Акрофобия

О том, что у него акрофобия, Виталик узнал в тринадцать лет.
Дело так было.
Миха Королёв по прозвищу Косое Рыло, друг виталиков, книжку одну подсунул. «Почитай, — говорит, — про психов. Прикольна-а-ая…»
Виталик по началу-то поупирался: «Не хочу про психов, у меня про капитана Блада ещё не дочитано.» А Косое Рыло пристал, как репей к штанине — возьми да возьми: «…зря, что ли, я её у мамки стянул?» А мамка у Михи — в нервенном отделении тогда работала. Ну Виталик и взял.
Полистал-полистал, и вдруг — Бац! Да как прочтёт! Да как подскочит! Ёлы-палы! Что такое?! А у меня-то, оказывается, болезнь есть, — акрофобия!!! А я-то раньше думал, что просто высоты боюсь!

А про боязнь высоты дело так было. Поначалу-то, как родился, Виталик того страха не ведал. Стол в роддоме, он, знаете ли, с бортиками был, — не страшный совсем. Лежи себе хоть всю жизнь — не свалишься. Только б сиську давали.
А как стало Виталику десять лет, папка его с собою в горы взял. Не то чтобы папка Виталика был турист какой. Ничего подобного, зря вы подумали. Нет, он больше насчёт побухать специализировался. Но тут папкин профсоюз (не по бухлу, а с завода) организовал поездку в горы, в Приэльбрусье. Ну а раз в Приэльбрусье, то тут даже не член профсоюза Виталик понял, что без водки никак не обойтись.
Короче, как только в автобус сели, тут же весь папкин профсоюз (не по бухлу, а с завода) начал из сумок стеклянным звенеть. Виталику, правда, не наливали — он же, по малолетству, членом профсоюза не был. Но закусить ароматной бужениной и солёным огурчиком и ему перепало — расти, малец! А как вырастешь, мы тебя обязательно в профсоюз примем. Если не с завода, то по бухлу уж точно. А, может, это вообще один и тот же профсоюз. Виталик не очень-то понимал — есть ли между этими профсоюзами разница и, если есть, то какая.
Только до Приэльбрусья доехали, тут же вечер настал. Виталика в дощатом домике под два одеяла спать положили, а профсоюз ушел на заседание.
По ночам, даже летом, в горах довольно холодно. Виталик, несмотря на два одеяла, всё никак согреться не мог. Лежал, скрючившись, под своими двумя одеялами, дрожал да слушал мужской хохот и женский визг.
Зато утром красота случилась неописуемая! Бездонная синь над головой, солнце в полнеба и холодок под рубашкой. Смотрит Виталик на эту красотищу, вертит головой, и радуется картинке: Тут, где домик дощатый, члены профсоюза и не член Виталик, — трава зеленая, речка по камням стрекочет и костёр жарит; а там, чуть вдали, — вместо горизонта — горы в снегу.
Члены профсоюза позавтракали вчерашними остатками (Виталика тоже угостили), похмелились (Виталика — не угостили), покричали в бадминтон, погрузились в автобус (Виталика тоже взяли) и покатили к станции канатной дороги.
Не скажу как теперь, а в те годы таких станций несколько было. Сел с опаской в дощатое креслице, тебя потащило наверх, потащило, а потом — вставай, пересаживайся в другое креслице. И опять канатка наверх тянет. Так — несколько раз. А самая верхняя станция — всё ещё строилась. Строилась, но креслица туда уже таскали членов профсоюза. Ну и Виталика заодно. А там, на самом верху, всё косое: горные склоны, ущелья, чёрные тени. И над одним из склонов — плита бетонная нависает.
Плита эта, продолжение пола самой верхней станции, здоровенная была. Одним концом своим, там где станция, она в склон упиралась. Зато другим — над пропастью нависала. И по какой-то причине (видать, строители доделать не успели) ограждения у плиты не было. С той стороны, где станция — оно-то не страшно совсем. Раз — и уже склон. Словно со ступеньки в подъезде спрыгнул. Зато с другого конца…
А я забыл вам сказать, что у папки Виталика фотик был. «Смена-8М». Классный такой, маленький. Жужжал забавно и щелкал. Ну и, понятное дело, лучший вид был не там, где станция и члены профсоюза, а там, где обрыв и нет ограждения. Во всяком случае так папка Виталикин считал.
Вот папка Виталику и говорит: «Сынок, сгоняй к краешку плиты, я тебя щёлкну». Ну и Виталик, значит, бодренько так порысил к обрыву. А как осталось метра 3-4, что-то его в живот-то и толкнуло. Обернулся он, значит, к папке: «Щёлкай». А тот: «Да чё ты! Давай ближе». Ну, Виталик, потопал ближе. А папка: «Да не ко мне, остолоп, ближе! К краешку! А то вида нет!» Ну Виталик давай пятиться. А то невидимое, что его в живот толкнуло, уже в груди сидит. И такое большое: тук-тук-ту-тук. Медленно так. Язык шершавый стал. Лоб липкий. Между лопаток и под мышками — пот заструился.
До конца-то плиты всего с полметра осталось. Стоит Виталик – руки-ноги раскинул, коленки дрожат — умора! Членам профсоюза смешно, а папке Виталикиному обидно: «Чё застыл, исусик! Ровно встань!» Виталик попытался. Честно. Но тут, подлое дело, голыш под правый кед извернулся. Небольшой, с Виталькин кулак.
Ну, сами понимаете, конструкция кед-голыш-бетонная плита — вещь ненадёжная. Вот Виталик и оступился. Взмахнул руками и гукнул с плиты. Только его и видели.
Чё, страшно? Испугались? Да не бойтесь вы! Наврал я всё! И про Мишку наврал, и про книжку наврал. Никогда Виталик не узнал, что у него акрофобия. Он, когда с плиты слетел, здорово головой о камень приложился. С тех пор не то что про психов или там про капитана Блада, даже про Колобка прочесть не может. Только и делает, что сидит сиднем в кресле с велосипедными колесами да слюни пускает. Так всю жизнь и просидел.