Майя

МАЙЯ. СТРАХ.
Страшно… Очень страшно… Люди такие большие, чужие! Я такая маленькая и беззащитная! Как бы уменьшиться, чтобы меня не заметили? Моя нянька тоже большая и чужая. Слышала, что у кого-то есть родители… А ещё бабушки и дедушки… Интересно, как это, когда ты нужна своим родителям? Слышала, что бабушки любят своих внуков и внучек… А ещё, балуют их. Как это – баловать? Вокруг столько нянек с детьми… Ни разу не видела родителей с детьми в сквере, где я гуляю!
Вон, у мальчика не получается «куличик». Нянька выхватила совочек из его рук и начала сама делать «куличики», приговаривая:
— Не так надо! Смотри, вот так, и вот так!
Мальчик тянет ручонки, чуть не плача:
— Дай! Дай!
— Смотри, как ровненько получается, — нянька не обращает внимания на канючащего ребёнка. Главное куличики «получаются» ровные!
А вот та девочка постарше пытается научиться ездить на велосипеде. С ней нянька-мужчина, единственный на этой площадке.
— Крути педали, я тебе говорю! – окрик мужчины заставляет повернуться в его сторону всех нянек на площадке. С ничего не выражающими лицами, они отворачиваются от мужчины, как будто, так и должно быть.
— Не отпускай меня! – жалобно просит девочка, изо всех сил стараясь нажимать на педали. Ноги до педалей слегка не достают, сил не хватает.
— Давай, крути педали, говорю! Я в твои годы уже гонял на велике по дворам на перегонки с соседскими мальчишками!
Девочка переваливается на один бок, чтобы дотянуться до педали и тут же теряет равновесие, заваливаясь на руки своего няньки.
— Равновесие держи! – гаркнул мужчина.
Мальчик отнял от девочки ведёрко, а девочка ударила мальчика по голове совочком. Две няньки, за минуту до инцидента мило болтающие на скамейке, подскочили к ревущим детям, громко ругаясь.
— Ты зачем ударила мальчика по голове?!
Шлепок по попе, и громкий рёв привлек к себе внимание всех нянек. Другая нянька кинулась отряхивать песок с головы мальчика, приговаривая:
— Ну, что вы не поделили? Отдай ей ведро, немедленно. У тебя есть своё! Нельзя, что ли играть спокойно? Дайте нам поговорить!
Девочка с косичками качалась на качелях. Другая девочка в панамке тоже захотела покачаться и говорит:
— Дай и мне покачаться…
— Я ещё не накачалась, — отвечает девочка с косичками.
Через некоторое время девочка в панамке опять просит покачаться.
— Не-а, — девочка с косичками показывает язык.
Девочка в панамке идёт жаловаться няньке.
— А она не даёт мне покачаться на качелях!
Толстая нянька с красным лицом поднимается со скамейки и идёт разбираться с девочкой с косичками.
— Эй, девочка, дай покачаться ребёнку! – обращается она к девочке с косичками.
К качелям тут же подскакивает другая нянька, тощая, в очках, и начинает противно верещать:
— Не трогайте ребёнка! Она только что села на качели, что Вы лезете!
— Милочка, а Вы не в курсе, что бог велел делиться? Ваша уже давно качается, пусть уступит другим!
— Ещё чего! — верещала очкастая. – Моя тоже долго ждала, когда качели освободятся!
Тут к ним начали подходить другие няньки и, забыв про своих детей, включились в спор. Сразу образовалось два лагеря. Один за девочку с косичками, другой за девочку в панамке. Спор разгорался, привлекая всё новых участников.
Тем временем девочка с косичками, и девочка в панамке дружно пошли рвать цветы на клумбе, оставив качели пустыми.
Страшно… Слишком много людей, слишком громко.
— Ну что, пора обедать… — сказала моя нянька, которую я почему-то должна была называть бабушкой. – Пойдём!

Я в больнице. У нас карантин – родственников не пускают. Страшно… Однажды ко мне пришло много людей в белых халатах. Молодой симпатичный доктор достал фонендоскоп и приложил к моей груди.
— Дыши глубоко, — сказал он не глядя на меня.
Я старалась дышать глубоко, но видимо у меня не очень получалось, так как он опять попросил меня дышать глубже.
— Будешь хорошо дышать, я принесу тебе конфетку, — пообещал мне доктор.
Я старалась как могла. Наконец он убрал фонендоскоп, и, не глядя на меня, вышел из палаты. Все остальные ушли за ним. Я осталась ждать, когда он принесёт конфетку. Через неделю меня выписали, но конфетку он так и не принёс, и больше не приходил.
«Они ещё и врут…» — думала я про этих страшных взрослых. «Или я так плохо дышала, что не заработала конфетку?»

МАЙЯ. ЖАДНОСТЬ.

Всё детство я собирала что-нибудь. Сначала это были стёклышки необычного цвета, ржавые ключи, потерянные кем-то, фантики от конфет, обёртки от мыла, спичечные коробки. Подросла и начала собирать марки. Но со старыми, никому не нужными «сокровищами» расставаться не собиралась. Рисовать никогда особо не умела, но тщательно хранила все свои рисунки. Однажды, помню, как-то обиделась на взрослых и, не зная, как выразить свою злость и безысходность, просто разорвала в клочки свой недавно законченный рисунок. И тут же пожалела об этом – теперь будет на один рисунок меньше! У меня началась настоящая истерика. Никто не пришёл меня утешить.

На праздники бабушка пекла фирменный пирог. Он был такой вкусный, что я ела и ела, пока живот не раздувало. Остатки пирога стояли на кухне под полотенцем. Я ложилась спать, но мыслями была у пирога. А вдруг, когда я проснусь пирога уже не будет! Немного переварив всё вкусное, попавшее в мой желудок на празднике, я тихонько шла на кухню, отрезала себе ещё кусок пирога и запихивала в раздувшийся желудок, запивая водой.

МАЙЯ НИКИТИНА. ЗАВИСТЬ.

Зависть очень жадная. Всю жизнь смотришь на других и сравниваешь с собой, убогой. У неё длинные волосы, а меня всегда стригли коротко, объясняя это удобством. Кому удобно? У одноклассницы появился пенал на магните, а у меня дурацкий пластмассовый, кокой есть у каждого второго школьника. А этот троечник сегодня получил пятёрку – почему не я? Все тусуются после школы, а мне надо идти в музыкальную школу. Все развлекаются, а мне надо учить гаммы. Взрослые могут смотреть кино допоздна, а меня загоняют спать, хотя спать совсем не хочется… И так до бесконечности. Полагаю, моя низкая самооценка сыграла в этом не малую роль.
Когда мама приходила с работы, а приходила она довольно поздно, первое, что я слышала:
— Уроки сделала?
— Сделала, — всегда отвечала я, даже, если что-то не доделано. Опять же, страшно говорить правду.
— Какие оценки в школе? – продолжение допроса.
— Математика четыре, русский три, — осторожно отвечала я.
— Серая троечница! – бросала мне мама, презрительно скривившись и дальше был полный игнор.
Вот так потихоньку и выдрессировали меня на низкую самооценку и, как следствие, зависть к тем, кого не давили интеллектом.
Такое же отношение распространялось и на уборку в квартире. Когда я подросла, я вдруг поняла: прежде чем презрительно кривиться, нужно сначала было научить.

МАЙЯ НИКИТИНА. ГОРДЫНЯ.

Обратная сторона чувства неполноценности – гордыня. С одной стороны, я завидовала одноклассникам, а с другой я всегда считала себя выше их. Как же, семья музыкантов! Культура, типа, театры, филармония, книги и прочие атрибуты культурных людей. Как следствие – замкнутость. Я никогда не знала о чём говорить с ровесниками, да и со многими взрослыми. С ними было скучно. Хотя сейчас, задним числом, я понимаю, что и со мной было не шибко весело и интересно. Сюда же я отношу вопросы типа: а что обо мне подумают? С одной стороны, какое мне должно быть дело до мнения других людей с моей-то гордыней. А с другой получалось, что каждое слово критики в мой адрес или косой взгляд вызывал гамму чувств: от страха до «жизнь не удалась». Боясь чьей-то оценки, особенно мамы, я перестала делать вообще чтобы-то ни было. Отсюда и отсутствие хобби. Ибо делать плохо, что всегда бывает с новичками, нельзя, так как доказывает лишний раз мою неполноценность. А делать хорошо с первого раза априори не получалось.
А иногда меня пробивало на раздражение, плавно перетекающее в злобу и агрессию. Бывало, и довольно часто, я просыпалась уже изрядно раздражённая. И тогда доставалось всем, кто под руку подвернётся. Если вечером я спокойна могла пережить невымытую посуду в раковине, то с утра я могла наорать на мужа и ребёнка, что могли бы за собой и убирать грязь, а я им не домработница.
МАЙЯ ДМИТРИЕВНА. РЕВНОСТЬ.

С возрастом жадность до внимания к моей персоне переросла в ревность. Ревность к однокласснице, с которой мы ходили вместе, если она вдруг заговаривала с кем-то другим. Поэтому у меня и не случилось ни одной подруги. Ревность ко всем, кому улыбался мой ребёнок. Ревность к работе мужа, хотя и поговорить-то мне с ним было не о чем. Эта ревность вызывала прямо-таки детскую обиду. И, как следствие, я замыкалась в себе ещё больше.
Ревновала мужа к бывшей жене, хотя и старалась делать вид, что меня это не волнует. А вот к его старшей дочери ревновала уже почти открыто.

МАЙЯ ДМИТРИЕВНА. ЗАВИСИМОСТЬ.

К несамостоятельности меня приучали с детства. Что одеть, какую причёску носить, чем заниматься в свободное от учёбы или работы время, всё решалось за меня так незаметно, что я думала, что так и надо. Стоит ли говорить, что одобрения мамы я ждала всегда. Возможно неосознанно… Прислушивалось к её мнению по любому вопросу и старалась соответствовать. Но когда, следуя её совету, я получала результат её не устраивающий, почему-то всем своим видом она показывала, что я не оправдала её ожидания. Как будто это только от меня зависит!
Особенно меня добивала её реакция на мои болезни. Во-первых, по её вескому мнению, мне болеть не полагалось. Но если уж я заболевала, то будьте уверены, она всем видом показывала, как я её подвела, повесив на неё всю работу по дому, да ещё и в придачу не очень взрослого ребёнка. А ведь ей приходилось зарабатывать деньги, чтобы содержать моего ребёнка! Как будто это не её внук. У меня складывается впечатление, что выбрать мужа она предоставила мне самой, только чтобы потом вволю попрекать моей никчёмностью.
Когда мамы не стало, я впала в зависимость от мужа, предоставляя решать всякие бытовые вопросы, выходящие за рамки обыденности ему. Тут как раз в полной мере проявилось мамино воспитание. Делать что-либо в этом мире я боялась, а все решения мужа встречала с недовольством. Наверное, моя гордыня лучше знала, как надо…

Я. ТЕРПЕНИЕ.

С мужем, в отличие от мамы, я чувствовала себя более-менее на равных. Поэтому, за двенадцать лет совместной жизни, я смогла наконец-то самоидентифицироваться. Я начала разбираться в том, что мне нравиться, а что нет. Что могу сделать сейчас, а что отложить на потом, под настроение. Но это уже позднее. А поначалу я старалась сделать для мужа что-то приятное, позаботится как-то на свой манер. Готовила к его приходу с работы ужин, смотрела с ним то кино, которое ему нравиться, опять начала курить, потому что за компанию… И, конечно, подарки на праздники и день рождения. Его реакции на мои действия чем-то напоминали мамины. Еда была не такая вкусная, то пересолила, то не доварила, то, просто не нравится детсадовская еда… Подарки тоже критически осматривались и оценивались… Подарила портмоне… Не подошло по размеру и количеству кармашков. Он купил себе в этот же день другое и демонстративно раскладывал в кармашки карты, мою, надо сказать не самую лучшую, фотку. Мои возражения не принимались, так как главное ему нравилось…
Постепенно я перестала делать для него вообще что-либо. Жили каждый в своей комнате, ели каждый свою еду, смотрели каждый свои фильмы…
А ещё по пьянке он любил много и сумбурно говорить. Поэтому вынуждал меня слушать. Темы для разговоров он выбирал по своему вкусу, мои интересы не учитывались. Поэтому говорить я стала ещё меньше. Иногда взбрыкивала и устраивала скандалы. Но, со временем, научилась воспринимать окружающее как стихийное бедствие, которое надо пережить, или просто как белый шум.
Возможно я стала циником, в том числе и благодаря мужу и ребёнку.

Я. ПЕРЕПУТЬЕ

К своим шестидесяти годам я осталась одна. Жадность и зависть сошли к минимуму. От этих качеств личность не избавиться никогда, иначе она бы не была личностью. Гордыня и обратная сторона самоуничижение? Тоже сильно уменьшились. Я не считаю себя ни хуже, ни лучше других. Просто я такая, какая есть. Но с другими мне до безобразия скучно. Поэтому я стала мизантропом. И мне это нравиться.
Страх… Страх остался. Не такой сильный, как в детстве и юности, но всё же… Конечно на кладбище ночью я не ходила, дабы проверить своё бесстрашие. Но жизнь подвела меня к выводам, что бояться нужно прежде всего живых людей. Вот от них то я и прячусь.
Остаются только мои мысли и чувства. И информация о мироустройстве. Сейчас во мне пытаются прийти к равновесию две системы. Одна, тщательно по крупицам собираемая мной в течение всей моей жизни, и другая – вычитанная в одной древней книге. Эти две системы взаимоисключают друг друга. И обе являются истиной… Уже полгода пытаюсь совместить не совместимое. Получается плохо…
Зато теперь я готова уйти за край в любой момент. Меня здесь больше ничего не держит. Но и торопиться за грань не вижу смысла – там тоже, что и здесь. Осталось только проверить один очень важный вопрос. А боюсь ли я смерти?