Доченька

тринадцатая морская небылица из ненапечатанной до сих пор книги «Антилопа»

…Конец восьмидесятых.
Балтика. Минная гавань. Ноябрь. Полночь. Ветер. Снег с дождём.
Четыре часа назад вся Бригада поднята по сигналу «Большой сбор».
Штаб дивизиона рейдовых тральщиков и шнуроукладчиков в полном составе привычно расположился в ходовой рубке самого быстроходного корабля дивизиона, прозванным за то моряками «Антилопой».
Командир корабля старший лейтенант Стариков Валерий Феликсович, проще Феликс, как все его называют с момента появления в имени легендарного отчества, чтобы не мешать напряжённой работе коллег по подготовке штабной документации к возможному оперативному выдвижению в назначенную точку, стоит на ходовом мостике.
— О чем задумался, командир? — неожиданно сзади хлопает его по плечу начальник штаба.
— Никак нет, товарищ капитан третьего ранга, — браво выдыхает «старлей», отводя глаза в сторону, — ни о чём!
— Ну, а всё же, — буравит глазами «кап-три». — Я ж тебе не замполит какой-то, на залихватский доклад типа: «Да здравствует КПСС!» – не реагирую, просто так не отстану.
— Понимаете, Николай Георгиевич, — неохотно начинает Феликс, — жену вчера ночью в роддом отправил, а что там и как у неё до сих пор выяснить не сумел. А тут ещё эта тревога!
— Так во-от, значит, ради кого, — многозначительно тянет, — Боже Всемилостивый собрал нас сегодня здесь, в Минной гавани, ночью.
— Ради кого? — дивится «старлей».
— Ради… — загадочно улыбается, — а кого вы ждете: мальчика или девоньку?
— Мальчика, — непроизвольно расплывается в улыбке Феликс в ответ. — Имя уже есть.
— У-у-у, — скептически машет рукой, — это-то вы зря. У нас с женой, — вздыхает, — тоже имя было, два раза, а вот родились две девоньки.
— Нет-нет! — расширяются глаза Старикова. — Этого не может быть! У нас пацан, точно, УЗИ показало.
Ему вдруг привиделось, как жена будит его прошлой ночью, сказав, мол, время пришло, пора ехать за сыном. И он тут же по-флотски быстро и четко, не проронив ни звука, накинул на голое тело корабельную куртку-канадку и в течение каких-то десяти минут домчал до ближайшего телефона-автомата аж к проходной судоремонтного завода. В их общежитие, как и в Минной гавани, нет городского номера, лишь оперативная внутренняя связь по всей базе.
Они привычно «прочухали» паровозиком, прижавшись друг к дружке, по длинному почти стометровому коридору вдоль трёх десятков входных дверей комнат соседей. Их будущий первенец шёл во главе слитой воедино колонны по одному, к удивлению, ни шевелясь и ни брыкаясь в этот раз, отчетливо давая о себе знать короткими болезненными ежеминутными схватками изнутри с обоих боков, видимо, пока ещё лишь готовясь рвануть на выход.
Как и положено, в карету «скорой помощи» его не пустили! Пришлось десять километров до больницы бежать вслед за машиной бегом, благо спортивная форма двадцатиоднолетнего юноши позволяет такой неожиданный спринт на стайерскую дистанцию, благодаря которому он таки успел ободряюще помахать в окошко своей Малышке, спешно увозимой на каталке из приемного покоя в родильное отделение.
— Да ладно, ладно, Стариков, не бузи, — смеётся начштаба. — Мальчик, так мальчик, сейчас выясним…
— Как это… выясним?
— Непросто выясним, — хохочет, — а и обмоем…
— Что обмоем?..
— Как что? — вскидывает брови. — Ножки твоему первенцу, не зря ж всё это случилось…
— Да что это-то?.. — испуганно лопочет Стариков.
— Ну, сбор этот не зря же! – загадочно разводит руками начштаба. – Давно, видишь ли, заметил: когда Бригаду собирают по «Большому сбору», то случается что-то необычное, важное, хорошее. Вот и сегодня…
— Что сегодня?
— Человек родится сегодня, — хлопает по плечу. — Значит так, Феликс, прекращай тупить и слушай сюда: телефон-автомат на КПП гавани нам не помощник, а вот телеграфное отделение на проходной у дежурного по судоремонтному заводу должно помочь.
— Как… помочь? — округляет глаза Феликса. — В роддоме ночью ни один справочный телефон не ответит.
— Справочный не ответит, — легкомысленно машет рукой Николай Григорьевич, — а вот дежурный в ординаторской по спецсвязи городской сети жизнеобеспечения должен ответить. Но, в крайнем случае, попросишь заводских от моего имени, скажешь, мол, уходим срочно в море на месяц, отбить телеграмму в больницу по телеграфу – тут же ответят.
— А как же тревога?
— Да Бог с ней… тревогой-то, — беззаботно хохочет. — Если что – я за тебя тут побуду!
— А вдруг выход?
— Если выход, услышишь, как громкоговорители морских тральщиков заработают в гавани, и пока они снимаются с якоря, за ними базовые, до нас ещё нескоро время дойдёт. К тому ж твоя «Антилопа» пойдёт последней, так что минут пятнадцать-двадцать у тебя точно есть, — деловито втолковывает начштаба. — Беги, Феликс, беги, не теряй времени, зря, — по-отечески улыбается.
— Спасибо, товарищ командир, — наконец благодарно выдыхает обезумевший от счастья Стариков и… срывается с места…
«Этого не может быть!..», – первое, что приходит в голову молодому папаше, только что услышавшему новость о рождении доченьки.
— Рост — пятьдесят, вес – три двести, — сухо продолжает вещать трубка спецсвязи, заспанным женским голосом.
— А мама, как мама?
— Удовлетворительно.
— Когда родила?
— Утром, в десять.
— Вы… не могли б… — запинается, — уточнить: кто ж все-таки родился?
— Не морочьте голову, — сердито хмыкают в ответ и вешают трубку.
«Этого, просто, не может быть», – второе, что приходит в голову Старикову, с неподдельным интересом и упрямой безысходностью всматривающегося внутрь ухающего длинными гудками динамика телефона.
— Поздравляю вас, папаша, — ласково улыбается ему пожилая телефонистка, слышавшая, как и положено ей, весь этот нехитрый разговор. — Девочка – это же так здорово!
— Спасибо, — отдав трубку, машинально улыбается тот, растерянно глядя в окно на живущий своей жизнью небольшой портовый город,
— Поздравляю, — лукаво подмигивает ему и тот своими яркими огнями гостиницы напротив, стучит колесами запоздалых трамвайчиков, шепчет шинами, идущих в парк длинных сдвоенных троллейбусов, скрипит метлами уборочной техники у витрин закрытых магазинов и даже празднует праздно шатающейся по широким тротуарам молодёжью у ночных баров.
Ошарашенный полученным известием Феликс, как во сне, выходит на улицу. Тут хорошо, несуетно, нет никакой тревоги, город живет своей привычной шумной жизнью, словно подтрунивая над ним, смеясь, подмигивая.
Увы, не всё на свете, а точнее очень даже и немногое, нам дано изменить, но зато… мы можем изменить свое отношение к неизменяемому событию.
И тут вдруг на ум приходит третья мысль: «У меня же нет пузыря, а шило…», – ну, то есть корабельный технический спирт, выдаваемый для протирки контактов многочисленных корабельных механизмов, – «…для обмывки ножек их с Малышкой первенца… не подойдет»!
«И что же делать?»
«Ах, до чего ж всё-таки живучий вопрос!..» – четвертая мысль! – «…но это неважно, важно то, что у меня нет коньяка, не подготовился…».
Куда бежать? Где искать?
А тут ещё эта совершенно не к месту тревога.
Может обратно… на корабль?
И тут его вдруг, словно что-то накрыло, Стариков чувствует невообразимый прилив сил, энергии, нескончаемой радости: «Я – папа, у нас дочь, и… снова всё повторится!..»
Всё!
Полуобморочное состояние новоиспечённого папаши снимается по мановению волшебной палочки: теперь он уже не может стоять на месте, о чем-то размышлять, переживать, думать – сердце его стучит, что набат на параде Победы, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди и бежать… бежать! Душа, ликуя, уносится под небеса, где, наверно, неистово поёт хвалу Господу – «Аллилуйя», а ноги заплетаясь и приплясывая, то ли вальс, то ли марш уже мчат его в неизвестном направлении.
Куда мчат?..
Зачем?..
А-а-а!.. Ну, конечно…
…в комок «Калинку» – ну, то есть, в коммерческий винный магазин, недавно открывшийся тут, напротив заводской проходной по случаю, видимо, начавшейся недавно в стране антиалкогольной компании. Там особо страждущим практически круглосуточно стали втридорога относительно обычных универсамов продавать элитные марочные вина и крепкие эксклюзивные напитки, при этом вечером и ночью цены – жуть! – возрастают ещё втрое.
Но про всё это Феликс не знает и, конечно же, совершенно не думает, да и вообще вряд ли о чем теперь думает, – в его груди навеки вечные поселилось огромное благостное чувство, словно с ним произошло событие вселенского масштаба.
Впрочем, рождение первенства, дочери, разве не является таким?!
У него же… – пардон! – у них же с Малышкой родилась дочь.
Доченька!!!
Да-да!..
Вот только, что ему теперь с ней делать-то, как обращаться? Ведь она же не какой-нибудь там пацан, о котором мечталось ещё с Нахимовского училища, в тесный коллектив которого, состоящих исключительно из замечательных неравнодушных ищущих себя и настоящего дела мальчишек-романтиков, он попал ещё в четырнадцать лет.
— Будьте добры, мне два ящика лучшего коньяка, — громко хлопнув массивной дубовой дверью, выкрикивает с порога взъерошенный офицер одиноко стоящей девушке-продавщице у прилавка.
— Армянского или… «Белый Аист»? — дивится та, глядя на потертую лейтенантскую шинель и повидавшую виды фуражку в его руке, предварительно снятую во время быстрого бега, предпринятого им из-за боязни, что магазин вдруг закроется перед его носом.
— «Белый Аист»! — не задумываясь, выдыхает «старлей» красивое никогда раньше не слышанное им название, представив гордую птицу, парящую в небе над деревенскими избами, где он в детстве каждое лето гостил с родителями у бабушки.
— Двести пятьдесят пять рублей в кассу, — ехидно растягивая гласные, сладко поёт красавица, предвкушая, видимо, реакцию свалившегося с Луны офицера.
Моряки редко покупают алкоголь, а уж если и берут, то, безусловно, простенькую бутылку «беленькой». Да и правда, зачем им водка, когда выдаваемого для протирки контактов «шила», даже после урезанной по случаю начала антиалкогольной компании нормы, вполне достаточно для приготовления трехлитровой банки вкусной домашней брусничной или клюквенной наливки в соответствующей пропорции и удобоваримом градусе. Да и не пили-то моряки, вопреки бытующему мнению, тогда, да и не пьют и теперь много и беспробудно, – так, лишь на праздники, – по причине хотя бы того, что дел у настоящего флотского офицера всегда невпроворот, а для этого всегда нужно быть в форме.
— Пожалуйста, — не моргнув глазом, отвечает странный офицер, вытащив из кармана практически всю, только сегодня полученную получку за месяц, чем ещё больше удивляет, повидавших виды и не таких странных ночных посетителей магазина, продавцов комка.
Как он, вообще, умудрился добраться до «Калинки», не попав под машину или трамвай, когда, не обращая внимания на светофоры и пешеходную разметку, по прямой, словно бык на тореадора, пересёк площадь? Каким образом в состоянии слепой эйфории сумел вернуться на свой корабль обратно, не попав на постоянно дежуривший у гавани патруль, или, того хуже, на комбрига или начальника политотдела, принимающих по случаю общей тревоги доклады от командиров прямо на пирсе гавани?
Не понятно!
Схватив с прилавка, дорогой, в буквальном смысле этого слова, груз, удивительный старший лейтенант улетучился из магазина также стремительно, как появился в нём.
А уже спустя каких-то пять минут в расстегнутой нараспашку шинели и с фуражкой набекрень, изрядно вымокший под мокрым осенним снегом, он вваливается на центральный контрольно-пропускной пункт гавани, нежно прижимая к груди обеими руками два ящика дорогущего коньяка.
Изящно приплясывая и победно распевая экстравагантный курсантский текст на мотив победоносного марша «Прощание славянки», он торжественно шествует почти строевым шагом посреди длиннющего пирса, мимо стоящих под парами кораблей, не замечая удивлённые взгляды, расположившихся на них старших офицеров штабов дивизионов и Бригады.
«В но-гу клю-нул жа-рен-ный петух…» – гремит то и дело, перекрикивая стук дизелей, и громкоговорители верхних палуб, речитативом на всю гавань его голос, после которого он тут же затягивает переложенный на курсантский манер популярнейший во все времена марш:
«Отгремела весенняя сессия,
нам в поход собираться пора,
что ж ты милая смотришь невесело.
провожая меня в лагеря.
Прощай любимый край,
труба завет в поход.
Смотри, не забывай, не забывай
наш боевой Балтийский флот…»
—Ну-у, – встречая опьянённого счастьем командира «Антилопы» у трапа его корабля, хитро улыбается начштаба, открыв ему свои объятия в качестве поддержки.
— Доченька! — падая в них, наконец, выдыхает тот, предварительно нежно со звоном плюхнув тяжелую ношу себе под ноги.
— Ура! Ура! Ура-а-а!!! — тут же на всю гавань подхватывают молодые мужские глотки офицеров их дивизиона, введённых Николаем Григорьевичем в курс дела.
— Поздравляю, Стариков, поздравляю, — крепко сжимает руку, подоспевший на шум командир их дивизиона. — Как мама?..
— Всё-о-о хо-ро-шо, — только и слышится в ответ сквозь поток рук, ног, фуражек, подхватившего уже новоиспечённого папашу и его стеклянную поклажу, его голос, уносящийся то внутрь корабля.
Эх, удивительная штука жизнь: всё неведомое и случайное в ней случается совершенно неслучайно, по неведомому, лишь только угадываемому закону сохранения сути, открытого великими братьями Стругацкими в романе «За миллиард лет до конца света». Так, именно в эту минуту ликования их дивизиона старшина второй статьи Ленька Леонец, радист «Антилопы», и получит шифровку с отбоем боевого сигнала. Сам Всевышний, видно, решил устроить им настоящий праздник, собрав этой удивительной ночью всю бригаду в Минной гавани по случаю… рождения девочки!
Эх!
Что-то ждет её впереди?
Что?
Ведь всё в нашей жизни неслучайно, впрочем, это другая история.
А пока, пока на штурманском столе ходовой рубки рейдового тральщика уже появляются железные кружки, жареный хлеб и какие-то, – Бог весть, откуда? – припрятанные, видимо, прежде старшим матросом Сашкой Стрельбой, боцманом корабля, до нужного случая банки рыбных консервов.
Моряки народ прямой, конкретный, тянуть резину, да рассусоливать с длинными речами-тостами, как это принято у штатских, не станут. Уже через каких-то полчаса получка Феликса будет выпита до дна, ножки новорождённой девочки обмыты с лихвой, самые светлые и добрые пожелания молодой маме и папе сказаны. Через хлебосольную «Антилопу» пройдёт в общей сложности около сотни уважаемых офицеров, – ну, кто ж в Бригаде не знает командира легендарного рейдового тральщика? – во главе с грозным комбригом и всё понимающим начальником политотдела.
Коньяк по-настоящему божественный, да и однополчане Феликса тоже, оценив его широкий жест по достоинству, накидают в предусмотрительно оставленную «начштабом» фуражку на гирокомпасе по пять рублей каждый. Утром, уничтожив предварительно следы былого пира, – воды Минной гавани до сих пор, видимо, хранят на своем дне те потрясающие по красоте длинные с необычно высоким тонким, как у аиста шея, горлышком бутылки, – он с удивлением насчитает там почти полтысячи рублей. До подъема личного состава останется ещё целых три часа, но спать Феликс в эту ночь не сможет. Забравшись в свое командирское кресло в ходовой рубке, он с глупой улыбкой, уставится в иллюминаторы командного пункта, нелепо следя за струйками воды, весело сбегающими по давно немытому стеклу. Большие светлые, словно крылья белого аиста мысли его неспешно воспарят далеко-далеко, где-то там, в прошлом а, возможно, и их будущем, – время-то наше на земле штука относительная! – перенося его с одного памятного места на другое.
Вот они с его с Малышкой впервые оказываются в центре незнакомого старого города, в котором теперь родилась их доченька. Тогда, гуляя по старым многовековым улочкам, они страшно проголодались, решив зайти в первое же попавшееся кафе под многообещающим названием «Лисья нора». Денег вполне хватало, – до начала незабвенной Перестройки ещё целый год, получки офицеров, после студенческих и курсантских стипендий, кажутся бездонными. За обычной деревянной дверью, действительно, оказалась настоящая нора: длинный темный коридор с глубокой узкой лестницей, круто уходящей вниз под землю. Официант без лишних слов записал в блокнот их заказ, испарился навсегда. Впрочем, бутылка холодного Советского ленинградского завода Игристых вин и буханка черствого хлеба как-то появилась у них на столе, пока они ходили… помыть руки. Запах еды в какой-то момент выворачивает наизнанку их молодые желудки, заставив вначале съесть по кусочку хлеба, а затем ещё и запить его соответствующим бокальчиком. Оказывается буханка старого черствого хлеба прекрасно идет под холодное молодое игристое вино, вызывая благостное и веселое состояние души. Во всяком случае, голод, как, кстати, и обиду, снимают превосходно, – Мир снова видится прекрасным! – недолго думая и весело болтая о жизни, молодости и счастье, они встали и ушли, оставив на столе плату по магазинным ценам. К ним никто ни подошел, ни окликнул, ни погнался вдогонку, пока они неспешно вышагивали по главной площади города, распевая уже известное курсантское «Прощание славянки», видимо посчитав, выплаченную магазинную цену вполне честной.
А вот и их родной Ленинград, станция метро Василеостровская: по широченным ступенькам с не менее широкой улыбкой к нему навстречу спешит та, с которой он только-только, кажется, вчера познакомился на танцах – эх, и кому ж в голову пришла мысль отменить их?! – в Зале революции. Её расплескавшиеся по черному кожаному с модными крылышками плащу соломенные с золотым отливом волосы, маняще подпрыгивают на каждой шаге, волнами ниспадая на спину и плечи. Они гуляют по городу. Сотни, – нет! – тысячи нескончаемых диалогов в их ежевечерних прогулках по ночному городу во время его непродолжительных увольнений на последних двух выпускных курсах училища, оживают вдруг в его голове все разом. Вспоминается и их первый неожиданный поцелуй, который произошел сам по себе, во дворе её дома у подъезда. Тогда он с ходу, не раздумывая, выдохнул ей в ухо:
— Будь моей женой?
— Ты что, с ума сошел? — приняв сказанное за шутку, то ли засмеялась, то ли заплакала она.
Грезится ему и их чердак в соседнем с её домом многоэтажке, куда они потом частенько забирались по вечерам в поиске и познании неизвестного до сих пор чувства единения их душ и рассудка.
— «Власть ненависти падет и настанет время любви и справедливости…», – вдруг отчетливо слышит Феликс слова из Книги, которую ему лишь предстоит прочитать потом, в будущем.
— «Это время никогда не настанет!..» — кто-то вторит в ответ.
— Время это обязательно придет… к каждому, — шепчет себе под нос Феликс, обращаясь, по-видимому, сейчас к своей малышке-доченьке. — Взывайте и вы обязательно услышите отвечающего.
Четыре часа назад дали отбой сигналу «Большой сбор».
За иллюминаторами по-прежнему сильный ветер и снег с дождём.
Раннее утро шестнадцатого ноября 1988 года.
Минная гавань.
Где-то на Балтике.
15.04.2019-2023г.

Автор, как обычно, признателен своему критику и корректору (ЕМЮ) за оказанную помощь в подготовке материала и терпение всё это выслушать в сто первый раз. Также приносит извинения за возможные совпадения имен и описанных ситуаций, дабы не желает обидеть кого-либо своим невинным желанием слегка приукрасить некогда запавшие в его памяти обычные, в сущности, житейские ситуации. Все описанные здесь события, диалоги, действующие лица, безусловно, вымышленные, потому как рассказ является художественным и ни в коем случае не претендует на документальность, хотя основа сюжета и взята из дневников и воспоминаний друзей, товарищей, коллег периода 1987-1995гг.
Да, и ещё: рассказ написан на ходу и в нём наверняка всего масса стилистических и орфографических ошибок, при нахождении которых автор, в очередной раз извинившись за неудобство перед скрупулезными лингвистами, просит направить их администратору группы «Питер из окна автомобиля», на любой удобной Вам платформе (ВК, ОК, ТМ), либо оставить их прямо под текстом.
Спасибо за внимание и… сопереживание.