Когда-то на Фонтанке

Рассказ в первую книгу «Курсантские записки»
сборника-романа «ЗАБЫТЫЕ МОРСКИЕ НЕБЫЛИЦЫ восьмидесятых»

Начало восьмидесятых… первое, кажется, сентября.
Позднее утро.
Город-герой… на Неве, старинный середины девятнадцатого века особняк княгини Шаховой, первый этаж – приемный покой.

…
– И откуда это к нам такого… – запинается, – молоденького привезли, – не сразу, словно издалека, из подземелья, доносится до него неопределённо-хмурый, по-видимому, немолодой безликий женский голос.
– Так это ж, кажется, – отзывается другой… второй: светлый, звонкий, озорной, – какого-то нахимовца… в полубреду привезли.
– Вот как?.. И что с ним?
– Да всё, как и у всех… в начале учебного года.
– Массовый остро-распираторный падёж вчерашних новобранцев-абитуриентов?
– Точно!.. – веселится озорная на необычный диагноз, выданный подругой. – Поспешный переезд из летних лагерей, невзирая на погодные условия, в казармы училищ для неокрепших организмов никогда не проходит даром.
– И много их уже?
– Три машины за первые полтора часа смены.
– Светик, а этот… молоденький… как? – неожиданно участливо спрашивает хмурая.
– Я ж говорю, Ларочка, – вздыхает подруга, – пока плохо: температура под сорок, спит.
– И куда его… бедолагу?
– Как и всех, во второе инфекционное.
– Гепатит, что ли? – кажется, напрягается безликая.
– Да нет, вроде б, – успокаивает весёлая. – Пока под вопросом пневмония… ну, или бронхит.
– Карта лечения на него уже выписана, имеется?
– Кажется, да!
– Давай посмотрим? – смягчается первая. – Как обычно сорок порций по пять кубиков пенициллина?
– А что ж ещё? – заглядывая в бумаги, прикрепленные к кармашку на спинке передвижной госпитальной койке-каталке, отзывается вторая. – Только не по пять, Ларочка, а по два с половиной.
– Правильно, Светик!.. – необычно вспыхивает та. – Он же ребёнок!.. То есть, – запинаясь, поправляется, – воспитанник, ему ж ещё… по детской норме… положено.
– Как это… ребёнок? – удивляется подруга.
– Так ты ж сама сказала – нахимовец, а они в эту свою волшебную страну… «Питонию» – питоны, воспитанники! – после восьмого класса попадают, а то, бывало, и раньше.
– И сколько ж ему… тогда? – слышится недоверие в голосе.
– Не больше пятнадцати, – усмехается хмурая. – Ну, давай, что ли, буди его, сделаю первый укол. А то мне пора на отделение, – вздыхает, – выходить на тропу войны, как говорят, наши пациенты.
– Зачем будить?.. Давай так, пока спит, глядишь, ничего не почувствует.
– Да где там не почувствует, – отмахивается, – армейскими-то шприцами, рассчитанными на армейские бронетанковые зады?
– Ну, ты как-нибудь…. полегче.
– Полегче нельзя – до внутримышечной ткани не добьёшь, или, что ещё хуже, под кожу лекарство выльешь, да иглу, не дай Бог, сломаешь.
– Ну, смотри сама, тебе видней.
– То-то видней, – ворчит под нос хмурая женщина, аккуратно, стараясь не разбудить парнишку, вводя лекарство в верхнюю часть правой ягодицы…

В небольшом, где-то так три на пять метров, госпитальном кубрике-каюте на третьем этаже старинного здания с видом на вечную реку Фонтанку в какой-то момент практически одновременно разом тревожно скрипят под просыпающимися обитателями железные пружины всех… четырёх коек.

… – Кто это там… на этаже… сегодня дежурит? – слышится из-за головы, видимо, от окна слева заспанный скрипучий и, кажется, немолодой мужской бас.
– Как кто? – тут же оттуда же только справа с сарказмом вторит ему моложавый баритон. – Тож наша любимица – хромоножка.
– Не может быть? – высовывается рядом на соседней койке слева из-под одеяла белокурая голова паренька. – Сегодня же не её смена, старуха дежурила вчера… на гепатитном этаже.
– Её-её, – обречёно вздыхает моложавый.
– А ты по чём знаешь? – сомневается скрипучий.
– В ординаторской график видел.
– И когда это в ординаторскую пробрался? – сомневается белокурый.
– Прошлой ночью, пока вы тут дрыхли, – сладко растягивая слова, выдыхает тот, – мы со Светкой… немного посидели.
– Во… даёт, курсант, – завистливо давит бас, – небось, сестричка полную твою дезинфекцию провела.
– А то, как… иначе? – радуется приятному воспоминанию баритон. – Как и, положено: и внешнюю и внутреннюю… чистейшим медицинским.
– И что… с собой-то ничего не дала? – скрипит заискивающе.
– Нет, – хохочет товарищ, – только на ход ноги… под утро.
– Да шут с ней, с твоей ногой, – морщится белокурый. – Ты лучше про старуху скажи, что там с графиком-то…
– Полундра, мужики, – в полуоткрытой двери неожиданно появляется и тут же исчезает чья-то голова, – Лариска вышла на тропу войны.
– Это он о чём? – невольно поддаваясь всеобщему волнению, оживает нахимовец.
– О!.. Пионерия флота Российского, кажется, очухалась, – смеётся баритон. – Не дрейф, Питония, прорвёмся.
– Да лучше б нам всем… никуда не прорываться, – опасливо оглядываясь на дверь, суетливо вскакивает на своей койке блондин, продевая худые босые ноги в шлёпанцы, – дали бы лучше спокойно поспать и всё.
– Но что всё-таки стряслось-то? – с трудом приподнимается на локте, оглядываясь назад, самый младший … из присутствующих.
– Да ничего особливого, – с сарказмом выдаёт ему моложавый парень, – просто сегодня на этаже внепланово дежурит хромая Лариска и только.
– Да, но она, – поясняет немолодой бас, – страшно больно делает уколы, даже мне… с трудом удается удержаться от стона.
– В общем, всадит иглу…– смеётся баритон, – по самые… «не хочу», так что мало не покажется.
– Брр, – невольно ёжится белокурый. – В общем, так: меня тут нет.
– Да куды… куды, милок, ты с подводной лодки… денешься? – обречёно вздыхает бывалый.
– Куда-нибудь, – парирует тот. – В туалет, на процедуры, к врачам, на ВВК… – куда угодно, скажите, что выписали его, меня… уже.
– Так, мальчики, – неожиданно в комнату врывается безликий хмурый, но, кажется, знакомый голос в настежь распахивающую дверь. – Всем живо лечь на животы, спустить кальсоны до колен, – на пороге стоит невысокая слегка полная женщина неопределённого возраста, – и расслабить ягодицы.
– Есть товарищ, комендант, – услужливо отзывается скрипучий, и три соседних с нахимовцем койки обречёно дружно в такт его голоса скрипят пружинами под поворачивающими телами их обитателей.
– О, здравствуйте, уважаемая Ларочка, – неожиданно, останавливая всевозрастающую лавину отчуждения, ненависти, разливается по палате радостный ещё пока срывающийся на детский мальчишеский альт голосок, – это же вы, я вас узнал. Спасибо вам огромное за тот укол, мне от него… намного лучше стало.
– А-а-а, Малой, – вдруг дрогнула в ответ неказисто-безликая неопределённого возраста… масса. – Это… ты? – запнулась. – Не больно… было?
– Что вы? – смеётся питон-воспитанник. – Ничуть… У вас такая лёгкая волшебная рука.
– Так уж… волшебная? – смущается. – Ну, давай, что ли, с тебя и начнём.
– Охотно, – отзывает тот, проворно разворачиваясь на своей неубиваемой железной госпитальной кровати…

На третьем этаже небольшой три на пять метра госпитальной комнате-палате старинного девятнадцатого века постройки особняка с видом на вечно весёлую Фонтанку, после ухода самой загадочной медсестры госпиталя, воцаряется странная благостная тишина.

…
– Послушайте, – первым прерывает молчание бывалый, – а она-то, кажется, вовсе даже… и ничего.
– Пожалуй…– растерянно подхватывает баритон, – улыбка у неё красивая, чистая.
– И уколы делает, как никто… приятно, – удивляется белокурый.
– Я же говорил, – кивает довольный питон-воспитанник.
– И что интересно, – мечтательно скрипит бас, – она совсем даже… и не старая…

Город-герой Ленинград, особняк княгини Шаховой на Фонтанке, третий этаж, второе инфекционное отделение, палата номер… одиннадцать.
Первое сентября в начале восьмидесятых.
Почти вечер.
29.12.2021г.

Автор благодарит своего критика ЕМЮ за оказанную помощь, а также приносит свои извинения за возможное совпадение имен, событий, диалогов, потому как рассказ, безусловно, является художественным, вымышленным, хотя и случайно подслушан в разговоре с СВФ.
Да, и ещё: рассказ написан на ходу и в нём наверняка всего масса стилистических и орфографических ошибок, при нахождении которых автор, в очередной раз извинившись за неудобство перед скрупулезными лингвистами, просит направить их администратору группы «Питер из окна автомобиля», на любой удобной Вам платформе (ВК, ОК, ТМ), либо оставить их прямо под текстом.
Спасибо за внимание и… сопереживание.