Глава 6. Долгожданный полицейский. Попадание в другие миры (Глава 6)

И ещё один раз каникулы, бессмертные и неизменные, как Земля и Небо.

Какое счастье, что маленький домик на улице Порта по-прежнему там, и он ждал нас на каникулы.

Всё осталось тем же, как и в прошлой жизни, когда я ещё не была беременной, не на улице, не нелегалкой. И ещё не заключила ПАКС, который был «только для того, чтобы ты получила документы, а не чтобы мы были вместе, мы согласны?». И когда Теофиль ещё не стал «источником прибыли» или просто важным и необходимым инструментом для того, чтобы жизнь более или менее наладилась.

И по-прежнему тот же раскидистый куст перед домом и те же самые горшки с цветами на подоконнике нежатся в лучах обманчиво нежаркого Солнца.

И большие часы на церкви Сен-Николаса по-прежнему звонят каждый час, отмеряя прошедшее и отпущенное время.
Не изменились даже наши ночные прогулки, и только вкус каникул стал более насыщенным, крепким, тяжёлым и сладким, как запах дорогих духов, случайно пролитых на податливую шерстяную ткань.

Почти всё время была очень хорошая погода, и мы проводили время на пляже, который был совсем близко от нашего дома и дорогу к нему было видно из окна.

А по вечерам я обустраивала наш дом, пусть даже и по мелочам, но мне это доставляло очень сильное, хоть и слегка подзабытое удовольствие.

Я проводила много времени в воде, и Теофиль беспокоился за нашего будущего ребёнка, говоря, что я могу потерять его в случае переохлаждения. Но и я, и ребёнок чувствовали себя очень хорошо, в тёплой зеленоватой воде с золотистыми волнами, приходящими из-за горизонта, и весь мир вокруг меня, казалось, был наполнен счастьем, беззаботностью и любовью.

Я любила, когда по вечерам, когда мы уже собирались идти спать, ребёнок просыпался после долгого дня и начинал шевелиться; и Теофиль осторожно ласкал выступающие бугорки на моём животе.

Но было ещё и другое, о чём Теофиль вначале предпочитал не говорить, — а я совершенно не думала, считая это просто глупыми страхами. Перед тем, как мы уехали на каникулы, Теофиль ждал полицейских, которые в ближайшее время должны будут постучать в его дверь, с минуты на минуту. Но никто так и не приходил.

«Я не хочу создавать себе проблемы, чтобы решить твои», — любил повторять Теофиль.

Но судьба распорядилась иначе.

И ему оставалось только ждать прихода полицейских, считая меня единственной виновницей того, что случилось и в то же время восхищаясь своим мужеством и своим благородством. Может быть, он предпочёл бы стать просто свидетельством ареста «преступницы» в моём лице, чтобы всё это наконец закончилось…но ничего так и не происходило. И страх, ожидание чего-то неизбежного поднимались, как гадкое ощущение тошноты.

«Спасибо, что дала им мой адрес, — говорил мне Теофиль, — теперь они знают, куда прийти за тобой».

Очевидно, он совсем забыл, что это он в начале сам сказал мне давать всем его адрес, из-за чего меня впоследствие и выгнали из CADA, и вообще, у меня никого, кроме него, не было в Париже или во Франции, чей адрес я могла бы давать длля своих писем.

Но полицейские всё не приходили.

Теперь каждый день Теофиля был отравлен ожиданием.

Что кто-то постучит в дверь, и что это может произойти в любой момент, и с этим ничего нельзя было сделать. Допустим, когды ты спишь. Или когда ты моешься. Или когда бреешься.

Каждая минута моего отсутствия была отравлена, и он больше не мог наслаждаться им в полной мере, — но никто так и не приходил за мной.

И хотя всё было тихо, как перед бурей, Теофиль по-прежнему месяцы спустя продолжал ждать, что кто-то вот-вот постучит в дверь.

***

В дверь постучали.

Это был восхитительный день в доме на улице Порта.

Теофиль открыл дверь и сразу же позвал меня.

«Мими, иди посмотри, кто пришёл! Мими!"

Странно, кто мог бы прийти к нам, подумала я. Причём именно ко мне, а не к Теофилю, — потому что ко мне не приходил ещё никто и никогда.

«Мими, это к тебе!»

Заинтересованная, я спустилась из комнаты.

Я никого не знала в Нормандии, и ещё меньше — в Барфлёр, поэтому я удивилась, когда узнала, что кто-то пришёл именно ко мне.

Я думала, что, наверное, это пришла хозяйка нашего дома, которая знала про мою беременность; скорее всего, она принесла какие-то вещи для будущего ребёнка. из которых её собственные внуки уже выросли. Надеюсь, там будут и игрушки тоже, думала я, приятно всё-таки получать подарки, а когда они для твоего собственного родного ребёнка, пусть даже ещё и неродившегося, это было гораздо приятнее, такого волнующего ощущения я не испытывала, кажется, до этого ещё никогда.

Перед дверью стоял молодой полицейский.

Почему-то я обратила внимание на то, как на него падал яркий солнечный свет, который, похоже, имел на этой крохотной улице, с двух сторон идущей к морю, какую-то особую магическую, потустороннюю силу. Правда в этот момент я не увидела и не почувствовала ничего особенного, — только появление молодого и симпатичного стройного, почти субтильного, полицейского навело меня на смутную мысль о том, что помимо того мира, в котором я увязла в попытке изменить этот мир, попутно к этому миру адаптируясь, есть и другие миры, — параллельные моему.

И не всегда параллельные миры населены какими-то загадочными и таинственными существами, во всём отличающимися от нас и в лучшем случае гуманоидными. И чем дольше мы застреваем в одном мире и не можем из него выбраться, тем большая разница создаётся между нашим миром и другими. И чем дольше один изолированный мир существует по своим, отдельным законам и правилам, тем больше его обитатели становятся непохожи на жителей других миров. Вначале нам кажется, что никакого другого мира рядом с нашим нет, и всё это выдумки; потом нам кажется, что всё не так уж и плохо и мы всегда можем запросто зайти в гости к иномирцам, посомтреть, как у них, — а потом, случайно с ними встретившись, почти что по касательной, нам кажется, что они какие-то странные и ничем не похожи на нас, чобы потом, спустя много времени, обнаружить, что мы ничем не похожи, — настолько, что временами кажется, что мы разговариваем на разных языках.

Молодой полицейский, зашедший в первый встретившийся ему дом на маленькой улочке между пляжами в поисках какой-то незнакомки, был иномирцем. Я понимала его язык, но его мир уже казался чуждым моему.

«Здравствуйте, мадам, — поздоровался он со мной, — я ищу мадам С*, она не здесь живёт случайно? Это по поводу её машины, она связывалась со мной.»

«Нет, я впервые о ней слышу, — ответила я. — И я здесь не знаю почти никого, так что вряд ли смогу вам помочь».

«Извините, до свиданья».

«До свиданья».

Полицейский ушёл.

«Нет, ты это вот видела?» — спросил меня шёпотом Теофиль, когда я закрыла дверь.

Я пожала плечами.

«Да, а что здесь такого?»

«Там, в Париже, ты получила обязательство покинуть Францию в течение месяца, — продолжал шептать Теофиль, как будто кто-то, кроме меня, мог его услышать, — это означает, что у тебя могут быть серьёзные проблемы. И у меня тоже, из-за тебя. Потому что ты теперь преступница, и я тоже стал преступником из-за того, что ты давала мой адрес повсюду, и вдобавок ты приходишь спать ко мне в дом. А я не хочу иметь проблемы из-за тебя».

«Кстати, я не поняла, почему ты позвал меня, когда пришёл полицейский», — спросила я Теофиля.

«Потому что я подумал, что это за тобой».

Наверное, я должна была сказать что-то, или почувствовать себя чем-то задетой…например, словами «приходишь спать ко мне в дом», или чем-то ещё, или тем фактом, что Теофиль решил выдвинуть меня вперёд на случай моего ареста во время каникул. Но только в этот момент я почувствовала, что…я не боюсь. Вообще ничего из всей этой ситуации. Только и всего.

Другой мир.

Какой-то неестественный и настолько нелепый, что даже чудовища, таящиеся в тёмных углах, уже не кажутся страшными, как в детстве, а просто неестественными и нелепыми.

Мир, похожий на наш, мой привычный мир, в котором я привыкла жить с рождения, незаметно сменился каким-то другим, в котором всё напоминало обычную реальность, но в котором действовали совершенно другие законы.

Здесь можно было предать для собственного комфорта.

Здесь высмеивали тех, кто любит.

Здесь надо было врать и изворачиваться, чтобы хоть ненадолго вернуть себе те права, которые раньше были моими уже по умолчанию и которые казались мне настолько естественными, как воздух, что мне и в голову не приходило удивляться им или ценить, как глоток свежего воздуха.

В это мире „потенциальных арестантов“ и „наречённых преступников“ не укрывали от властей, а наоборот, выталкивали им навстречу, в надежде, что наконец-то всё закончится и можно будет с чистой совестью и спокойной душой перевернуть страницу — и сказать себе, что ничего этого и не было. А потом и самому поверить в это.

От неожиданно пришедшего осознания пришло ощущение какой-то появившейся внутренней силы, которая проснулась, подняла голову и расправила крылья в огромной образовавшейся пустоте.

В чисто вымытой и милой сердцу уютной домашней кухонке разлился какой-то странный свежий запах… Похожий чем-то на запах крови, когда она течёт из носа, а потому можно почувствовать её свежий запах, так любимый нашими дикими предками, бесстрашными охотниками.

Мне не было страшно.

У меня не было сомнений.

Мне…

Мне нравилось.

Во мне проснулся дикий предок, пришедший на помощь своей цивилизованной внучке, — а он ещё не умел думать или соображать.

Но ему это и не требовалось.

Вместе с ним мы обязательно справимся.

А интересно, смогу ли я когда-нибудь так сильно и безвозмездно, без оглядки любить кого-то, как Теофиль любит сам себя, подумала я. Хотя, скорее всего, от такой безрассудной и всепоглощающей любви должы быть определённые проблемы; например, так отдавать кому-то беззащитное и открытое сердце, которое вдобавок будет ещё и ранимым… Такое, я думаю, возможно только у Теофиля к самому себе, и чего он только сам в себе нашёл, подумала я с гадливостью, устраиваясь на подоконнике. А в том, что мне предстояла в будущем долгая и счастливая жизнь, наполненная разными встречами и прекрасными событиями…а всё то, что происходио сейчас, потом останется в далёком прошлом. И ничего неподъёмного здесь нет, особенно когда знаешь, с кем и чем имеешь дело — и при этом больше не имеешь никаких иллюзий.

Особенно мне нравилось то, что я сама связалась с СИМАДом и узнала всё, что мне будет необходимо, — и сейчас, и на будущее, ближнее и не только. И было много вещей. которые я могла — и должна была сделать сама, без помощи, поддержки и участия Теофиля.

«Если ты ожидаешь, что я отсюда уеду, ты ошибаешься, и не дождёшься моего отъезда никогда. — я совершенно спокойно подняла тему, бывшую для Теофиля больной и долгожданной. — Никогда в твоей жизни, так что лучше забудь об этом.

Столько времени он ждал, что я наконец-то произнесу эти волшебные слова, — «я отсюда уеду» — и всё зря, потому что я их произнесла, но совсем не так, как он бы этого хотел. — Я не уеду. Я жду французского ребёнка. И я проведу замечательные каникулы. И никто и ничто этому не помешает. Сыр будешь? В холодильнике есть непочатое сливочное масло и хороший сыр с плесенью. И ещё и осталось полбутылки вина. Я сейчас поем.»

Теперь я буду демонстративно счастливой несмотря ни на что, Теофиль. Несмотря на тебя самого, если потребуется. И я и правда буду счастливой. Более того, — я не уеду и останусь даже в том случае, даже если ты сам позовёшь полицейских во время случайной встречи на улице. Никогда бы не подумала, что можно к кому-то испытывать такое отвращение, которое каким-то странным образом граничит с равнодушием.

Теофиль в размышлениях медленно пошёл в сторону кухни.

«И что ты теперь собираешься делать? Испортить нам каникулы?»

«Нет, просто я хочу, чтобы ты поняла: твоё положение довольно шаткое, потому что ты даже не имеешь права оставаться здесь…

«…и адвокат сказала, что всё пройдёт хорошо.»

«Это ты так говоришь, а я не уверен».

«Знаешь, у меня такое чувство, что ты уже готов купить мне билеты, чтобы я уехала в Россию как можно скорее.»

Теофиль засмеялся, — невесело, недоверчиво и недобро.

«Ах, да, конечно. Ты не обнаглела часом, а? Это французское правительство должно покупать тебе билеты, а не я».

«Ну, хоть на этом спасибо». — ответила я, но Теофиль не понял иронии.

«Разумеется, эо было бы слишком просто. Это они хотят вышвырнуть тебя отсюда, и это я должен покупать тебе билеты. Ты вообще это серьёзно? Это государство должно купить тебе билеты, на меня они пусть не рассчитывают. У них и так полно бабла, с нашими-то налогами.»

Кажется, теперь можно было перестать задавать себе вопросы, любит ли меня Теофиль и дорожит ли он мной. Ответ только что был получен, — и гораздо более ясный, чем мне бы хотелось.

***

Но что бы там ни было, жизнь на каникулах противостояла жизни реальной, — и теперь, кажется, мы держались за неё и ценили ещё больше. Но настоящая реальность всё равно просачивалась сквозь жизнь счастливую, временную, иллюзорную и отвоёванную, как, например, даже во сне можно иногда продолжать слышать то, что происходит в комнате. И хотя от этого не просыпаешься, из-за этого постороннего шума рождаются сны, которых, возможно, изначально не должно было быть.

Начинался восхитительный, ясный и солнечный безоблачный день.

Со всех сторон улица Порта окружена океаном, благодаря удачному и удобному расположению на песчаной косе Барфлёр, уходящей в пролив. Из ванной комнаты, которая хоть и была маленькой, но мне почему-то очень нравилась, как самое уютное и защищённое место в доме, я видела, как в хорошую погоду светлые волны бились о берег, затопляемый во время прилива до самой дамбы или открывающие восхитительную песчаную ленту для прогулки во время отлива. Туда по дороге, окружённой наряжными домами в обрамлении густых деревьев и буйно цветущих растений, ходили отдыхающие, и по ней же возвращались мимо нашего дома в деревню. А прямо под окнами, выходящими из ванной, был чей-то заросший сад, на который мне всегда очень нравилось смотреть, и он становился немножко только моим садом тоже.

Мы спустились по лестнице, ведущей к морю, и устроились на пляжных полотенцах. Сейчас начинался отлив, или прилив ещё не наступил, поэтому пляж ещё не стал морским дном, а извилистая линия, покрытая галькой и ракушняком уходила в обе стороны.

Теофиль остался сидеть и смотреть на море, когда я вошла в воду. Погода была восхитительной, и казалось, что всё вокруг разделяет мою беззаботность, радость и счастье, и даже чайки, кружившиеся над прибрежными скалами, кричали как-то по-особенному, а вокруг, насколько хватало глаз, простиралась безбрежная воднрая гладь, и вода струилась вокруг меня и обволакивала жидким золотом.

«Теофиль, идём поиграем! — позвала я Теофиля, занимающегося своим самым любимым делом на пляже, а именно — просто сидящего и глядящего на воду. — Идём поиграем, как раньше! Вода замечательная и очень тёплая!»

Каждая фраза падала, как овальная капля жидкого золота, и золотые капли воды играли у меня на коже. В этот момент я чувствовала, что всё обязательно сбудется, и будет очень-очень хорошо; потом, когда мы вернёмся в Париж, мы наконец-то соберём все документы, заключим ПАКС, я получу документы, а потом, когда родится Матью, наконец-то наступит та самая счастливая и долгожданная жизнь, о коорой Теофиль говорил мне в течение всех этих трёх лет ожидания.

Правда, в Сорбонну я не попаду, но мне и это и не было нужно никогда; а проблем с жильём точто возникать не будет, потому что, как мне неоднократно говорили, мать с ребёнком, тем более, французским, никогда не останется на улице. И Париж…как я убеждалась уже много раз, при наличии документов здесь можно найти работу даже за полдня, не говоря уж о сроке в неделю; не зря же Париж — волшебный город, где сбываются все мечты? И для нас наконец-то наступит такое долгожданное, тёплое, хорошее и заслуженное счастье, и та жизнь, которая до сих пор казалась только недосягаемым чудом, наконец-то станет явью и реальностью, и дни, однообразно-счастливые, будут нанизываться друг на друга, образуя нескончаемую вереницу однообразно-счастливых дней, в своём счастье похожих один на другой. И про всё то, что нам пришлось пережить, мы с Теофилем сможем сказать, оглядываясь назад, что «это было вчера», пока это «вчера» не потеряется и не сотрётся где-то в веренице ярких, жизненно-суетливых и прекрасных солнечных дней, как в ворохе листопадных листьев.

«Нет, спасибо, Ноэми, я уууссстал».

«Даже на каникулах?»

«Даже на каникулах. Это психологическая уусссталость. У неё глубокие корни».

Бог Инков исчез, сожжённый жертвенным Солнцем, свет погас. Внезапно я почувствовала холодный ветер на влажной коже; я вышла из воды и вытерлась своим полотенцем.

Когда я оделась и села рядом с Теофилем, он встал и медленно пошёл вдоль берега, но при этом не заходя в воду. Я встала и тоже пошла сладом за ним на некотором расстоянии, но Теофиль словно чувствовал моё присутствие неподалёку и следил за тем, чтобы расстояние между нами не сокращалось. Это продолжалось достаточно долго, пока я не подошла к Теофилю и не заговорила первой; всё-таки как-то страно и тяжело было проводить время рядом с кем-то не разговаривая, и у меня начинало создаваться впечатление, что хотя мы и пришли на пляж вместе, мы всё равно были там по отдельности. Что же всё-таки происходило? Может, это просто какой-то оптический эффект светотени — или сейчас Теофиль очнётся и заговорит со мной, как обычно, и скажет, например, что этот пляж напоминает ему пляж его детства или юности и он ищет что-то интересное, особенное и необычное, и как только найдёт, сразу же покажет мне?

«Мы всё время говорим только о проблемах, — простонал Теофиль умирающим голосом, — ты помнишь, о чём мы говорили раньше? А теперь остались только проблемы».

«Проблемы у нас будут потом, в Париже, — я пробовала быть оптимистичной, но без результата. И вобще, в саомм деле. какие ещё могут быть проблемы, когда всё теперь начало наконец налаживаться и самое страшное уже осталось позади?

«Это у тебя будут проблемы, — поправил меня Теофиль, — пользуйся моментом, пока ты здесь, на каникулах!»

Во многих историях есть конец.

Иногда людей разлучает смерть, а иногда их разлучает жизнь.

И в этой простой фразе, сказанной безразличным голосом, я услышала отдалённые звуки, напоминающие звучание погребального колокола.

Провести хорошие каникулы…а что потом?

Неужели потом, когда я вернусь в Париж, снова без ничего, этот факт, что я провела хорошие каникулы, мог бы мне что-то дать или чем-то помочь? И, может, вместо того, чтобы провдить хорошие каникулы, нужно было с самого начала задумываться о том, чтобы сделать себе хорошую жизнь?

Но я тогда прошла слишком мало путей и пережила слишком мало испытаний, чтобы отрезать от самой себя по живому то, что мне не нужно и что мне во вред, чтобы этой ценой продолжать жить. И, сама того не зная, я вела себя, как умирающий от голода, который искренне радуется возможности время от времени есть маленькое и красиво сделанное и вкусное пирожное, а в остальное время испытывать муки голода, вместо того, чтобы озаботиться пусть даже и наличием только чёрствого хлеба, но зато на каждый день. А пирожные…пусть пирожное время от времени себе позволяют те, у кого на каждый день есть насущный хлеб и которым не грозит голод, но проблема заключалась к том, что как раз-таки этого самого хлеба у меня и не было. И пирожное и стало для меня превыше хлеба насущного.

Я поделилась некоторыми своим соображениями по этому поводу с Теофилем и, ожидаемо, ему это совершенно не понравилось.

«Это называется «плевать в суп», — начал Теофиль угрожающим тоном, который после того утра, когда мы получили из Комиссии негативный ответ, стал мне хорошо известен, — я не очень-то это люблю. Представь себе всех этих эмигрантов, которые никого здесь не знают и которые всегда остаются в Париже, и никогда не ездят на каникулы! Ты провела уже много замечательных каникул и ты ещё осмеливаешься на что-то жаловаться?»

«О каком «супе» ты говоришь? Он будет рано или поздно съеден, твой суп, и не останется больше ничего! А что будет потом, когда не будет уже ничего, а? Может, если уж я и жалуюсь на что-то, то именно на это?»

Похоже, Теофиль не заглядывал так далеко, и десять дней для него таким большим отрезком времени, что думать о том, что будет дальше, не имело смысла, по крайней мере, когда речь шла обо мне.

«Ну, ладно, лаааднооо, хорошооо, раз тааак… — начал Теофиль, удивлённым моим неповиновением, — я приглашаю тебя в кафе, в ресторан, я плачу повсюду за двоих, я готовлю тебе пожрать, я приглашаю тебя на каникулы, и теперь…»

«…и теперь я предпочла бы никогда не ходить ни в кафе, ни в рестораны, и никогда не ездить на каникулы, но взамен иметь нормальную жизнь! Без удовольствий время от времени, но с удовольствием в каждом дне от мелочей! Просто жить нормальной жизнью, как все! Серой и обычной нормальной жизнью, которую даже не замечаешь, настолько она обыденная!»

«Ну, не беспокойся, когда ребёнок родится, я признаю его, и таким образом ты получишь документы благодаря ему, — ответил Теофиль, — тепперь-то ты успокоилась?»

После обычного и ничего не значащего дня, как и остальные дни каникул, которые мы проводили на пляже, мы возвращались домой.

Это было ещё только начало каникул, и дни ещё не были сочтены.

Теофиль хотел, чтобы мы вернулись домой сразу же, но мне совершенно не хотелось быть запертой вместе с ним в доме на остаток вечера, поэтому я предложила пойти ещё немножко прогулятья перед сном, как мы это столько раз делали и раньше.

Если что-то могло ещё выжить, это память о старых добрых привычках и обычаях — и приятные воспоминания. И хотя Теофиль не особо хотел эту прогулку, он всё-таки согласился.

Во время прогулки, которая оказалась скорее утешением вернувшейся внезапной ностальгии, чем чем-то ещё, мы не заметили, как уже стемнело, и теперь, когда вдоль набережной зажглись огни, уже была почти ночь.

Незаметно появились гуляющие, несколько человек.
Мужчина и женщина шли вместе по противоположному троттуару, а их собаа шла следом без поводка. Поскольку псина видела своих хозяев, она начала незаметно и понемногу отдаляться от них, а её хозяева, занятые разговором друг с другом, не обращали на пса внимания, считая, что он всё ещё рядом и идёт следом за ними.

Я не сразу поняла, в какой момент получилось так, что собака бросилась в нашу сторону с громким лаем; мне показалось, что её хозяева не сразу отреагировали, может быть, от неожиданности. И когда собака была уже совсем близко к нам, Теофиль повернулся к животному.

»А чего это ты здесь делаешь? Ты закроешь свою пасть, а?" — спросил он собаку тихим и спокойным, но при этом угрожающим голосом. Шавка, разумеется, не ответила, но попятилась, продолжая гавкать.

— Вы должны держать свою шавку на поводке! — сказал он подоспевшим хозяевам. — Здесь общественное место, а не ваш собственный двор!"

Хозяева увели свою собаку, на эот раз уже на поводке, и мы снова остались одни.

«Это первая собака, которая облаяла меня во Франции», — удивилась я.

«Ну, вообще-то их можно понять, — говорил потом Теофиль, — хозяева выгуливают свою собаку ночью, потому что на улицах никого нет. А в темноте что-то может показаться страшным или непривычным, собака может испугаться и укусить, даже если на самом деле ничего особенного не произошло. И ведь та же самая собака может быть очень спокойной и доброй в течение дня! Я чувствовал, что что-то шло не так, поэтому я и не хотел, чтобы мы пошли прогуляться. а ты настояла. И теперь ты видишь, что произошло? Представь себе, если бы эта собака тебя укусила, мы должны были бы подать жалобу на хозяев, а у тебя нет документов и ты нелегалка...»

Мы поспешно вернулись домой.

Вечер, который должен был стать романтичным, не сделался таковым просто от моего желания, и вдобавок, он оказался довольно опасным. А причиной стало моё совершенно невинное желание, — пойти погулять ночью в порт.

Часы на церкви Сен-Николаса пробили новый час, и его раскаты старой бронзы напоминали все тайны, который могут скрываться в этой древней земле в ночи, которая была старше самого мироздаия.

Ночь подошла к дверям, и погружённая в тишину и темноту деревня казалась беззащитной. И когда мы уже были дома, при свете и в безопасности, я не могла представить себе ту же самую, привычную деревню днём, при ярком солнечном свете, с беспечными и весёлыми отдыхающими и туристами, ресторанами и всяческими развлечениями, просто красивую и богатую деревню на берегу моря.

Ночью она превратилась внезапно в деревню-призрак из страшилок, где только море глухо ворчало и ворочалось в кромешной тьме, а огромные раскинувшиеся дикие заросшие земли скрывались во враждебной темноте; и я поймала себя на мысли, что ночь наступала в конце каждого дня, — но про ночную деревню-призрак я подумала только сейчас. И даже безалаберные хозяева невоспитанной собаки кзаались мне уже не такими реальными, как раньше; в наступающей темноте это просто была вышедшей из теней опасность, которая приняла более привычную для нас форму, прежде чем снова исчезнуть в породившей её темноте.

***

На следующий день снова был восхитительный солнечный день, хотя и облачный, но ясный и беззаботный, с чайками в жемчужном небе, каким и положено быть дням на каникулах. Ночь прошла, и страхи и предчувствия прошлой ночи ушли вместе с темнотой.

Утром, как обычно, мы пошли в кафе «Морская чайка», когда Теофиль увидел, что на пристани шла продажа свежей живой рыбы с только что причалившего корабля.

«Я пойду куплю рыбу, — сказал Теофиль, — и потом я сразу же отнесу её домой, положу в морозильник, а потом сразу же вернусь.»

С двумя чашками кофе я ждала возвращения Теофиля. Поскольку время в ожидани шло медленно, я смотрела вокруг себя; в кафе было мало народа, и семейная пара, сидящая за соседним столиком, судя по всему, жила в доме. который находился рядом с кафе. А перед ними там жила молодая семейная пара с маленьким ребёнком; они часто сидели с открытой дверью, и им была хорошо видна пристань и бухта, и два маяка по оба конца бухты, которые мигали по ночам зелёным и красным. Ребёнок играл на полу на ковре с игрушками, а родители сидели за столом или что-то готовили, а потом, скорее всего, они все вместе уходили «в город» или тоже на пляж. Всё-таки память домов и память каникул — удивительная вещь, когда помнишь и знаешь даже то, чего тебя вроде бы и не коснулось, и лишь задело, как пролетающая ласточка задевает крылом.

Время шло, а Теофиль всё не возвращался.

Со своего места я могла хорошо видеть почти всю дорогу, по которой должен был возвращаться Теофиль; он больше не стоял в очереди за рыбой, значит, он уже точно не только ушёл, но и добрался до нашего дома, и сейчас он должен был уже подходить к кафе. Но его по-прежнему не было видно нигде. Осматривая пустынную дорогу с возрастающим смутным беспокойством, я спрашивала себя, где и как Теофиль мог исчезнуть, днём, на пустынной дороге, где в тот момент даже не ездили машины, и практически в двух шагах от кафе. Я ведь хорошо видела, как он с сумками направлялся к нашему дому!

На этот вопрос мне обязательно нужен был ответ, и я была намерена получить его немедленно.

Я подождала ещё немного, по-прежнему без результата, после чего остаила две чашечки с кофе на столе нетронутыми, уже потому, что, уходя, Теофиль не оставил мне ни цента. чтобы в случае чего я смогла расплатиться с официанткой, и направилась к нашему дому. Что бы там ни произошло, через пять минут я всё узнаю. Вот уже и подоконник нашего дома виден, с горшками буйно цветущей герани, скоро я увижу и входную дверь за поворотом. Но когда я подошла к двери, то обнаружила, что она была заперта на ключ; и никаких следов присутствия Теофиля. Пустынная дорога, тишина, и только голоса из ресторана «Кафе Франции» нарушали общую тишину и идиллию.

Я постучала в дверь, подождала и постучала ещё, но никто мне не открыл. В доме было тихо. словно там никого не было. Всё больше и больше беспокоясь, я продолжала стучать в дверь, не беспокоясь о том, что могли по этому поводу подумать прохожие, но безрезультатно. К счастью, мимо проходила хозяйка нашего дома, она же хозяйка «Кафе Франции»; судя по всему, любопытная старушка проходила мимо, когда выходила из своего ресторана, — или, быть может, кто-то из работников кафе вышел покурить и, увидев что-то интересное, что происходило явно не каждый день и вдобавок с её домом, немедлено сообщил об этом ей но в этот момент я была рада видеть её, как никогда раньше. Две новоявленные единомышленницы встретились перед запертыми дверями и я очень надеялась, что в ближайшее время наше здоровое любопытство будет удовлетворено: я хотела узнать, что же, как и когда произошло с Теофилем, — а хозяйка совершенно законно хотела узнать, что здесь происходило вообще.

«Здравствуйте, мадам Шардон! У вас случайно не найдётся запасного ключа от дома? Мой приятель ушёл и забыл отдать мне ключ, а я пришла раньше него, как оказалось, и теперь не могу войти»,- скзаала я хозяйке.

«Конечно, сейчас я вам его дам, — ответила мадам Шардон, роясь в своей дамской сумочке, — я с самого начала хотела отдать вам два ключа, а потом забыла про него. И ваш друг не предупредил меня, что вы мождете куда-то пойти по отдельности… Вот, возьмите, теперь так будет гораздо удобнее».

Скорее всего, старая хозяйка не ушла далеко, чтобы посмотреть, что же интересного будет происходить дальше, но мне это было уже неинтересно. И если я даже не найду нигде Теофиля, по крайней мере, я буду сидеть и ждать его дома, а не в кафе с двумя чашками кофе, за которые я не смогу заплатить и о чём Теофиль прекрасно знал.

Как только я вошла в дом, я сразу же услышала какой-то смутный шум на втором этаже, судя по всему, по направлению из спальни. Это была приглушённая странная возня, и я не могла понять, что именно она могла означать.

«Теофиль, ты там?» — крикнула я снизу, но не получила никакого ответа.

Возня прекратилась.

Я поднялась наверх и увидела Теофиля с мокрыми волосами и в полотенце, выходящим из душа. Несколько мгновений мы удивлённо смотрели друг на друга, и Теофиль первым нарушил молчание.

«Что ты здесь делаешь?»

«Я хотела спросить у тебя то же самое. Я ждала тебя в кафе, а ты так и не вернулся!»

«Я же сказал тебе, что только зайду домой, чтобы положить рыбу в морозильник.»

"… и ещё принять душ. Надор было всё-таки предупредить, и оставить мне деньги, чтобы я смогла заплатить за кофе!"

Теофиль выглядел потрясённым, — наверное, как и я сама.

Он понял, что я ушла из кафе не заплатив, — а я — то, что он просто ушёл не предупредив и не сказав, что он на самом деле собирался делать, только чтобы провести хоть пару лишних минут без меня, и ни минуты не задумываясь о том, что в это время будет происходить, равно как и том факте, что мне нечем будет заплатить за кофе.

«И ты ушла просто так, не заплатив?!» — Теофиль удивился и вознегодовал так, словно я только что сказала ему, что ограбила банк, убив всех охранников.

Да, такого идиотского вопроса я точно не ожидала.

«Разумеется, я не заплатила! У меня нет денег, чтобы платить в кафе, и вообще нет ни цента. Ты мог бы оставить мне деньги для оплаты кофе, если знал, что не собираешься возвращаться быстро. Разумеется, я к кофе даже не притронулась, так всё и оставила на столе».

Потрясённый, Теофиль начал спешно одеваться.

«Нет, нет, это непойми что, — стонал Теофиль, — это вообще ни в какие рамки не укладывается! Я подумал, что раз уж я зашёл домой, я могу ещё и принять душ. М ыне обязаны быть всё время вместе! Мне нужно время от времени отдыхать!»

«Отдыхай, если хочешь, олько сначала предупреди меня, что уходишь куда-то один, и тогда я с удовольствием останусь дома, и с запасными ключами!»

Судя по всему, о моём варианте развтия событий Теофиль даже не задумывался; но чем спрашивать что-то с себя, гораздо проще и удобнее спрашивать с других.

Одевшись второпях, Теофиль почти побежал в кафе, что на него совершенно не было похоже. За всё время моего знакомства с Теофилем я никогда не видела, чтобы он бегал; более того, я даже не видела его просто спешащим; много раз я видела, что ему почти всегда нужно было отдохнуть, прежде чем начать отдыхать, так что эта «пробежка» оказалась для меня полнейшей неожиданностью. Кто бы мог подумать, что он даже бегать на самом деле умеет!

Теперь всё стало ясным. Теофиль, как и сказал, купил на пристани рыбу и отнёс её домой, чтобы положить в холодильник, а потом ощутил внезапное желание побыть одному. Поэтому он и решил срочно принять душ, именно сейчас и ни минутой позже, и даже не тогда, когда мы бы уже вместе вернулись из кафе домой. И ему это казалось полностью нормальным и логичным.

Мир наоборот.

«Если ты так хотел побыть одному, почему ты не поехал на каниклы без меня? По крайней мере, тебе некого было бы избегать!»

«Нет, я думал, что ты уже большая девочка, и я ошибался… — стонал Теофиль во время медленого бега в кафе, как будто это я оставила его без предупреждения в кафе без единого гроша, — какой же кафкианский мир… в каком кафкианском мире ты живёшь...»

«Какая жизнь, такой и мир. Поменяй мою жизнь, и мой мир изменится тоже, всё очень просто. Я тоже ошиблась в отношении тебя. В любом случае, я никогда не останусь одна с тем, за что не смогу заплатить, и не буду пользоваться этим тоже.»

«И как же ты ошиблась в отношении меня?» — спросил Теофиль, заинтересованный.

«Теперь уже поздно об этом говорить, и вообще, это неинтересно».

«Ну, лааадноо, лаааднооо, хорошооо...»

«Надеюсь, ты догадываешься, что я не боюсь?»

«А если бы официантка вызвала полицию, потому что ты не заплатила за кофе? А ты нелегалка...»

«А вот этого-то я уж точно не боюсь. В любом случае, я к кофе даже не притрагивалась».

«В любом случае, когда заказ сделан, его надо оплачивать, независимо от того, употребил ты или нет.»

«Может, я тебе не сказала ещё, что мне нечем было заплатить за кофе?»

Очевидно, у официантки было достаточно других дел, и когда мы пришли в кафе, наши чашки по-прежнему стяли там, накрытые блюдцами, как я их и оставила. И никакого полицейского фургона, ясное дело, не было и в помине. Судя по всему, вооружённый до зубов отряд полицейских в штатском поблизости от кафе тоже не наблюдалось, — если, конечно, они не решили одеться как отдыхающие, сходить на пляж, а потом тоже купить рыбу и морепродукты.

Никто ничего не заметил, — ни нашего отсутствия, ни нашего присутствия, как будто мы для всех стали невидимыми.
Но в любом случае, для меня день был окончательно испорчен, и возможная встреча с полицией, которая чуть не вышла на след «опасной преступницы, чьё место в тюрьме», благдаря двум чашкам кофе за четыре евро, казалась мне дополнением к этой сцене абсурда. В молчании мы выпили по чашке остывшего кофе и Теофиль сразу же заказал ещё две, но уже горячие.

Официантка сразу же принесла их, потому что к тому моменту народа в кафе было уже очень мало и отдыхающие разошлись; по всему выходило, что сегодня вечером мне спать на нарах не грозило, Французская Республика вместе со своим народом явно не ловили мышей.

И всё-таки потом день продолжался так, как будто ничего и не произошло с утра, только между мной и Теофилем появилась тонкая, прозрачная, невидимая, но прочная и неощутимая стена льда, которую никто из нас при этом не хотел ни потрогать, ни разрушить. И только потом, когда ближе к вечеру мы с Теофилем пошли прогуляться на пляже около дамбы и я взяла его под руку, как обычно, он резко вырвался.

«Попробуй идти немножко одна, как большая девочка», — сказал он, только и всего.

Какое счастье, что каникулы заканчиваются!