Глава 16. Прощание Летучего Голландца (Глава 16)

«Так мало слов, трапы поднимаются вверх.
Глаза в глаза смотри
И не забывай, пойми:
Я буду любить тебя всегда.
Мы пришли из ниоткуда,
Чтоб уйти в никуда.»

Stigmata — «Мы пришли из ниоткуда, чтоб уйти в никуда».

Шёл дождь.
Свет долго тусклел и угасал, пока не наступил поздний вечер.
Чернильные капли пятнами падали и оставались на порванной ткани неба. Словно дрожащие руки пытались продолжить забытый рисунок, и линии смешивались, беспомощно расплываясь в луже разлитого масла.
Был свет, — но не было Солнца, как в момент сотворения мира.

Мы гуляли за церковью Сен-Николаса, там, где за маленькой дамбой россыпь невысоких скал тянется вдоль песчаной линии пляжа, уходящего в море.

Один утёс, выступающий из воды даже во время прилива, казался каким-то таинственным монстром, который упорно плывёт против течения, разбивая грудью набегающие могучие тёмно-зелёные волны в белых пенистых шапках.

«Ты первый, кто не сказал мне, что Грозовой Перевал — всего лишь моя выдумка. И что когда я вырасту, я сначала посмеюсь над этим, а потом забуду», — сказала я Теофилю.

«Конечно, это не выдумка и не фантазия, — ответил Теофиль, — я знал, что этот феномен должен существовать, и он и правда существует. Ты думала о том, что существует на самом деле».

Ты тоже была первой женщиной, которую я знал, которая хотела превратиться в другую только для того, чтобы её полюбили. Ты была первой женщиной, которая хотела стать Анжеликой. До сих пор ещё никто до такого не додумался.

«Интересно было бы узнать, почему он не пришёл тогда за мной с Грозового Перевала, мне всегда казалось, что он обязательно придёт, и никогда в этом не сомневалась. А он так и не пришёл. Мне никто и никогда не говрил о том. что надо ждать его, я просто сама всегда про это помнила и знала. Во время грозы может открыться дверь в другой мир, — кажется, я догадывалась, где должен был открыться портал, но ничего так и не произошло».

«Но он ведь всё-таки дал тебе знак? — спросил Теофиль — Ты мне рассказывала про гигантское колесо, которое прошло как раз за Грозовым Перевалом, и оно сначала сновно поднялось из-за линии горизонта, а потом так же медленно укатилось за него. Такого точно не бывает. Это и был знак, иногда этого вполне достаточно. Он послал тебе зак, вот и всё. Он никогда не придёт».

Это правда, подумала я. Счастье. Все ищут его, даже не зная, имеем ли мы на него право, и будет ли когда-нибудь и для нас тоже счастье.

И об этом мы так никогда и не узнаём, иногда даже до конца жизни.

И как бабочки, летящие к свету, мы бьёмся о прозрачные стёкла, говоря самим себе, что ещё немного, и всё.

А «всё» не наступает никогда.

И никто и никогда не говорил нам о счастье. Никто и никогда нам счастья и не обещал. Нужно просто перестать искать то, что никогда не будет нашим.

Это правда, что счастье существует. Но это не означает, что оно для кого-то из нас. Может быть, всё дело было всего лишь в этом.

Он дал мне знак, чтобы сказать, что думает бо мне. И что он любит меня. И что он никогда не придёт.

Конец.

Ветер усиливался.

Казалось, он тоже помнил о проведённых семи годах ожидания великой вечой любви — им любви тоже, которая всё равно была совсем близко от меня — во мне.

А я не дождалась.

И эти семь лет, проведённые в ожидании, глядя на линию горизонта, показались мне немым упрёком.

А что, если он всё-таки пришёл за мной — тогда, когда я уже уехала во Францию, в ту же грозу и в ту же ночь?

Он пришёл… но двери были заперты, и никто ему не открыл.

И в пустой квартире не было слышно ни звука, и свет больше не горел, — его включить было некому.

Остались только влажные полотенца после наспех принятого душа, остатки супа в полупустом холодильнике — и некоторые вещи, которые хозяева просто не успели ни продать, ни подарить, и которые они уже не успевали и не могли забрать с собой.

Что поделать, если всё то, что было важно и дорого в прошлой жизни, обесценивалось до ломаного гроша на пороге новой, которая ещё даже не началась и ничего не дала, а уже имела право что-то отрицать и требовать?

Цветочные горшки на подоконнике, за которыми раньше так ухаживали, — а теперь эти цветы будет даже некому полить. И, возможно, новые хозяева просто отнесут их на свалку, как и всё остальное. И старые для новых жильцов, но новые и бесконечно дорогие для прежних обои в комнате, которыми была оклеена она вся, и которая в любую погоду и при любом освещении создавала уютный лёгкий свет золотой осени, — то поздней, то ранней. Буква «V», выложенная рядом с оставленным на стене светильником чистыми вишнёвыми косточками в честь волшебника, который тоже никогда не пришёл и не получал отправленых ему писем, но который раскрывал каждый вечер все тайны своей магии и своего волшебства.

В новой жизни это всё стало ненужным.

В жизни, где меня совершенно не ждали.

И далеко позади навсегда остался запах чистых и убранных комнат с чистым бельём и чистыми вещами, слегка смешанный с запахом растений.

Весенняя гроза бушевала за стенами, и белые и голубые вспышки, казалось, били в деревья, трепали ветви черёмухи и плакучей ивы, и лепестки цветущей яблони летали в порывах ураганного ветра.

И дверь открылась.

Магическая дверь между эпохами, между мирами, между реальностями.

Магия была — но чуда не случилось.

«А когда ты отправилась во Францию, была ведь ночь и шёл дождь? Вот так всё и сбылось». — сказал Теофиль.

Да, разумеется. И именно поэтому, наверное, это и была моя ошибка и вина. Непростительная. В том, что я спутала две совершенно разные вещи. Я заставила сама себя ждать целую вечность то, что раньше. как оказалось, было совсем близко.

«А как тебе кажется, что он сделал потом, когда пришёл и понял, что меня там больше нет?» — спросила я Теофиля.

«Конечно, он отправился тебя искать, — ответил Теофиль, — он ведь не дурак. Иначе он просто никогда бы даже не узнал о тебе. Я бы использовал маятник для того, чтбы узнать, где находится от, кого я ищу. А он наверняка тоже что-то использовал. Узнал же он в первый раз, где тебя искать?»

Море билось о скалы и о берег внизу, зелёное и серое.

На берегу в форме полумесяца находились маленькие домики, выстроенные в ряд, и их окна испуганно блестели в предгрозовом свете.

«Посмотри, какой странный корабль!» — сказал мне Теофиль, поазывая корабль неподалёку от дамбы, перед заводью. Вдобавок к начинающимся грозе и урагану, начался прилив, и корабль поднимался и опускался на волнах почти на том же уровне, что и дамба.

«Мне кажется, что он пришёл скорее уж с неба, чем со стороны моря».

«А ведь и правда, очень на то похоже. Ты только посмотри, какого он цвета!»

Это был большой парусник, но все паруса были опущены, и обнажённые мачты почему-то давали ему сходство с кораблём-призраком. Цвета грозового неба, он нетерпеливо покачивался и танцевал на сильных волнах, бьющихв его корпус и покрывающих деревянную палубу пенными брызгами.

«Я видел хозяина корабля, — сказал Теофиль, — только что, когда ты уходила. Потом с корабля спустилась каая-то женщина, может, жена хозяина, и она тоже куда-то ушла. Она несла переоску с кошкой. Когда она спустилась, она повернулась к кораблю и сказала кошке: „скажи “до свидания!» кораблю". Почему бы это? Может, они разошлись, поэтому и спустлись с корабля порознь?

Несколько капель упало на дамбу.

Ветер становился всё сильнее, и скоро почти всё море покрылось белоснежными бурунами, бегущими к берегу. В низком небе клубились грозовые тучи.

Я вспомнила, как давным-давно, гуля с Теофилем по пляжу, я сзаала ему, что в следующей жизни я хотела бы стать белым барашком на морских волнах. Чтобы любди посомтрели на меня и поняли, что ониуйдут, как и все, и только я останусь, вечная, как и само море.

«Посмотри, это он!» — сказал Теофиль.

На другой стороне дамбы, там, где начинается дорога, появился одинокий силуэт незнакомца. Он медленно приближался. Человек был бос, в простой поношенной одежде, которые в скором времени могли превратиться в лохмотья. Длинная спутанная борода падала ему на грудь, и длиные спутанные волосы кудрявились и были с сединой. Странно, но стариком он вовсе не был. Порывы крепчающего ветра играли с его растрёпанной спутанной шевелюрой.

«У вас очень красивый корабль!» — сказал ему Теофиль.

«Спасибо, — ответил незнакомец по-английски, — мы только что прибыли».

«В такую переменчивую погоду?»

«Да… погода… ветер… паруса… — незнакомец показал в сторону своего корабля, в чьих голых мачтах сиротливо и заунывно завывал ветер и которые звенели, словно дрожа от озноба — Скоро будет гроза».

«До свидания.» — сазал Теофиль по-французски.

«До свидания». — овтетил незнакомец по-английски.

«Пойдём поскорее, — сказал Теофиль, — скоро будет одждь, давай поторопимся».

Дождь начался, когда мы были ещё на дамбе; моё длинное платье летелов воздухе, и мне казалось, что со стороны оно должно быть похоже на птицу, которая отчаянно машет крыльями в попытке взлететь. А длинные волосы, уже высохшие после долгого заплыва, приятно и послушно поднималиь и взлетали от малейшегопорыва ветра. Приятно была знать, что какая-то часть меня умеет летать, пусть даже и люди, как известно, летать наяву не умеют. И последнее, что я видела перед тем, как мы ушли, — это силуэт незнакомца. который так и остался неподвижно стоять в полном одиночестве на дамбе, рядом со своим верным кораблём. Ветер трепал его одежду и длинные волосы, но он, казалось, ничего не чувуствовал и не замечал. А его корабль медленно, но неуклоно поднимался, и казалось, что ещё немного, — и вода ыплеснется на дамбу, а потом затопит Барфлёр, и небо сравняется с землёй, полностью ушедшей в океан.

«А ты понял, почему он отвечал по-английски, если хорошо понимал тебя по-французски?» — спросила я Теофиля, которому это внезапно тоже показалось очень странным.

«А ведь верно! Может, он просто плохо говорил по-французски, но при этом хорошо понимал всё, что я ему говорю… Он не англичанин и не американец. Скорее всего, он голландец. У него акцент очень похож. Может быть, это он и есть — Летучий Голландец? А ведь это идея, слышишь? А та дама с кошкой, может, это его жена? Она воскресла, вернулась к нему и простила? И как только они однажды выйдут на сушу, они оба станут наконец свободны? Может, поэтому она и попрощалась с кораблём, и их кошка тоже?»

Незакомец с кораблём-призраком, Летучий Голландец; всё то время, пока он разговаривал с Теофилем, он смотрел на меня, как будто прибыл сюда только с одной целью: увидеть меня. И поскольку ему было нечего мне сказать, мне было нечего ему ответить. Мы просто молча смотрели друг на друга. И мы оба ждали, когда начнётся гроза над дамбой. Ни ему, ни мне некуда было идти, мы пришли, казалось, из ниоткуда, чтобы уйти потом в никуда, и больше никогда не встречаться. И всё-таки мы продолжали куда-то идти, в никуда из ниоткуда. как весёлые пираты из давней песни, услышанной в детстве, — должно быть, чтобы поддерживать равновесие на планете, как и миллиарды других таких же невидимок, как и мы.

Там, где мы оказываемся, мы полностью потеряны, и всё-таи надо продолжать идти, в от короткий миг, когда «ниоткуда» больше нет, а «никуда» ещё не наступило. В этом новом мире нам надо найти убежище, обдуваемом всеми ветрами на постоянно движущейся планете.

… Человек на дамбе пристально провожал взглядом двух прохожих, до тех пор, пока они не исчезли полностью в грозовом полумраке и за стеной дождя, которая, как завеса, понемногу скрывала всё, вышивая сачала еле заметное и тонкое полотно отсутствия, одиночества и расставания. Но и тогда он ещё долго оставался один на дамбе, окружённой со всех сторон ревущими волнами, которые, игнорируя преграду, яростно бросались к его босым ногам. Ярко-зелёные глаза незнакомца смотрели куда-то вдаль, — туда, за пелену дождя и зелёных морских волн, бросающихся в первобытной ярости на узкую кромку суши, куда ушла женщина с распущеными длинными волосами и в длинном платье, похожем на птицу, которая хочет улететь в небо, но не может оторваться от земли. Она только что вернулась с пляжа, она д этого вышла из воды, и её волосы уже высохли; сейчас, наверное, они уже снова намокли, — но уже от дождя… А тогда её волосы, разлетевшиеся на ветру, казались далёким напоминанием о том, что когда-то мы все, должно быть, умели летать…

Человек, оставшийся на берегу моря во время урагана, спустился в каюту корабля. Его корпус слегка посрипывал и корабль ощутимо качало.

Войдя в каюту, освещённую необычно ярким грозовым светом на берегу океана, он достал маленький лист бумаги, слега помятый и пожелтевший от времени, как самое большое сокровище. Его края цвета были цвета окисленной старой меди и мягкими, как мох, податливо-разбухшими по краям, словно края старого магического фолианта в одну страницу, где столетиями хранится самое могущественное и важное заклинание.

Несколько долгих минут незнакомец разглядывал этот старый рисунок, выполненный на старом листке пожелтевшей бумаги.

На нём молодая женщина с длинными волсами, растрёпанными ветром, в длинном платье, удаляется, идя по дамбе. Её волосы треплет ветер, а платье надувается колоколом, когда вокруг неё бушует ураган, неожиданно начавшийся на берегу моря и стремительно набирающий силу. Если долго смотреть на рисунок, то начинает казаться, что ещё немного, — и женщина уйдёт, растворится в длинной дороге, по которой она уходит.

Ураган за перегородками корабля продолжал бушевать, и корабль мягко качало на волнах.
Капли дождя застучали по иллюминатору корабля.

Мужчина взял карандаш и написал под рисунком:

Женщина под дождём.

КОНЕЦ.