Глава 1. Доподростковая. (Глава 3)

Я очень рано начала осознавать себя. Первое воспоминание, которое я вижу ясно: руки и ноги будто в плену, хочу протянуть руку к маминому лицу, но никак не получается. Перед глазами – потолок, белая в темную точку клеенка. Наверное, мама везет меня домой из роддома.
Манеж. Из него совсем никак не вылезти…

За окном – ночь и темнота и я прошу у прабабушки рассказать мне про волков… Бабушка вздыхает и начинает снова свой рассказ, как они ехали ночью по лесу и волки на бегу съели лошадь, та довезла их до деревни и упала. Мне страшно, но я жадно слушаю ее рассказы: про войну, про немцев, про раскулачивание, про ведьму…Трижды она бежала из колонны пленных по дороге в концлагерь. Это куда интереснее даже проигрывателя с пластинками, даже фильмоскопа.
Зима. Бабушка одевает меня на прогулку: шапка, огромная шуба, варежки на резинке… Отводит в подъезд, что бы не жарко было и она могла спокойно одеться.
— Ба, а сапоги? – я стою на лестнице в тапочках и мы обе смеемся.
Идем с бабушкой в соседний подъезд и ждем, пока наш сосед из подвала вынесет волшебное чудо – прялку. Ее поставят у нас дома и бабушка будет нажимать на педаль, наматывая тонкую нить на веретено, прясть шерсть. Из нее потом будут нам свитера и носочки. Завороженно смотрю на тонкий моток, как нить идет, как бабушка следит за нитью, как её ловкие пальцы создают мелодию будущего тепла, как растёт клубок ниток…
В особенно морозные зимние ночи прабабушка достаёт огромную настоящую пуховую перину. Папа выносит её во двор, что бы вытрусить пыль, потом перину взобьют и положат на большую железную кровать. Лечь в этот огромный пышный уют — сплошное удовольствие, я тону в этом тепле и мгновенно засыпаю…
Бабушка вытаскивает из волос гребень, шпильки и до земли спускается роскошный русый водопад. Как же я люблю ее волосы. «Ба, можно я почешу?» — и бабушка позволяет. Однажды, когда она была молодая, она убежала из села в город, что бы их отстричь. Парикмахер долго уговаривала ее одуматься, но тут в салон зашли парни и один из них сказал «Такая коса может быть только у Татьяны!». Так они встретились с прадедушкой… Он погиб в 1941, не вернулся с войны, оставив свою красавицу-жену с маленькой дочкой, моей бабушкой… Наверное, потому все женщины нашего рода – камень, скала, сильные духом – прабабушка смогла сама вырастить дочь в тяжелые послевоенные годы, внучку и даже правнучку, ничто не сломало ее. Каждый раз, когда мне тяжело и хочется жаловаться на жизнь, я думаю о моей бесстрашной Татьяне, о том, как она бежала в Сталино из села под Орлом, без денег и документов, с маленькой дочкой, не отступала, не сломалась и я нахожу в себе силы встать на ноги и бороться.

Мне три года и я стою в комнате у моих соседей по лестничной клетке. Лужи, слякоть, и во всю эту ноябрьскую серость медленно падает первый снег, белый-белый, пушистый, невероятно красивый.
— Бабушка, а ты будешь меня зимой на санках катать?
— Дай Бог дожить.
Не дал. Час назад прабабушки не стало.
Она просто тихо лежала на кровати, я звала ее, дергала за руку, ждала, что сейчас она засмеется, начнет ругаться на правнучку — ведь просила же ее не щекотать — но она не просыпается. Соседка бежит по коридору с водой, мама кричит «Воды, скорей воды!», но я понимаю, что вода не нужна, зачем вообще какая-то вода теперь и чувствую слезы на своем лице.
Меня уносят к соседям.
— Моя бабушка умерла. – говорю я соседскому мальчишке, всего на год младше меня. Он смотрит своими голубыми глазами, улыбается и не понимает смысла моих слов.
А что происходит после смерти? Мы просто вот так лежим и все? А если надоест – можно встать и уйти? Это ведь ужасно глупо!
И маленькая девочка смотрит в окно на снег. И что теперь будет? Будет громко играть грустный оркестр, как иногда бывает у других? А кто же теперь будет прясть? А стоять и разговаривать с другими бабушками, пока я катаюсь на саночках? Ну не бывает так, не может просто быть такого, что бы человек раз – и ушёл. Должно же быть что-то ещё?!

Вечером меня отвезли к другой бабушке – бабушке Вале, дочке той, которой сегодня не стало. Ночью я долго не могла заснуть и просто смотрела в окно на снег, думала, где же сейчас моя бабушка, кто же теперь будет прясть, катать меня на санках, гулять со мной на речке? «Однажды она вернется ко мне. Не знаю, как, но вернется» — уверена трехлетняя я.
Через какое-то время мы отправились на кладбище. Я смотрела на простой памятник и думала, что это все — большой обман, наши близкие – они ведь не там под землей, они с нами, всегда. А это… Глупости какие-то. Как могут взрослые это не понимать?
Бабушка Валя разрешала мне сидеть на подоконнике. Бабушка Валя могла ночью пить со мной кофе и есть хлеб с маслом, она тоже любила попозже лечь спать. Бабушка Валя разрешила четырехлетней мне накрасить губы, за что мы обе получили нагоняй от мамы. Бабушка разрешала мне разгуливать по дому в ее выпускном платье и даже выходить так на улицу. А еще можно было разгоняться из зала в спальню и кататься по полу, будто на коньках! А еще, если очень попросить бабушку, она могла меня взять с собой на работу, на фабрику игрушек! Здание фабрики казалось мне просто гигантским, рёв машин оглушал, но я стояла и завороженно смотрела на женщин, создающих кукол и мишек, прошивающих волосы и одевающих платья на будущих Меланий. Бабушка умела делать корону из листьев и фату из простыни, мы строили халабуды из одеял и стульев и вместе пили там сок с печеньем! Бабушка читала мне отрывки из «Отверженных» и я плакала над судьбой маленькой Козеты, бабушка пересказывала мне содержание «взрослых» книжек, показывая, что жизнь имеет и жестокую сторону. Годы спустя повзрослевшая я брала эти «взрослые» книжки с полок, убегала в этот мир букв и строчек на часы, на недели – бабушка Валя сделала всё, что бы её внучка шла по верной дороге. Бабушка Валя будто перечитывала эти «свои» книги моими глазами.

Но однажды начались наши с мамой ежедневные поездки на троллейбусе в другой конец города, в больницу. К бабушке. Я была слишком мала, чтобы понимать ужасное значение слова «рак».
Я видела уже не красивую немолодую женщину с белыми короткими волосами, я видела ее тень в косынке. На вопрос мамы, что же привезти еще в больницу, бабушка ответила: «И косметичку». Даже после операций и химиотерапий она не желала сдаваться, болеть, она хотела жить и быть красивой.

Десять лет спустя я положу в эту простую синюю косметичку свои первые тени, помаду и бабушкин карандаш «Чаривныця». Двадцать пять лет спустя я открою её пудреницу в своём доме в Греции, что бы нанести на лицо немного талька. Бабушка всегда со мной, мой Род всегда рядом.
Я вижу глупый сон. Я и бабушка Валя идём на остановку трамвая, бабушка лущит семечки и даёт мне, я махаю трамваю рукой и оттуда машет мне рукой бабушка Таня. «Да, здесь и правда моя фотография» — грустно говорит бабушка, а на окне трамвая висит её фото рядом со снимками других людей. Бабушка оставляет меня на остановке и уезжает вместе со своей мамой на этом странном трамвае, а я бегу вслед и не могу догнать, фотографии осыпаются и падают вокруг меня, я плачу и просыпаюсь от телефонного звонка. «Наташа, вставай. Бабушка померла.» — звучит папин голос.

У подъезда стоял простой алого цвета гроб. Я не узнавала женщину, лежащую в нём – нет, это не может быть она, не может… Соседки охали, плакали и сочувственно смотрели на меня. Мы садились в автобус и процессия ехала на кладбище, в машине перед автобусом плакала мама в черной повязке… «Я не буду плакать. Бабушка никогда не плакала!» думала маленькая я и отчаянно сдерживала слёзы, ведь хотелось просто кричать…
— Наверное, Бога нет. – сказала я, глядя на разноцветные оградки и фотографии людей.
— Почему? – в ужасе спрашивает кто-то из пришедших на похороны взрослых, кто стоял рядом со мной.
— Если он есть, то почему забрал моих бабушек?
Взрослая тетя не нашлась, что мне ответить и начала рассказывать что-то про рай и лучший мир. Лучший мир? А я, разве я, моя мама, дедушка — не лучший мир?
На какое-то время мы переехали к дедушке: наверное, мама боялась, что он начнет сильно пить после бабушкиной смерти. Осенние вечера я всегда любила, как и саму осень и долго гуляла совсем одна на детской площадке, любуясь золотыми кленами. Только некому было раскатать мне качели или сплести корону, никто не пил со мной чай из игрушечной посуды и не собирал кукол на бал…
Тогда, наверное, я впервые почувствовала себя безумно чужой и одинокой. Мне не хотелось играть с другими детьми, прыгать в листьях, мне хотелось просто наблюдать и думать о своем…
Тёплая бабушкина квартира стала вдруг ледяной и не уютной… Больше нельзя брать из серванта фарфоровый сервиз – мама ругается, что я могу что-то разбить, а ведь бабушка всегда позволяла… Играть в больничку, надев самый настоящий костюм врача, тоже нельзя – «Ты что, маленькая?!». Да, мама, мне только шесть…

Я и двое мальчишек играем у подъезда в осеннем холоде, бегаем друг за другом… Мама и папа подзывают меня и… протягивают мне Барби! Они только что купили её в универмаге и эта чудесная маленькая кукла, мечт всех девчонок, теперь моя!
Ох, Барби… Эти куклы-девушки стоили целое состояние, они стояли на витринах в универмагах такие красивые и волшебные, с роскошными волосами, в удивительных нарядах и с добрыми улыбками. Мы отпрашивались у взрослых, что бы сбегать в отдел игрушек через дорогу и просто посмотреть, стояли там часами и молча любовались на всю эту красотищу!
А эта красавица теперь моя!

Химиотерапия для бабушки стоила очень дорого… Скорее всего, эта кукла стала последним подарком мне от бабушки и была куплена на то, что откладывалось на больницу и лекарства.

А, нет, не последним! Мама везёт меня в салон красоты и косметолог прокалывает мне уши – десять минут страданий и моего рёва, зато теперь в ушах красуются маленькие золотые серёжки с рубинами. Бабушкины серёжки. Она мечтала о серьгах и проколола уши уже взрослая, и её желанием было, что бы внучка тоже носила серёжки. Мама промывает мне уши спиртом, двигает серьгу и не выпускает на улицу, что бы я не дёрнула ухо шапкой…

— У меня тоже есть Барби! – говорит Наташка из соседнего подъезда и я приглашаю её поиграть у нас дома. Мы строим домики для кукол, водим их друг к другу в гости. Бабушка разрешала приглашать к нам Наташку, а вот мама, почему-то, ужасно против. Мама Наташки пьет, она «неблагополучная» и потому – нельзя… Будто из-за этого ребёнок, почти моя ровесница, какая-то плохая или не правильная, как же глупо…
— Мама, тогда поиграй ты со мной! – прошу я, но мама отмахивается… Ей не интересны домики и кроватки для кукол, балы и принцы. А бабушка всегда играла со мной…

Но помимо всех этих бед пришлось еще и ходить в садик! В первый день родители оставили меня до тихого часа, на полдня – скучные дети, скучные игры, скучные взрослые… Но воспитательница сказала, что сейчас мы будем рисовать, а я так любила рисовать и уже даже придумала, что нарисую! Однако, карандаши и бумагу раздали всем, кроме меня.
— Нету, нету! – сказала мне строго воспитатель, когда я подошла к ней, и ее тон был настолько злым, будто я в чем-то виновата, что слезы потекли против воли.
— Можешь взять мои карандаши, бери, пожалуйста. – подвинул мне свою коробочку мальчик. – Как тебя зовут?
— Ната.
— А меня – Друг.

Так родилась самая крепкая в мире дружба.

Мамы забирали нас вечером домой, Друг бережно отдавал маме рисунок – мой первый подарок.

— Ната! Друг! Наказаны на весь тихий час, быстро оба в угол! Я сказала, в разные углы встали!
— Мамы нас вечером прибьют…
-Ната! Я занял тебе место, иди садись! – вопит мой Друг на весь автобус, в который они сели на одну остановку раньше нас.
— Здесь нам двоим места хватит. – я усаживаюсь на кусочек сидения.
— Жених и невеста. – улыбается кто-то в автобусе.
Нет. Нашей дружбе почти тридцать лет и никогда ни разу в жизни это не было чем-то, кроме чистой дружбы. Я замужем, я в другой стране за тысячи километров, но однажды я погуляю на твоей свадьбе, Друг!

— Ты будешь ходить на подготовку к школе. – сказала мама.
Конечно, и здесь я сумела отличиться: увидев знакомых девчонок из гимнастического кружка на год старше, я просто пошла с ними. На английский! Потом осталась и на математику, и на письмо. Конечно, через две недели была рассекречена и отправилась в группу к своим одногодкам… Ну вот! Если в старшей группе мы уже писали предложения и стишки, решали примеры и занимались английским языком, то тут все сидят себе и только-только учатся писать прописные буквы… Какая скукота!
— Привет, Натаха! – сказал мне кареглазый черноволосый мальчишка. – Садись со мной?
— Привет, Друг! – я достала свои аккуратные тетрадки. Так хоть веселее, хотя бы кого-то знаю!

Моя квартира – на третьем этаже. А на втором живёт Ленка, Ленка всего на год старше меня, у неё есть кукла Барби, она умная девчонка, она часто приходит поиграть к нам домой и мы – лучшие подружки. Только в нашем возрасте такого термина ещё нет, потому мы просто гуляем вместе, с Ленкой меня отпускают на горку к школе зимой, покататься на санках, мы играем в магазин, строим шалаш из подстилок в её огороде, готовим ужин из малины и крыжовника летом и мы – не разлей вода.
*Детская память очень смазана и избирательна и взрослая я выбираю только маленькой мне понятные ориентиры и опознавательные знаки временных рамок. Вот мы с Леной залезли под большую металлическую бабушкину кровать и устроили там домик – значит, это мне годика три и мы уже знакомы. А вот мы у неё дома и Лена обводит карандашом номера домашних заданий – значит, она уже ходит в школу, а я ещё нет, но уже хожу на подготовку. Получается, разница между нами в год, максимум – два.
Я помню особенные дни. Лена пришла ко мне со своей Барби, в зале стояла ёлка и наши куклы вместе жили в новогоднем уюте. Мама шила им шляпы из ткани и картона, пожертвовала свой роскошный (по детским меркам) шарфик-вуаль из сеточки с блёстками на вечерние платья.
В другой день папа Лены (военный, постоянно в командировках и так редко – дома) собрал всех детей из нашего дома и повёл на горку рядом. Мы пекли картошку в костре, он учил нас обращаться с огнём, а потом ели это лакомство, окуная в масло с солью. Было дело – вытащил на свет божий свой большой взрослый велосипед и учил нас всех на нём кататься! Кто не доставал до педалей (а почти все мы не доставали!) – показывал, как становиться сбоку рамы. Наверное, этот человек очень любил детей.
Красиво, правда?
Но у медали две стороны.
В подъезде, как и всегда, темно и ни одна лампочка не горит. Зима. Мама ведёт меня домой или из садика, или с подготовки к школе.
— Здрасьте! – доноситься из тьмы на втором этаже.
— Ой! – пугается мама. – Лена! Ты что тут делаешь?
— Мама не открывает. Спит и не слышит. – говорит девочка.
— Спит? Ну, идём у нас посидим.
К моей радости – сейчас будем играть! – мы заходим в нашу квартиру, нас садят за стол, потом – идём в комнату. Мама то и дело выходит, спускается на второй этаж и звонит в дверь моей подружки. Наконец, ближе к ночи за соседкой приходит её мама. А мы уже настроились, что и ночевать вместе будем, эх…
Но, интересно, а знала ли Лена, почему не может зайти домой и мама не слышит звонок? Я в свои пять-шесть не понимала, что у такого крепкого сна есть причина – её мама под наркотическими веществами. «Упоротая». В отключке. Работая фармацевтом, она имела доступ уж не могу даже представить к чему. Как-то раз, кувыркаясь на диване, Лена вогнала себе в руку иглу от шприца и та сломалась – её забрала скорая и потом подружка хвасталась шрамом на запястье. Жуть, правда?
Преподаватели нашей школы пытались поговорить с этой доброй женщиной. Девчонка оказалась очень умной в математике, почти гениальной – даже я об этом много слышала. Но её маме важнее было другое.
Это одна из причин того, что весной, когда мне исполнилось шесть, Ленка сказала, что уезжает навсегда, на веки вечные за край земли…
Её отец – военный, по службе его отправляют жить то ли в Россию, то ли ещё куда-то… Он знал, что происходит с его женой в его отсутствие, поэтому забирал их с собой навсегда. И от моей подруги не остаётся ни адреса, ни телефона...*

Весной мы сдавали тестирование. Как сейчас помню, «экзамен» по чтению и мальчику передо мной досталась сказка про курочку Рябу, а мне – какой-то ужас про письмо, адресата и адресанта! Однако, тестирование было сдано с блеском.
— В какой ты класс хочешь? – спросила мама семилетнюю дочку и начала перечислять профили. Нас было очень много и первых классов в 1994 набиралось штук семь по тридцать человек.
— Хочу в «Украинский» класс. – Выбрала я, решив свою судьбу.