девушкой.
— Почему? — Сергеич был в недоумении.
— Потому что просто больше не нужны.
Бомж больше не стал донимать расспросами Стаса. Костюм был снят и разложен по дивану. Тело коня представляло собой плачевную картину: кровь, грязь, следы травы, внутренности наружу. Голова была сильно помята и вся в пыли. Стас стоял напротив костюма в трусах и майке.
— А ты на работу в трусах ходишь? — спросил Сергеич.
— Нет, одежда в офисе. — он стоял, уперев руки в бока и внимательно рассматривая костюм. — Ты знаешь, как кровь отстирывается?
— Плохо, — коротко ответил бомж.
— Плохо знаешь?
— Плохо отстирывается, — он улыбался.
— Так ясно, — Стас пошёл к шкафу, достал оттуда полотенце и протянул Сергеичу, — держи полотенце, шампунь в ванной на стеллаже, моя полка вторая сверху, тапочки у входа в комнату.
— Спасибо, — он взял полотенце, скинул рюкзак со скарбом у входа и быстро пошёл в ванную.
— А вещи, которые на тебе в пакет положи, постираем, — крикнул в след гостю художник.
Когда Сергеич ушёл, Стас залез в интернет, чтобы узнать, как отстирать кровь и следы травы. «Кровь может отойти с помощью перекиси водорода, — читал он, проговаривая полушепотом. — Следы от травы можно отстирать мылом и спиртом. Так перекись есть, мыло есть, спирт — нет.» Он залез в шкаф, достал перекись и немного нанес на небольшое пятнышко крови. Прозрачная жидкость стала белеть, вспенилась, пузырьки начали лопаться, и втягивать в себя частички крови, Стас заворожённо смотрел на процесс. Реакция быстро прекратилась, он стер пенку, на коричневом костюме уже не было явного следа от крови. Раздался звонок телефона, на дисплее высветилось «Офис». Стас нанёс ещё перекиси на костюм и нехотя взял трубку.
— Да, слушаю. — сердце забилось в два раза быстрее.
— Ты дебил? — без приветствия голос в трубке начал кричать. — Что ты устроил на площади? Что с костюмом?
— Всё в порядке, — перекись бурлила на кровавых следах костюма, а Стас не стал отрицать, что это он был на площади, — костюм чистый, завтра, как договаривались, выйду утром на работу.
— На какую работу?! Завтра утром в офис! И где голова лошади?! Почему ты бежал без неё?! — на другом конце трубки была истерика, голос практически визжал.
— Она у меня! Я же сказал, что всё в порядке. Ты что меня не слышишь? — Стас подлил еще перекиси.
— Завтра утром костюм должен быть в конторе! И не смей со мной так разговаривать! Ты уволен! — после этих слов вызов был сброшен.
Стас кинул телефон на диван, он был взбешён. А с общего коридора раздался крик Людмилы. Художнику пришлось выбежать из комнаты. Чистый Сергеич стоял, прикрывшись полотенцем, хозяйка комнат кричала на него. Они были похожи на супружескую пару ссорившуюся в очередной раз по пустяку.
— Боже мой, бомж в моей ванне, как жизнь повернулась ко мне таким местом, — скрипела Людмила.
— Мадмуазель, я стою пред вами лицом, да я не совсем в хорошей форме, но я не похож на жопу, — Сергеич оправдывался как мог.
— Что произошло? — Стас смотрел то на бомжа, то на хозяйку.
— Он мылся в моей, точнее в общей ванне, неизвестно чем он болеет! — Павловна держалась за голову и имитировала что ей дурно.
— Я здоров! — не согласился бомж с её утверждением.
— Вы больны и не здоровы, — она тыкала пальцем в бомжа, как будто хотела проткнуть его.
— Стоп, Людмила Павловна, хватит кричать, — Стас пытался вразумить старушку, — Сергеич такой же человек, как и все, ему тоже нужно мыться.
— Ну он же бомж, — Людмила не унималась.
— И что он не человек?! — Художника снова захлестнули эмоции, реакция перекиси продолжалась.
— Этим грязным людям не место в квартире поэтессы!
— Вы поэтесса? И о чем же вы пишите? — Сергеича это удивило.
— О тяжелой судьбе коренного Петербуржца. — от гордости она даже вздёрнула нос.
— По-моему быть петербуржцем сейчас не очень престижно.
— Что?! — у неё перехватило дыхание. — Вы… Вы понаехавшие совсем обнаглели. Я коренной житель города!
— Я тоже коренной. И знаю таких же коренных петербуржцев — бомжей, нас на самом деле предостаточно.
— Вы позорите Санкт-Петербург!
— Не уверен, что я, — Сергеич ухмыльнулся. — По-моему, за меня это делает Думская.
— Людмила Павловна, что вы разорались?! Можно поконкретнее! — Стас перешёл на крик.
— Поконкретнее?! — хозяйка визжала. — Я хочу, чтобы этот человек убрался из моей квартиры! А вы помыли ванну! С хлоркой!!!
— Он уйдёт отсюда завтра, ванну я помою! — кудрявые волосы на голове Стаса как будто выпрямились, а в глазах проступила красная сетка капилляров. — А вы Людмила Павловна, самый бесполезный член общества, «истинная петербурженка»! Да вы и дня не работали, живёте в этой коммуналке всю жизнь, сдаёте комнаты и говорите про тяжёлую судьбу, а что собственно вы сделали для того, чтобы изменить вашу «хреновую» жизнь? Стихи? Стихи, которые вы пишите, максимум выходили в бесплатной газете, которую в метро выдают, а знаете почему их берут? Да потому что жалко старушек, которые их раздают, они, кстати, тоже коренные петербурженки, но работают в отличие от вас, потому что у большинства нет квартир или комнат под сдачу. Как может осуждать или критиковать людей тот, кто для этих людей ничего не сделал, или вы считаете, что можете кого-то осуждать из-за своего статуса?
— Я вообще-то комнаты сдаю, помогаю людям не остаться на улице!
— Да вы каждый год повышаете оплату за комнату учитывая инфляцию! У вас в договоре это прописано!
Возникло молчание, все смотрели на Стаса. Он развернулся и ушёл в свою комнату, за ним последовал Сергеич, Людмила Павловна осталась стоять с округлёнными глазами.
Стас ходил по комнате глубоко дыша, пытаясь привести себя в состояние равновесия. Сергеич стоял всё также прикрытый полотенцем. Жизнь конечно потрепала этого человека, он был обрюзгший, заросший, но всё же продолжавший жить, именно спокойный взгляд сероватых глаз говорил о ясности рассудка, только они — глаза — говорили о том, что у этого человека было прошлое и, если верить «теории о бесконечных обезьянах», есть будущее.
— Ты похож на пятнадцатилетнего подростка, — бомж стоял неподвижно. — Я не понимаю, почему ты такой вспыльчивый.
— Сергеич, да как не быть вспыльчивым, сегодня не день, а катастрофа! Сначала драка, потом костюм, потом офис, а под конец Людмила Павловна. Я очень хочу, чтобы всё закончилось, как можно быстрее!
— Ну, так закончи.
— В смысле?
— Ну это твой выбор злиться из-за этого всего. И мне кажется такая бурная реакция не связана с чувством справедливости.
— Я не понял. — Стас остановился и внимательно посмотрел на Сергеича.
— Что же тебя заставляет постоянно быть на взводе? — Михаил смотрел прямо в глаза Художнику.
— Я не хочу находиться здесь, не хочу ходить в этом костюме, вообще здесь ничего не хочу! А знаешь, чего я хочу?! Я хочу быть в другом месте с другими людьми! — он замялся, опустил взгляд и спокойно добавил. — С другим человеком.
— Ох, да вот оно в чём дело, cherchez la femme. — Михаилу стало даже неловко от своей догадки.
Возникла пауза, очень неловкая пауза, Стас, уже остывший и прореагировавший самым бурным образом, смотрел на бомжа и собирался с мыслями.
— Ты чего не одеваешься? — он остановился посреди комнаты.
— Так у меня чистой одежды нет, старая в пакете, как ты и говорил.
— А где пакет?
— В ванной.
Художник достал из шкафа одежду для обнажённого, пошёл в ванную за пакетом и уже собирался закидывать одежду в стиральную машину, как из кухни снова донёсся голос Людмилы Павловны. Она уже стояла в дыму с мундштуком у окна.
— Ладно пусть остаётся, но только на одну ночь. — она сказала это не оборачиваясь.
— Спасибо, — он поставил стирку и направился в свою комнату, — вы извините, день был трудный.
— Ты говорил уже.
Стас закрыл за собой дверь и увидел улыбающееся лицо Сергеича. Он был чист и в чистом. Казалось, что свет в комнате распространяется не от окна, а от счастливого Михаила Сергеича. Художник неосознанно сам начал улыбаться.
— У тебя есть спирт или водка? — спросил Стас.
— Ты считаешь мой поход в душ знаменательным событием?
— Мне нужно отстирать следы травы от костюма и зашить его.
— А, я понял, ты в принципе сегодня приводишь чужие тела в порядок.
— Вроде того.
Сергеич подошёл к своему рюкзаку, достал из него несколько книг и бутылку водки. Стас смешал жидкое мыло и немного водки и начал оттирать траву. Михаил Сергеич стал бродить по комнате. В углу на тумбочке он заметил проигрыватель, и несколько десятков пластинок.
— Стасян, у тебя тут патефон, ты не против?
— Нет, включай.
Михаил начал перебирать пластинки: классическая музыка, советские хиты, джаз, рок — он читал внимательно каждое название, и на мгновение замирал, видимо проигрывая композицию у себя в голове. Но на очередной пластинке он застыл и смотрел на нее, как на старую фотографию, будто видя людей и события, которые были на этой фотографии и остались далеко в прошлом. Он осторожно достал из упаковки винил и поставил в проигрыватель. Диск начал крутиться, а иголка снимать звук. Голос Клауса Майне заполнил комнату, Стас прервал свой процесс и посмотрел на Михаила. Он стоял и смотрел на крутящуюся пластинку, на него падали лучи закатного солнца, Михаил недвижимый шевелил только губами. Повторяя слова песни, он просил послать ему ангела. Стас взял телефон и сфотографировал стоящего Сергеича рядом с патефоном.
— Сергеич всё в порядке? — Стас продолжил смывать зелень с костюма.
— В порядке, просто навеяло воспоминания, — Михаил с секунду молчал. — Ты, наверное, родился позже девяносто первого?
— Да, я девяносто пятого.
— А мой сын, девяносто первого. Я в тот день купил кассету с этой песней. — композиция играла, Сергеич стоял.
— А почему с ней? Знаковая песня для тебя? — он почти справился с пятном.
— Не песня. В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году на концерте Scorpions мы познакомились. Я и моя жена. Рок и любовь, что же может быть лучше?
— Действительно, — Стас на мгновение замер, — А что с ней сейчас? Она жива?
— Хех, старушка живее всех живых! — он сказал это искренне и с весельем. — Она в Европу умотала. В Финляндию вроде.
— Вы развелись?
— Да, удачно для неё и неудачно для меня. — началась следующая песня, Сергеич стоя покачался с мыска на пятку. — Стасян, ты не против, я закурю?
— Только окно открой. — у Стаса почти получилось стереть траву с костюма, он уже придирался к мелким пятнышкам.
Сергеич тем временем достал сигареты, подошёл к столу, налил немного водки в стакан, заляпанный краской, и лёгкой походкой направился к окну.
— А почему так получилось?
— Ну видимо мойры ошиблись. Я думаю Лахесис. Если бы Атропос накосячила, то вряд ли мы бы общались с тобой. — Михаил открыл окно, и комната будто вдохнула свежий воздух, тёплый летний воздух с нотками зелёной травы и кажется асфальта.
— Не понял, — Стас перестал страдать над травой на костюме и встал. — Это ещё кто?
— Да тебе, наверное, и не надо знать кто это, ты без этих имён проживёшь. — он стоял лицом к окну и вдыхал полной грудью, он давно так сладостно не грелся в лучах солнца.
— Сергеич, кто ты? На каком языке ты разговариваешь? Я половины твоих слов не понимаю.
— Я тоже.
— Ты издеваешься? — Стас смотрел округлёнными глазами на Сергеича, и всем видом пытался показать возмущение. — Я хотел бы узнать историю человека, который мне помогает.
Бомж с минуту помолчал, по нему было видно, что он не очень любит вспоминать свою прошлую жизнь. Он не хотел ворошить то, что было уже не его, ведь это, кажется, были уже не его воспоминания. Михаил достал зажигалку, пламя вспыхнуло, сигарета начала тлеть.
— История? Хм, моя история. — он тяжело выдохнул. — Ладно расскажу, ведь это действительно моя профессия — рассказывать истории. В далёкой, далёкой стране время, Стас, было тяжёлое, у нас тогда Сашка родился, — он уселся на подоконник и крепко затянулся, — и вот исполняется ему семь лет, вот должен он в школу пойти, а у нас денег только на еду. Сейчас вспоминаешь, даже не вериться, что как-то выкрутились. Жили мы тогда на Марата, ближе к театру, ну и грязная же она была, — он даже хихикнул от своего каламбура, — прости за плохую шутку. Ты гулял по ней?
— Да, конечно.
— А я жил там! Исторический центр! У жены моей там комната была, в коммуналке. — он отпил немного из стакана и продолжил. — Мы любили друг друга, любили нашего сына, любили комнату в которой жили, и хотели там состариться. А потом, в нулевые, родители у меня умерли, и мы переехали в квартиру на Петроградку. В целом жизнь моя состояла из работы, дома, семьи, разъездам по разным архивам с документами и реже раскопки на исторических местах.
Сергеич остановил свой рассказ, взболтал водку в стакане так, что она сделала воронку, и выпил залпом всё что там было.
— А что было дальше?
— Дальше жили, я был счастлив от семейной жизни, считал её королевой, но у моей королевы, как оказалось, был фаворит. — Михаил крепко затянулся сигаретой и выдохнул дым. — А эта девушка на картине кто?
— Испанка, приезжала сюда в конце мая. — Художник обтирал руки полотенцем и старался не смотреть в глаза Сергеичу.
— Испанка много мужей положила в начале двадцатого века, ты видимо один из них?
— В смысле?
— Страдания людям принесла очень много. — он замолчал на секунду. — У тебя холст и мольберт весь пылью покрылся, значит не снимал ты его, и не использовал. Разве не так?
— Так. — Стас замолк на секунду, поджал губы, и уверенно продолжил. — Я её случайно встретил и очень захотел нарисовать. Она немного знала русский, и хорошо говорила по-английски. Я знал английский. Очень странный «коктейль» получался, когда мы разговаривали. Никогда в жизни я не был так вдохновлён, как при написании этого портрета. Она не могла его забрать, потому что летела на самолёте, и отказалась его принимать даже по почте. — он стоял уже напротив картины. — Она сказала: «Guárdalo como recuerdo».
— И вы больше не общались?
— Общались, переписывались, даже созванивались. — он подошёл к столу и налил себе водки. — И сейчас общаемся, правда очень—очень редко. Но всё ещё впереди, я коплю деньги.
Стас выпил содержимое стакана залпом и поморщился.
— На переезд, я полагаю. — Сергеич подошёл к своему портфелю и достал вторую бутылку и поставил на стол. — Мне кажется ночь будет долгой.
— Да на переезд, я поеду к той, которую люблю! Последние четыре месяца думаю только о ней, ни вдохновения, ни удовольствия я не чувствую, а я просто хочу быть счастлив с ней. — Стас окончил фразу, а пластинка перестала играть.
— Как бравадно звучит. Ты прав, любовь не знает границ, стран, языков! Ты едешь к самой красивой девушке на Земле! И я, как человек, который прожил долгую, но счастливую жизнь, говорю — дерзай!
— Спасибо! Не уверен, что хотел это услышать от бомжа, но это вдохновляет. Ты правда считаешь, что у меня получиться переехать в Испанию и там с ней построить семью?
— А ты знаешь, что означает слово бравада?
— Нет я не знаю.
— И я не считаю, что тебе стоит ехать за ней. Я просто сказал, что ты хотел услышать. — Сергеич «опрокинул» второй стакан.
Художник смотрел на гостя, с не понимающим видом. Михаил же встал лицом к картине и смотрел на девушку.
— Я очень любил свою работу. Студенты, лекции, даты, события — всё наполняло мою жизнь смыслом. А как я узнал о другом избраннике, у меня всё как-то не заладилось, пришлось из дома уйти, я увлёкся алкоголем и как в том самом фильме «Украл, выпил, в тюрьму».
— Ты сидел?
— Да, пришлось. Следователь решил «висяки» по кражам закрыть, и одна бутылка превратилась в серию краж. А как я сел, моя бывшая супруга оформила развод и забрала квартиру. Два года в колонии поселения, и я бомж. На работу не берут, забыли почему-то знакомые, а самое главное нет семьи, даже Саша не хочет общаться со своим отцом.
Повисло молчание, Стас рухнул на диван, стакан оставался в руке, этот день добивал его своей непредсказуемостью. Михаил подошёл, подлил в стакан художника алкоголь и налил себе. Очищенный костюм лежал рядом, бомж стоял спиной к нему и смотрел на картину. В мыслях художника смешалось всё: Император, Конь, Михаил Сергеич, Людмила Павловна, любовь к полуобнажённой девушке с картины, творческий кризис. Он думал обо всём сразу, а взгляд просто завис в пустоте. Как же он дошёл до такого, что просто был выжат и перегружен. Один удар, одна его вспышка гнева закрутила вереницу происшествий, которые привели к абсурдным событиям — он сидел в трусах рядом с порванным, но уже чистым костюмом, бомж с его двора смотрел на картину, которая была грузом на его сердце, и они вдвоём пили водку.
— Её зовут Пилар.
— Мою бывшую супругу — Нина.
— На самом деле, мы уже на протяжении двух месяцев общаемся очень мало. Я надоедаю ей сообщениями. Она не многословно отвечает, говорит, что работает постоянно. А я всё верю и думаю о том, что было между нами.
— Стас — это нормально, я четырнадцать лет думаю о семье, которая у меня была. — Михаил посмотрел на Стаса и осмотрелся в комнате. — Достаточно темно, ты не замечаешь?
— Выключатель у двери. — Стас немного приподнял руку и указательным пальцем направил Михаила.
Михаил включил свет, единственная лампочка зажглась на потолке, она рассеяла полумрак, но не до конца. Самое светлое место оказалось над картиной.
— У тебя такая интимная обстановка, прямо под стать картине.
— Под столом несколько прожекторов лежат, я их настраиваю и пишу.
— А на столе ничего не лежит. — он ехидно посмотрел на художника.
— Понял, — Стас оживился и выпил залпом жидкость из стакана, — сейчас посмотрим.
Холодильник был не то что пустым, но и изобилия в этом саркофаге не было. Стас посмотрел в морозильнике, пельмени и котлеты не давали разгуляться фантазии.
— Я так полагаю, ты сильно голодный.
— Отнюдь, я сегодня ел. — Сергеич посмотрел на потолок вспоминая. — Какой-то добрый самаритянин купил мне шаверму.
— Ясно, тогда котлеты и макароны тебе подойдут.
— Вполне.
Стас надел домашние штаны и отправился на кухню. Кухня была пуста. Он налил воду в кастрюлю, поставил её на конфорку. Поставил сковороду с маслом, и выложил на неё котлеты. Художник смотрел внутрь кастрюли на качающуюся воду. Он задавался вопросом, почему же Сергеич не исправит своё положение, почему не найдёт работу, у него была профессия, были знания, чувства в конце концов, он же не пропащий человек. Почему Сергеич решил ему помочь? Почему он в своём положении остаётся человеком, делающим добрые поступки? Искал ли выгоду в их общении? Но нет же, неопределённая случайность свела их в этот день и этот час. И почему он сказал так про желание Стаса поехать за Пилар в Испанию? Мысли в его опьянённой голове крутились как макароны в кастрюле, когда их размешаешь. На сковороде котлеты скворчали и румянились. От выпитого алкоголя начал появлялся дурман, лёгкий и ненавязчивый, мысли становились более свободными. Они лились где-то в мозгу Стаса, но не скапливались, а проплывали внутри головы и забывались. А вода в кастрюле бурлила, на кухне пахло жаренным мясом, и вскоре всё было готово. Стас вернулся в комнату, в сковородке лежали котлеты и макароны. Сергеич разлил водку по стаканам, и поставил ещё одну пластинку, но уже с джазом. Они начали пить, есть, что-то говорить друг другу, спорить и смеяться, музыка наполняла их, и этот вечер однозначно доставлял им удовольствие. Михаил смешил Стаса историями с раскопок, на которых он был, как выживал в большом городе уже будучи бомжом, и рассказывал интересные исторические факты об известных людях. Художник увлечённо слушал, задавал вопросы и был безумно доволен, что этот вечер он проводит не в одиночестве.
— Стасян, жизнь — это череда приключений, — Михаил уже опьянел и говорил со смешным пьяным акцентом, — порой их стоит оставлять в прошлом, чтобы они стали историей, и идти дальше, в новое и неизведанное! Я так живу постоянно!
Потом речь зашла об искусстве, о живописи, здесь уже Стас знал всё, что нужно и даже больше. Сколько имён и сколько картин было перечислено сложно сосчитать, и в этом диалоге они сошлись в одном, что изображение – это самый лучший способ запечатлеть человека во времени. После ужина художник принялся зашивать костюм. Стас достиг такого опьянения, что немного двоилось в глазах, а Сергеич курил у окна.
— У меня вопрос к тебе, почему ты не изменишь свою жизнь? — Стас обратился к Михаилу.
— Так уже не получается. Я пробовал, но к сожалению судимость не даёт мне это сделать. Хотя в принципе я уже смерился. Мой век конечен.
— Но что-то же можно сделать?
— Мой юный друг! А что сделать-то, я достаточно много занимался историей, чтобы понять, что каждая история конечна. Возможно вся моя история в том, чтобы оставить потомство. Больше моя жизнь в этом мире не нужна. — он стоял, пошатываясь и икая. — Я счастлив смотреть на своего сына и внучку издали, наблюдать, как она ходит в школу, как внучка и её отец вдвоём идут за ручку. Они счастливы, и я счастлив, и это мой выбор. Ты думаешь я единственный кто так живёт — наблюдая?
— А как же страх смерти или ты его не боишься?
— Как же, боюсь, но знаешь от чего умирают большинство бомжей?
— Алкоголь? Проблемы со здоровьем?
— Голод и холод.
— И никак не исправить это?
— Это мне кажется риторический вопрос. — он выбросил сигарету в окно.
Когда Стас дошил костюм, Сергеич был изрядно выпивший, его походка стала совсем неровная, взгляд остекленел, а речь была несвязной. В конечном итоге он снял иглу с пластинки, которые он и ставил весь оставшийся вечер, лёг у батареи и заснул. Стас накрыл его одеялом, сел на диван и расслабился, отдавшись опьянению. Он боролся с маленькими, но очень сильными мышцами своих век. В мыслях крутилась конская голова, которую он так и не успел почистить, а его собственная голова держалась на каком-то ватно-поролоновом цилиндре. Этот цилиндр был крайне неустойчив и постоянно заваливался. Стас ощутил дуновение ветра и увидел перед собой гнедого коня, поле, на котором пасся конь, и Пилар. Она подала руку художнику, и повела его в комнату, чтобы он нарисовал её. Она без тени стеснения сняла лёгкое бирюзовое платье и осталась совсем нагая. Стас показал куда ей встать, выдал лёгкую белую ткань. Он был безумно вдохновлён или возбуждён её красотой, эта реакция чувств захлёстывала его. Он писал её, как не писал никогда в своей жизни, от прилива крови у него покраснели щёки, и горели уши. Он слышал, как бьётся его сердце, как бурлит в нём кровь. «Tengo frío» – мягко и нежно, произнесла она. Он не сразу понял, что-то мешало ему разглядеть её, Пилар начала расплываться и рассеиваться. Он зажмурил глаза, потом открыл их, в комнате никого не было.
Утро следующего дня. Художник поднялся с дивана, осмотрел комнату – Сергеич ушёл. Всё осталось на своих местах, ничего не пропало, даже наоборот Пилар стояла будто на сложенном листе бумаги. Стас взял записку, оставленную бомжом:
«Когда ты это прочтёшь меня уже не будет…
Нет я не умер, и не собираюсь! Утром попрошайничать проще, все на работу идут, ну и я тоже. Вообще спасибо тебе за гостеприимство. Ты очень хороший человек, таких немного. Я рассказал тебе историю своей жизни. И знаешь, я счастлив, что рассказал её тебе. Возможно предотвратит тебя этот рассказ от ошибок, а может просто будет интересной байкой, которую ты расскажешь друзьям в баре. Тебе выбирать, что с этой историей делать. А пожелать тебе хочу только одно — будь счастлив!
Вас помнящий всегда! М. С. Норатов.
P.S.
Ванну я помыл. Голову коня тоже очистил, видимо силы тебя оставили, но ничего.»
Стас улыбался, он вспомнил, что у него есть фотография Михаила Сергеича, слушающего патефон. Он открыл галерею в телефоне, посмотрел на требующуюся палитру цветов, быстро оделся, взял костюм коня и выбежал из комнаты. На кухне всё так же сидела Людмила Павловна.
— Стас, твой бомж украл моё жидкое мыло. — очень недовольно произнесла она своим скрипучим голосом.
— Доброе утро, — Стас сначала не много опешил, — ну что ж, чтобы что-то сделать нужно всегда чем-то жертвовать. Так вроде один старец говорил, давным-давно. Но это не точно, я не историк.
— Ты дурак? Где шампунь?
— Это всё, как мне кажется, риторический вопрос.
Закончив разговор, он убежал за краской и отдавать костюм, принадлежащий «Офису».