Последний бросок

Последний бросок

Пролог

А вы, мой дорогой читатель, верите в Святого Николая, Санта Клауса или Деда Мороза? Верите? Точно верите? Вы, всерьез, до сих пор надеетесь, как маленький ребенок, что какой-нибудь, никому не известный или известный, добрый волшебник, вам принесет подарок, который вы давно и безнадежно ждали? Красивую машинку, что вы так долго просили у родителей, паровозик, плюшевую собачку или куклу Барби, с длинными ресницами и голубыми волосами, которая, к тому же, может что-то говорить? Вы, что, действительно, в это верите? Правда верите? Тогда вам не надо это читать. Абсолютно. Вы, может быть, спросите, почему? А потому что все, что вы можете прочесть далее, разобьет в пух и прах все ваши розовые мечты и бесплодные надежды на мировую справедливость и на возможный, более или менее, благоприятный исход и веру в хороших, добрых и порядочных людей. Но если, вы все-таки, не смотря на мое предупреждение, продолжаете это читать, то для вас, и только для вас, последует продолжение. И еще, читая эти строки, пожалуйста, забудьте и никогда больше не вспоминайте такое понятие, как «милосердие», а для наиболее продвинутых индивидов, «эмпатия», его нет, и не может быть никогда в нашем и без того очень скудном лексиконе. Считайте, что это никому не нужный, бесполезный атавизм и эвфемизм и, если вы с этим согласны, то можете читать дальше. Вы сами этого, к нашему огромному сожалению, захотели. Итак, дорогие друзья мои, на всякий случай, опорожните мочевой пузырь, пристегните ремни, если они у вас есть и запаситесь попкорном, мы начинаем!

— Расчет, антенну развернуть! – скомандовал сержант, начальник расчета, татарин, Федор Жандаров, и мы выскочили из кунга, когда машина остановилась, скрипнув тормозами. Если все объяснять более простым, гражданским языком, то развертывание антенны, дело для нас, бойцов роты спецсвязи, было, в общем-то, довольно привычное. Есть даже норматив для такой работы, двенадцать минут по регламенту, если я, конечно, уже ничего не путаю. И это развертывание, ничего сложного, по своей сути, из себя, не представляет. Просто нужно достать из этого самого кунга составляющие алюминиевые части этой антенны, и, разложив последние на земле, сочленить их между собой, и сделать так, что бы эта точка стала еще одним звеном системы связи. И это все, выше сказанное, было бы достаточно просто и обыденно, если бы по нам сейчас, в данный конкретный момент, не начали стрелять эти бородатые парни с чалмами на головах. А стреляли они, и этого нельзя не признать, довольно прицельно и кучно. Вот, уже, и мой дружбан, и земляк, Юра Смирнов, упал, матерясь, схватившись за коленку.

— Юрик! – крикнул я, сдергивая с плеча свой АК-47, — ложись, по нам стреляют!

— … мать,- ответил мне Юра, корчась на пыльной земле.

Я бросился к кунгу, и на ходу снимая автомат с предохранителя, залег под днищем машины. Стрельба не прекращалась, и пули душманов взбивали фонтанчики пыли на грунтовой дороге и насквозь прошивали тонкие стенки кунга. Наши ребята из расчета нестройно отстреливались и я, выглянув из-за колеса машины, тоже дал несколько длинных очередей в сторону засады.

— Серега, помоги! – услышал я слабый голос Юрика и оглянулся. Юра беспомощно лежал на том же месте, одной рукой сжимая автомат, а вторую протягивая ко мне. Еще я увидел, что под ним уже натекла небольшая красная лужица, видно Юра был серьезно ранен.

— Юрик, держись, я сейчас! – крикнул я ему.

Я, было, уже рванулся к нему, но передо мной заплясали пыльные фонтанчики от пуль и я снова залег под кунг, дожидаясь более удобного момента для броска.

— Мужики! – сквозь выстрелы услышал я голос сержанта Феди, залегшего за большим валуном, — патроны берегите! Я попробую связаться с базой!

Да, с патронами было плохо, мой боекомплект уже заканчивался, а вот у тех бородатых дядек, которые по нам стреляли, проблем с патронами, похоже, не было. Однако нужно было как-то вытаскивать, Юрика. Я оглянулся на то место, где я его видел в последний раз и почувствовал, как сердце с болью сжалось в груди. Юра лежал все там же, в луже крови, вытянув ко мне руку и уткнувшись лицом в дорожную пыль. Я уже хотел, было, броситься к нему, когда рядом со мной раздался оглушительный взрыв, и я провалился в темноту.

* *

Когда я очнулся, то ничего не увидел, кругом была черная, кромешная тьма. Я, первым делом, вспомнил про свой карамультук и подумал, что нужно его как можно скорее найти, но мне не удалось пошевелить руками. Я попробовал подвигаться еще раз, и не смог. И здесь меня охватила тихая паника. А тихой паника была оттого, что я не мог издать ни одного звука. Я не мог даже выругаться.

“Неужели меня контузило?” – в ужасе подумал я.

Я еще раз попробовал пошевелиться и опять не смог этого сделать. Трудно, а вернее, все-таки, сказать, невозможно передать словами весь ужас моего состояния, потому что я уже не раз видел то, что творили эти мирные дехкане с нашими ребятами, которые попадали к ним в плен.

“Ну, все, мне писец”, — обреченно подумал я и в это время услышал, что рядом со мной кто-то разговаривает.

— Как вы оцениваете положение вашего пациента, коллега?

— Да, как вам сказать, коллега, — услышал я чей-то ответ, — мы постарались, насколько это было возможно, его стабилизировать. И все было бы не плохо, вот только высокая температура пациента внушает большие опасения.

— Ну, с такими повреждениями трудно ожидать чего-то другого. Другой бы, на его месте, давно уже умер, а этот товарищ все еще цепляется за жизнь.

“Это они обо мне, что ли, говорят? – подумал я, — а почему по-русски? Значит я не в плену? А где? Наверное, в госпитале?”

— Вы знаете, коллега, я и сам был поражен, когда его к нам доставили. Случай сам по себе уникальный. Судите сами: огромная потеря крови, повреждения внутренних органов не совместимые с жизнью, вдавленный перелом височной кости, а он все еще жив. Воистину поверишь в существование Бога, хоть я и атеист.

— Полностью согласен с вами, коллега, — услышал я ответ, — в моей практике я такого не припомню. Родственников поставили в известность?

— Да, говорят, дочь уже приходила, но я ее не застал. Жена, вроде бы как, должна скоро подъехать.

“Какая дочь? Какая жена?” – удивился я, — “наверное, это не обо мне говорят…”

— Давайте, коллега, еще раз проверим болевые рефлексы нашего пациента, — снова услышал я мужской голос, и почувствовал, как мне в ногу стала впиваться острая игла. Боль от иглы была очень сильной, но я не мог не то, что бы пошевелиться, я даже был не в состоянии издать ни малейшего звука.

— Реакции, похоже, нет, — раздался рядом голос, — давайте проверим руки.

Я почувствовал, как игла стала впиваться в руку. Боль постепенно нарастала, и когда она уже стала нестерпимой, я потерял сознание.

* *

— Каша еще осталась. Будешь? – спросила меня Таня.

Странный вопрос. Конечно буду. Мне, вечно голодному студенту, находящемуся здесь на сельскохозяйственной практике, в подмосковном колхозе, в Луховицах, постоянно хотелось есть. Но я, конечно, ни за что бы в этом не признался. Тем более Тане. Она тоже была в нашем стройотряде и работала на кухне поварихой.

— Ну, положи немного, — скромно ответил я.

Таня наложила мне полную тарелку каши и, положив на столик хлеб и ложку, сказала:

— Приятного аппетита.

— Спасибо, — ответил я и принялся за кашу.

Таня ушла на кухню и принялась мыть посуду, гремя алюминиевыми тарелками. Я сегодня по графику работал подсобным рабочим в столовой, и в мои обязанности входило снабжение летней кухни водой, вынос отходов и помощь поварихам в уборке помещения кухни и столовой. Я съел кашу и отнес миску на окно раздачи.

— Спасибо, — сказал я.

— Пожалуйста, — ответила Таня, не отрываясь от мытья посуды.

— Может помочь? – спросил я.

— Да нет, не нужно, — ответила Таня, перестав мыть тарелки, — это не мужское дело. Сейчас Ленка придет, поможет.

Лена, это подружка Тани, они с ней по очереди работали в столовой.

Потоптавшись возле раздачи, и не зная, что делать дальше, я сказал:

— Ну, я тогда пойду?

— Иди, конечно, — ответила Таня, повернувшись ко мне и сдувая со лба каштановые кудри.

Я посмотрел на нее, и у меня, где-то в районе груди, возникло какое-то странное чувство. Мне почему-то не захотелось отсюда никуда уходить. Мы с Таней учились в параллельных группах и иногда встречались взглядами на переменах, не зная друг друга даже по имени. Впрочем, я не уверен, не знала ли она меня раньше по имени, а вот я, точно не знал, как ее зовут. И может быть, мы никогда и не познакомились, если бы не этот третий трудовой семестр.

— Ну, пока, — сказал я.

— Пока, — ответила Таня, и неожиданно для меня, сказала, — сегодня воскресенье, в клубе будет дискотека. Ты придешь?

Я растерялся.

— Н-н-не знаю.

Честно говоря, танцор из меня был никакой. Но разве мог я ей в этом признаться?

— Приходи, я буду тебя ждать, — Таня отложила в сторону мочалку и подошла к окну раздачи.

Она посмотрела на меня своими большими карими глазами, и у меня сердце замерло в груди. Потом она вытерла о полотенце мокрые руки и, коснувшись моей руки, тихо, глядя мне в глаза, спросила:

— Сережа, ты придешь?

— Приду, — только и смог вымолвить я, загипнотизированный ее взглядом.

И я пришел вечером на дискотеку, и Таня учила меня танцевать, и как ни странно, научила. Особенно хорошо у нас с ней получался вальс, хоть я в процессе обучения основательно оттоптал ей ноги. Но Таня, почему-то, не сердилась на меня, а морщась от боли и кружась в танце, все повторяла:

— Раз, два, три. Раз, два, три, — и смеясь, называла меня медведем.

Сентябрь пролетел быстро. И снова началась учеба. Мы с Таней продолжали встречаться, но эти встречи были все реже и реже, а потом и совсем прекратились.

* *

— Доктор, я прошу, скажите правду, папа умрет? – услышал я женский голос, и было слышно, что женщина с трудом сдерживается, чтобы не разрыдаться.

— Ну, как вам сказать, — ответил ей со вздохом мужской голос, — не буду от вас скрывать, что положение очень и очень серьезное. Травмы, которые получил ваш отец, представляют собой большую опасность даже по отдельности, а здесь повреждения носят сочетанный характер. Плюс большая потеря крови, плюс открытая травма черепа. Нам остается надеяться на Бога и на железное здоровье вашего отца. И если получится удачно миновать кризис, то мы проведем операцию на головном мозге по извлечению осколков кости из височной доли. А сейчас нам остается только ждать и надеяться на лучшее.

“- О ком это они говорят? – в недоумении подумал я, — неужели обо мне? Но эта женщина, называет меня папой, а откуда у меня дочь? Когда я уходил в армию, то был не женат, и детей у меня не было. Я ничего не понимаю”.

— Как же так получилось? – снова раздался всхлипывающий женский голос, — папа же всегда очень аккуратно водит машину, а тут вдруг такая страшная авария…

“- Авария?!” – растерянно подумал я,

— Я кое-что слышал в приемном покое от медперсонала “Скорой помощи”, которая его доставила. Они как раз мимо проезжали с вызова и все видели, — сказал доктор, — так вот, они рассказывали, что дорогу перебегал ребенок, и ваш отец, чтобы его не сбить, выехал на встречную полосу. А по ней в это время ехал Камаз, груженый щебнем, и произошло лобовое столкновение. Отсюда и такие сильные повреждения.

— Вот оно что… — со стоном сказала женщина и разрыдалась, — я так и думала…

— Выпейте воды, — сказал доктор и здесь я все вспомнил: сумерки, бегущая детская фигурка на проезжей части, визг тормозов и летящие на меня фары встречной машины… Потом удар… Яркая вспышка и … тьма. Теперь ясно как я здесь оказался. Хоть мне, честно говоря, от этого мне было не намного легче.

— Извините, — услышал я голос врача, — мне нужно отойти, узнать, свободен ли томограф. Вашему отцу нужно срочно сделать сканирование мозга и внутренних органов.

В палате стало тихо, похоже, я остался один. Я попробовал пошевелить руками и не смог этого сделать. В это время послышался шум открываемой двери и скрип колес, видимо привезли каталку.

— Только поаккуратнее, — услышал я знакомый голос врача.

— Само собой, — ответил ему прокуренный сиплый голос, — не сумлевайтесь, сделаем в лучшем виде.

Я почувствовал запах перегара и чьи-то руки стали перетаскивать меня на каталку. Но то ли я был слишком тяжел, то ли санитар был слишком уставший, только я почувствовал, как сползаю с каталки и падаю на пол. Падение было очень болезненным для меня, и от сильной боли в разбитом теле, я потерял последние остатки сознания.

* *

— Манки побольше насыпай в фарш, — сказал мне шеф-повар Володя, — она вес котлет увеличивает и форму хорошо держит. Панировку добавь и пару яиц. И давай, поторопись, пассажиров полный зал.

Я выглянул в окно раздачи. И большой и малый залы ресторана были заполнены посетителями. Я уже второй месяц работал кухонным рабочим вагона-ресторана на транссибирском направлении Московской железной дороги.

Директором вагона-ресторана был второй муж моей двоюродной сестры, который мне, собственно говоря, и предложил у него поработать. Мы возвращались в Москву из рейса на Архангельск и поэтому продуктов для приготовления горячей пищи уже практически не оставалось. Я долепливал последнюю партию котлет, когда в окно раздачи заглянула Людмила, официантка ресторана и жена шеф-повара Володи.

— Слушай, Сергей, помощь нужна! – сказала она, нервно закуривая сигарету.

— Воды принести? – поинтересовался я.

— Да нет, — с досадой ответила Людмила, — у меня еще вино в буфете не распродано, а тут выгодный клиент подвернулся, военный, уже две бутылки взял. Выпил и раскапризничался, не хочу, говорит, пить один, хочу выпить с товарищем по оружию. А где я ему найду сейчас этого товарища по оружию? Выручай, Сергей, поддержи ему компанию!

— Так я ведь уже не военный, а гражданский, — попробовал я отвертеться.

— Да, какая разница, ты же недавно демобилизовался. Ну, посиди с ним, пожалуйста, — умоляюще сказала Людмила, — он еще благодарность обещал мне написать в книгу жалоб. Ну, пожалуйста!

— Ну, не знаю, — ответил и, пожав плечами, посмотрел на шеф-повара, Володю.

Тот, нахмурившись, мешал что-то в кастрюле на плите.

— Ладно, иди, — вздохнув, разрешил Володя.

Людмила радостно заулыбалась и прощебетав: — Спасибо! – побежала в зал.

План есть план, его нужно выполнять, но пассажиры неохотно покупали вино в буфете ресторана, предпочитая брать водку у проводников. Так что я прекрасно понимал Людмилу, которая вполне могла остаться без премии. Я вошел в зал вагона-ресторана и увидел, что официантка стоит возле столика, за которым сидел мужчина в военной форме и молодая, яркая блондиночка в розовой блузке и мини юбке.

— “Вот тебе и раз, — подумал я, — про девушку ведь вообще никакого разговора не было”.

Я подошел к столику и в нерешительности остановился. Увидев меня, Людмила радостно сказала пассажирам, сидящим за столиком:

— Ну, вот вам и компания! Его зовут Сергей, он совсем недавно демобилизовался из армии, и вы с ним свободно можете поговорить про все ваши военные дела!

— Николай, — поднялся, покачиваясь, военный в звании капитана и знаками ракетных войск в петлицах, — а это Галя, — показал он рукой на девушку за столиком.

Та ничего не сказала, лишь устало кивнула, видно ей уже сильно надоело здесь сидеть.

— Сергей, — представился я, пожимая его руку.

— Ну, так сколько нести? – спросила официантка Николая.

— Давай пока парочку, — скомандовал Николай, — и фруктов принеси.

— Фруктов нет, — вздохнув, ответила Людмила.

— А что есть? — улыбнулся военный.

— Печенье.

— Ладно, давай печенье, — великодушно разрешил Николай.

Галя опять промолчала, лишь только печально вздохнула, подперев голову ладонью.

Официантка принесла вино, и Николай разлил его в граненые стаканы.

— За знакомство! – торжественно произнес Николай и мы выпили. Николай захрустел печеньем, а я, выпив вино, посмотрел на этикетку бутылки. “Алиготе”. Вино, конечно, неплохое, но я, обычно, такое не пью. Хотя я сейчас был не в том положении, когда заказывают музыку, и поэтому, отставив в сторону стакан, посмотрел на спутницу Николая. Симпатичная девчонка. Длинные светлые волосы, курносый носик, голубые глаза и хорошая фигурка. Везет же, все-таки, как говорится, некоторым военным. Мое внимание, похоже, от Гали не укрылось и она, нахмурившись, достала из сумочки сигареты.

— Сергей, а ты в каких войсках служил? – спросил меня, закуривая, Николай.

— Войска связи, — скромно ответил я.

— А, связь! Знаем такие войска. Кто там пашет в дождь и грязь? Наша доблестная связь! — рассмеялся Николай, — и что бы мы, ракетчики, без вас делали!

— Это точно, — согласился с ним я.

— Ну, что ж, тогда повторим, — сказал Николай, взявшись за бутылку, — а теперь, мы выпьем за тех, кто сейчас находится на боевом посту и охраняет нашу страну от империалистического вторжения!

— Коля, не пей больше, ну пожалуйста, — тихо попросила Галя, — мне же скоро выходить, как ты меня будешь провожать? И зачем надо было еще кого-то звать?

— Спокойно, — ответил Николай, — проводим тебя в лучшем виде. А как же было не звать, когда ты не захотела со мной выпить?

Галя как-то странно посмотрела на него, потом на меня, а затем взяла со столика пустой стакан и поставила его рядом с нашими стаканами.

— Наливай, — зло сказала она, с вызовом глядя на Николая.

— Ну, вот это по-нашему, — рассмеялся Николай, — давно бы так.

Николай разлил вино и поднял свой стакан:

— За тех, кто на посту! – повторил он и мы выпили.

— “А они неплохие ребята”, — подумал я, ставя на столик свой стакан и все меньше чувствуя себя идиотом в этой ситуации.

Мы выпили все вино в Людмилином буфете и, пожав друг другу руки, расстались с Николаем и его спутницей. Он пошел провожать Галю, а я пошел в свое купе спать. Когда я уже засыпал, то почувствовал, как в поезде сработал стоп-кран, но не обратил на это особого внимания, потому что эти явления происходили в пути довольно часто. Проснувшись утром, я вышел из купе и пошел в туалет умываться и чистить зубы. Закончив свой утренний туалет, я переоделся и пошел в вагон-ресторан. На кухне еще никого не было, видно шеф-повар все еще отдыхал. Я начал растапливать угольную печь вагона-ресторана и в это время услышал, как за перегородкой, в помещении мойки, разговаривает официантка Людмила с посудомойкой Наташей.

— Представляешь, — сказала Людмила, — только они стали выходить из своего вагона, как она поскользнулась, а только, только дождь прошел. Ну, вот, поскользнулась, и попала ногой под колесо, а поезд в это время, как раз тронулся и ей ногу по колено отрезало! Прикинь, Наташ, сколько было крови, сколько слез! Хорошо еще, кто-то стоп-кран сдернул. Вызвали “скорую”, отвезли в больницу и ее и военного, который ее провожал.

— Кошмар какой, — ответила Наташа, — а она-то хоть живая осталась?

— Да кто ж ее знает, — вздохнув, ответила Людмила, — “скорая” уехала и поезд тронулся. У нас же график, сама знаешь.

Они еще что-то говорили, а у меня перед глазами стояло усталое лицо этой самой блондиночки Гали. Ногу ей отрезало по колено, так, кажется, сказала Людмила. Боже, Боже мой, милостивый, какой же это, все-таки ужас!

* *

— Дорогой, ты меня слышишь? – раздался рядом со мной знакомый голос. Это был голос моей жены. Я хотел пошевелиться и что-нибудь ей ответить и это мне не удалось.

— Дорогой! – снова услышал я.

— Да не тупИ ты, врач же сказал что он в коме, — услышал я незнакомый мужской голос, — и почему ты называешь его дорогим? Мне это не нравится.

— А как мне еще его называть? – ответила жена, — он действительно дорогой. Ты знаешь, сколько его фирма стОит? Не знаешь? Тогда лучше помолчи.

— Да ладно, не парься, — ответил ей мужской голос, — он ведь уже жмур, пошли отсюда.

— Ну, ты дебил! – зло прошипела жена, — если он умрет, фирма достанется его дочери.

— Тебе и так достанется половина наследства, — ответил мужчина, — тебе что, этого мало?

— Я не хочу половину, — тихо и жестко сказала жена, — я хочу все.

— Ну, ты и стерва! – удивленно, как мне показалось, воскликнул мужчина.

— Спасибо, — спокойно сказала жена, — я не для того жила с ним два года, чтобы получить половину. А ты знаешь, что я с его дочерью училась в одном классе? Она еще все смеялась, что я вышла замуж за ее отца, идиотка.

— Нет, конечно, — ответил мужчина, — откуда я могу это знать? Разве ты мне это говорила?

— Ты еще много чего не знаешь, и его Леночка не знает, ну, ничего, скоро узнает, — хоть и сказала жена спокойным тоном, в голосе ее явно слышалась угроза.

Затем я почувствовал запах табачного дыма.

— Здесь нельзя курить! – заволновался мужчина, — еще зайдет кто-нибудь…

— Да не волнуйся ты так, — с досадой ответила жена, — никто не придет, я попросила врача меня с братом не беспокоить.

— О-па, — удивился мужчина, — я уже братом стал?

— А мне что, нужно было сказать, что я с любовником пришла? – непринужденно рассмеялась жена и уже серьезно сказала:

— Наверное, не нужно все-таки курить, а то мой дорогой еще ласты склеит раньше времени. А это совсем не входит в мои, а вернее, в наши планы.

— А что входит в наши планы? – спросил новоявленный “брат” моей жены.

— А в наши планы входит завтра, в присутствии нотариуса и врача оформить передачу всего движимого и недвижимого имущества мужа в мое полное распоряжение, — ответила жена и многозначительно прибавила, — вот тогда мы и посмеемся.

— Завтра? А почему завтра? Лучше бы сегодня все оформить, — сказал мужчина, — погоди, а если он не придет завтра в себя или не захочет подписать бумаги?

— Конечно, лучше сегодня, — вздохнув, ответила жена, — но в наше время все сложнее становится найти правильного нотариуса. А завтра мой дорогой муж на пять минут придет в себя, подпишет все нужные бумаги, а потом может делать все что угодно. Мне бы, конечно, дуре, нужно было заранее все оформить, а я все время тянула, боялась, что он что-то заподозрит. Сейчас бы не парились, не гадали, доживет он до завтра или нет. А он еще, придурок, машину за четыре ляма в хлам разбил! Ребенка он, видите ли, пожалел, идиот!

— А если он все-таки не придет в себя? Или не захочет подписать? – не унимался “брат” жены.

— Ты и впрямь дебил! – прошипела жена.

— Это почему же я дебил? – обиделся мужчина.

— Да потому что я сама за него все подпишу, и врач подтвердит его подпись, а нотариус заверит документы, — ответила жена.

— И как же ты врача уговоришь? – спросил мужчина.

— С тех пор, как люди придумали деньги, это не составляет большой проблемы, — усмехнувшись, ответила жена, — главное, чтобы мой дорогой до завтра белые тапочки не примерил.

— А-а, я понял, — протянул мужчина.

— Наконец-то, — со вздохом, ответила жена.

В это время я услышал, как открылась дверь палаты, и голос врача произнес:

— Извините, пожалуйста, пришла мама девочки, ну, той самой, она хочет с вами поговорить.

— Отчего же не поговорить, — холодно ответила жена, — пусть заходит.

— Здравствуйте, — услышал я тихий женский голос и робкий детский голосок: — Здравствуйте.

Жена не ответила. Некоторое время стояла тишина, которую нарушил “брат” жены:

— Я пойду, покурю.

— Мог бы и потерпеть, — недовольно сказала жена, — ладно, иди.

Некоторое время в палате было тихо, а затем незнакомый женский голос нерешительно произнес:

— Вы знаете, мне очень жаль, что так получилось, но доктор сказал, что есть надежда…

Ей никто не ответил.

— Машенька, подойди к дяде и скажи ему “Спасибо”, — негромко сказала незнакомая женщина.

— Спасибо, дядя, — услышал я рядом детский голосок и почувствовал, как моей руки коснулась маленькая теплая ручонка.

— Спасибо! – трагически воскликнула моя жена, — и это все? Этого, по-вашему, достаточно? Я потеряла своего горячо любимого мужа, а вы мне – спасибо?

Я услышал, как жена разрыдалась и рыдания, как мне показалось, были совершенно искренними. Боже мой, я с ней прожил два года, и даже не мог себе представить, какая в ней погибла актриса!

— Если я могу что-нибудь для вас сделать, вы только скажите… — растеряно ответила женщина, — может быть нужны деньги на лечение? Я собрала все что смогла, вот, возьмите, пожалуйста.

Рыдания моментально стихли, и я услышал шелест купюр, видимо моя благоверная считала деньги.

— Пятьдесят тысяч? Всего-то? Вы думаете, этого будет достаточно? Да этих денег даже на самые скромные похороны не хватит! – недовольно воскликнула жена.

— Я понимаю, что этого конечно мало, — вздохнула женщина, — но я еще найду денег, займу или кредит возьму.

Жена не ответила.

— Извините, нам нужно идти. Машенька, идем! До свидания, — сказала женщина.

Жена снова промолчала.

Негромко хлопнула дверь, и рядом раздался голос “брата” жены:

— Чего она приходила?

— Мог бы и сам ее спросить, ты, все-таки, как-никак, родственник,- ухмыльнулась жена, — деньги принесла.

— Сколько? – оживленно спросил мужчина.

— Пятьдесят.

— Нормально, — удовлетворенно хмыкнул “брат” жены.

— Это для тебя нормально, — недовольно сказала жена, — а для меня мало. Хотя, с паршивой овцы – хоть шерсти клок. Ладно, пошли отсюда, нужно сегодня еще с нотариусом пообщаться, обсудить расценки.

— Я бы поел чего-нибудь, — сказал мужчина.

— Потерпишь, — бросила ему жена и негромко промурлыкала мне на ухо, — дорогой, не умирай, пожалуйста, до завтра. Очень тебя прошу.

Попросить-то попросила, а вот целовать, сучка такая, не стала, видно слишком мало было зрителей. “Брат”, понятное дело, был не в счет. Хлопнула дверь и в палате стало тихо, слышно лишь было, как попискивают приборы где-то рядом с больничной койкой. Может быть, и хорошо быть в курсе того, что о тебе думают люди, а тем более, родственно близкие люди, но лучше, пожалуй, все-таки, этого не знать. Было бы лучше, если бы я тогда, в той страшной аварии, разбился бы насмерть, чем вот так, сейчас, овощем лежать и слушать как тебя и твою дочь собирается обобрать до нитки человек, которому ты доверял и считал полностью родным. Но раз я остался жив, нужно сделать как-то так, чтобы ей не удалось осуществить свой подлый замысел. А для этого нужно сейчас же попробовать собрать все свои силы и встать с кровати, а затем догнать жену и сказать ей, что я все знаю о ее затее. А потом позвонить дочери и все ей рассказать о коварных планах моей жены. Я постарался сосредоточиться и собрать в кулак свою волю и все оставшиеся силы. Затем я попытался открыть глаза и сесть на кровати, но мне не удалось этого сделать, а от колоссального напряжения я потерял сознание и свалился в кромешную тьму.

* *

— Как ты думаешь, сильно будет заметно? — спросил Миша, с надеждой глядя на меня.

Я посмотрел на его бритую голову, обезображенную большими, багровыми, послеоперационными швами и как можно убедительнее сказал:

— Да нет, Миш, волосы отрастут, и ничего не будет видно.

— Надя тоже так говорит, — сказал Михаил, кажется успокоенный моим ответом.

Я мельком взглянул на его жену, стоявшую возле газовой плиты, на ее склоненную голову и сгорбленную спину, и мне, в который уже раз, стало ее искренне жаль. Жаль потому, что вот я сейчас допью водку и уйду, а она останется и будет дальше ему лгать, прекрасно зная, что надежды на выздоровление нет никакой. Мы сидели на кухне в их квартире, и я пил водку, стопку за стопкой, стараясь не встречаться с Мишей взглядом, боясь, что он по моим глазам поймет, что я его подло обманываю. Вот только водка, почему-то, на меня никак не действовала, хоть я уже допивал вторую бутылку. Я опять налил себе стопку и снова предложил Мише выпить, и он опять отказался.

— Нельзя, — в который уже раз, устало, сказал Миша, — нельзя мне пить, врачи запрещают.

Я выпил водку и опять стал травить бородатые и похабные анекдоты, потому что не знал, что можно и нужно говорить людям, обреченным на смерть, в таких случаях. Мой друг умирал, опухоль, медленно, но верно, пожирала его мозг и он, конечно, об этом догадывался, несмотря на то, что врачи, родственники и друзья уверяли его, что все самое страшное уже позади.

— В нашей палате лежал мужичок, директор кооператива, у него была третья стадия, — сказал Миша, ковыряя вилкой в своей тарелке, — он предложил мне у него поработать. Я ему сказал, что подумаю над его предложением. Как думаешь, мне соглашаться?

— Конечно соглашайся, — ответил я, — сейчас кооперативы здОрово поднимаются. Зачем тебе на телефонной станции за копейки вкалывать?

Я, наконец, допил свою водку и стал собираться домой. Попрощался с Надей и пошел в прихожую, а Миша пошел меня провожать. Когда я оделся и уже протянул Мише руку для прощания, он оглянулся и тихо меня спросил:

— Ты знаешь, о чем я сейчас больше всего жалею?

— О чем? – спросил я, сквозь хмель, пытаясь понять, что его может так сильно беспокоить.

— Я не увижу, как будет расти Светочка, — просто, без слез, надрыва и патетики сказал Миша, и у меня от его слов, несмотря на ударную дозу алкоголя, по спине побежали мурашки. Я, честно говоря, не знал, что ему сейчас нужно было ответить. Не смог найти более или менее подходящих для этой ситуации, слов, и просто обнял Мишу, стараясь скрыть набежавшие на глаза слезы. Светочка, это пятилетняя, единственная и горячо обожаемая им дочка. Я видел, с какой любовью и нежностью Миша смотрел на нее, когда мы сидели на кухне. И глядя на них, я не мог себе представить, как она будет жить дальше, без своего самого лучшего в мире папы, который так бесконечно любил и всегда баловал свою ненаглядную дочуру. Поэтому я, не зная, что здесь можно было сказать, просто пожал ему руку и, молча вышел из квартиры.

Я обещал Мише, что зайду на следующий день, и не зашел. Просто не смог, не нашел в себе сил, хотя конечно все это жалкие, никому не нужные оправдания. А где-то через неделю, поздно вечером, у меня дома раздался телефонный звонок. Я поднял трубку и услышал тихий Надин голос.

— Миша умер, — сказала она и положила трубку.

* *

Я открыл глаза и огляделся вокруг себя. Белый потолок, белые стены, стойка с аппаратурой рядом с койкой и дверь в палату справа от меня. Попробовал подвигать руками, но мне этого сделать, опять, не удалось. Но если у меня получилось открыть глаза, значит, какие-то функции стали ко мне возвращаться. Это хорошо. Если бы только кто-то мог себе хоть на мгновенье представить, как же это страшно, когда живой еще разум становится пленником и заложником своего собственного недвижимого, парализованного тела! Какая это боль, какая мука, когда ты не можешь произнести ни слова и не в состоянии пошевелить даже пальцем. А твой мозг, по какой-то своей, изуверской прихоти, словно в жестокую пытку, подсовывает тебе воспоминания, которые, казалось, были давно и надежно забыты. Воистину, такой участи не пожелаешь и самому злейшему своему врагу. И если бы я только мог, то сейчас, не просто заплакал, а зарыдал бы во весь голос от чувства бессилия и безнадежности, которое навалилось на меня с жуткой, невыносимой тяжестью. Вдруг я услышал, как открылась дверь, и закрыл глаза, стараясь догадаться, кто сейчас вошел в палату.

— Ну вот, прошу, как говорится, знакомиться, это наш потенциальный донор, — услышал я голос врача, — мужчина, сорок семь лет, тяжелая травма головы. Есть, правда, небольшие проблемы, недавно произошла остановка сердца, и его пришлось перевести на аппарат системы жизнеобеспечения. Но другие органы: почки, печень, селезенка, желчный пузырь, в отличном состоянии.

— Это все, конечно, хорошо, — ответил незнакомый мужской голос, — вот только когда он будет готов к использованию? Я вам, Семен Яковлевич, уже говорил, что моему клиенту почки нужны очень срочно, самый крайний срок – завтра днем.

— Завтра он уже будет полностью готов к изъятию, — заверил незнакомца врач, — я недавно разговаривал с его женой, ее этот срок вполне устраивает.

— А она точно не будет возражать? Вы ее ввели в курс дела? – с сомнением спросил неизвестный гражданин.

— Да, да, конечно. С этой стороны проблем не будет, — очень убедительно ответил Семен Яковлевич, — и она уже написала письменное согласие на изъятие. Вот копия, можете удостовериться. К тому же, как вам отлично известно, у нас в стране существует презумпция согласия на этот случай. Кстати, я хотел с вами еще раз обсудить свой процент от будущей сделки.

— Семен Яковлевич, — устало сказал незнакомый голос, — я же вам говорил, что сам такие вопросы не решаю, я всего лишь посредник. Но я поставлю в известность того, кто это может решить. Хотя сейчас проблем с органами нет, из незалежной их поступает в достаточном и даже, пожалуй, в избыточном количестве. Другой вопрос в том, что они поставляются нелегально и качество материала, как правило, бывает очень низким, потому что они изымаются в полевых условиях и совсем неквалифицированным персоналом. Но я точно знаю, что заинтересованные лица очень ценят наше с вами многолетнее сотрудничество и, поэтому, я думаю, что вопрос будет решен положительно.

— В таком случае, хочу еще раз вас заверить, что все необходимые органы будут завтра же доставлены в любое, указанное вами место, — веско сказал Семен Яковлевич.

В это время раздался телефонный звонок, и неизвестный голос тихо сказал:

— Алло, я слушаю… да, да, вопрос, в принципе решен, осталось обсудить детали. Хорошо. Я все отлично понимаю. До свидания.

В воздухе повисла длительная пауза. Затем, неизвестный мужчина сказал:

— С вами приятно иметь дело, Семен Яковлевич, а сейчас, прошу прощения, мне нужно срочно уйти. До свидания.

— Всего доброго! – ответил врач.

Потом я услышал, как доктор набирает на телефоне номер и негромко говорит:

— Настя, зайди, пожалуйста, в палату.

Раздался звук открываемой двери, видно пришла медсестра.

— Я слушаю, Семен Яковлевич, — сказала Настя.

— Настя, вы, конечно, знаете, что у главврача сегодня день рождения и весь незанятый медперсонал соберется у него на даче? – спросил врач.

— Знаю, конечно, — вздохнула Настя, которой, видимо, не удавалось попасть на этот праздник.

— Так вот, Настя, — сказал Семен Яковлевич, — я знаю, что вы очень серьезный и ответственный специалист, поэтому у меня к вам личная просьба.

— Я вас слушаю, Семен Яковлевич.

— Нужно очень внимательно следить за состоянием нашего пациента, — сказал врач, — понимаете меня? Я в долгу не останусь.

— Я все поняла. Можете не беспокоиться, Семен Яковлевич, — заверила врача дисциплинированная Настя.

— Ну, вот и хорошо, — кажется, улыбнулся врач, — Настя, мне нужно идти. Если возникнут какие-то проблемы, немедленно звоните мне на мобильный. До свидания.

— Хорошо, Семен Яковлевич. До свидания.

Хлопнула дверь и рядом с койкой я услышал шелест халата, а затем мне на лоб легла холодная ладонь.

— Неплохо, неплохо, — негромко сказала Настя, — давление и пульс почти в норме, температура понижается. Глядишь, и выжил бы…

В это время я почувствовал знакомый запах духов, напомнивший аромат духов моей жены и я, непроизвольно открыв глаза, встретился взглядом с Настей.

— Мама! – взвизгнула Настя, отшатнувшись от койки и заметно побледнев.

А еще говорят, что у врачей крепкие нервы. Я хотел, было ее успокоить и сказать, что сегодня совсем не кусаюсь, но по известной уже причине этого не сделал. А Настя в это время достала из кармана халата телефон стала лихорадочно давить в нем на кнопки.

— Семен Яковлевич, — услышал я ее взволнованный голос, — он открыл глаза!

Я не знаю, что ей ответил врач, только Настя отключила телефон и, нервно теребя стетоскоп, застыла возле входной двери, искоса поглядывая на меня. Вскоре в дверь палаты стремительно зашел доктор, и что-то тихо сказав медсестре, подошел к моей койке.

— Так- так,- удовлетворенно сказал врач, пристально посмотрев мне в глаза, и мельком взглянув на показания приборов, — я очень рад, что вы пришли в себя. Значит, моя методика реабилитации больных с черепно-мозговыми травмами работает весьма эффективно. Жалко только, что нам с вами больше, похоже, не суждено уже увидеться, а то мы бы еще могли поговорить на эту тему. Мне, право, очень жаль. Но, как сейчас принято говорить, ничего личного, только бизнес.

“ — Бизнесмены от медицины, ети вашу мать! – возмущенно подумал я, — ах, как плохо, что я ничего не могу ему ответить! Я бы все ему высказал, что думаю об отечественной медицине в целом, и о нем, как о враче, в частности”.

— Настя, — сказал Семен Яковлевич, — я думаю, ничего страшного. Это даже хорошо, что он пришел в себя. Теперь мы с уверенностью можем сказать, что организм пациента почти полностью функционирует.

— Семен Яковлевич, а вдруг он сможет встать на ноги? — с сомнением спросила Настя, — может его лучше к койке привязать?

— Привязать? – переспросил, задумавшись и глядя на меня, врач, — да нет, Настя, я думаю, не стОит. Вколите ему пару кубиков реланиума. А еще лучше – шесть. До завтра, мне кажется, этого вполне должно хватить.

— Хорошо, — ответила медсестра, — как скажете, — и вскоре я почувствовал, как в мою руку впилась игла.

— Настя, я повторяю, это очень важный для нас пациент, — сказал Семен Яковлевич, — потерпите, пожалуйста, до завтра. Все ваши усилия будут достойно оплачены.

— Я все поняла, Семен Яковлевич, — ответила медсестра.

Я почувствовал, как мое сознание стало меркнуть и, засыпая, услышал как врач, уходя, попрощался с медсестрой.

* *

— Мальчик, как тебя зовут? – спросил меня кто-то.

Я оглянулся и посмотрел на того, кто меня спросил. Это была толстая девочка с двумя тонкими, рыжими косичками, на полголовы выше меня ростом.

— Сережа, — вздохнув, ответил я.

— А меня зовут Катей, — улыбнулась девочка, — Сережа, давай с тобой дружить!

— Давай, — сказал я.

Я уже третий день был в пионерском лагере “Березка”, в который меня на все лето отравили родители. Я перешел во второй класс и поэтому был в самой младшей группе лагеря. Вообще-то, в лагере было совсем неплохо, кормили очень хорошо, четыре раза в день, вожатые отряда были молодые и веселые девушки, которые старались нас все время чем-нибудь занять. И все было бы замечательно, если бы я только не так сильно скучал по дому, ведь я первый раз на такой большой срок разлучился с семьей. К тому же я был самым маленьким в отряде по росту, и стоял последним в шеренге при построении, наверное, из-за этого, мальчики моего отряда не хотели со мной водиться. Поэтому, когда Катя мне предложила с ней дружить, я с радостью согласился. Мы с ней играли в прятки и догонялки, в классики и прыгалки, и жизнь в лагере мне начинала определенно нравиться. Как я уже сказал, Катя была немного толстовата и ее из-за этого дразнили “Пятитонкой”, хотя она на это прозвище, как мне тогда казалось, не обижалась, а смеясь, говорила:

— Я не толстая, я упитанная.

Постепенно, мальчишки нашего отряда, видя, что со мной дружит девочка, стали сами звать меня с ними играть. Я сначала не соглашался, скорее всего, из-за обиды, но потом, все-таки, стал с ними дружить. Катя, кажется, не обижалась на меня, только становилась какой-то грустной, когда я уходил играть со своими новыми друзьями. И вот, как-то раз, когда меня мальчишки позвали играть, Катя меня тихо попросила:

— Сережа, не уходи, пожалуйста, давай с тобой поиграем!

А я, уже уходя, зло сказал ей:

— Не хочу, отстань от меня, Пятитонка!

Катя мне на это ничего мне не ответила, но я уже никогда, даже до самой своей смерти, не смогу забыть ее глаза, в которых стояли слезы. Видимо, от меня она совсем не ожидала таких слов.

* *

Я открыл глаза и посмотрел по сторонам. Все тот же белый потолок и те же белые стены. И тихий шум работающей аппаратуры рядом с койкой. Никого из персонала в палате не было видно. Интересно, сколько прошло времени, после того, как мне сделали укол снотворного? Доктор, кажется, говорил, что изъятие органов назначено на завтра. Интересно, это завтра уже наступило, или еще нет? Наверное, еще не наступило, поскольку я, судя по всему, был еще жив. Неожиданно я почувствовал, как у меня задергался мизинец на правой руке. Я попробовал согнуть руку в локте и это у меня получилось! Я посмотрел на свою ладонь, и увидел, что на среднем пальце руки висит какая-то прищепка, с отходящей от нее проводом.

— “Наверное, это датчик”, — подумал я. И в это время мне в голову пришла шальная мысль.

— “А что будет, если этот датчик сбросить с руки?” – подумал я.

Я стал сжимать и разжимать пальцы, стараясь стряхнуть датчик с руки, и вот, наконец, мне это сделать удалось. Прищепка упала на пол и я, опустив руку, стал ожидать реакции. Ждать пришлось недолго. Не прошло и минуты, как дверь в палату открылась, и я увидел, как в палату вбежала испуганная Настя. Увидев, что я еще жив, она подняла с пола датчик и сказала:

— Ну, ты что, дружок, с ума сошел, что ли? Если ты сегодня сдохнешь, меня отсюда выгонят без выходного пособия. Так что, давай, веди себя прилично, не умирай, пожалуйста, раньше времени.

Настя надела мне прищепку на палец и сказала:

— Давай, не хулигань, дружочек, не до тебя мне сейчас, а то, смотри, сделаю очень больной укол успокоительного.

Настя замолчала, смотря на показания приборов, а я унюхал запах алкоголя, исходящий от нее. Похоже, она уже начала отмечать день рождения главврача. Медсестра ушла, тихо прикрыв за собой дверь, и я остался в палате один на один со своими мыслями и воспоминаниями. Хоть тело меня еще не слушалось, голова была, как никогда, ясной и светлой. Итак, что мы имеем на сегодня, как говорится, в сухом остатке? А имеем мы не очень жизнерадостную картину. Завтра, вероятнее всего, с утра, заявится моя жена с врачом, нотариусом и “братом”, чтобы ободрать как липку, меня и дочь. Жена подпишет за меня все нужные бумаги, врач подтвердит подписи, а нотариус заверит документы. Потом тот же врач, или может быть, другой, освежует, а потом выпотрошит меня, как лягушку и продаст мои органы посреднику для последующей имплантации. Интересно, перед тем как выпотрошить, они мне сделают наркоз или нет? Думаю, вряд ли. Вот такой получается не очень веселый расклад. Как мне помнится, врач сказал:

— “Ничего личного — только бизнес!”

Сколько раз я сам говорил эту сакраментальную фразу своим менее удачливым соратникам по бизнесу, даже не подозревая, что меня самого эти слова коснутся самым жестоким образом. Ну, хорошо, на минуту допустим, что я сам виноват во всех своих бедах. Допустим. Но при чем здесь моя дочь? Если жена все, что принадлежит мне, оформит на себя, то моя дочь останется ни с чем. Жена ведь ее даже из квартиры выгонит! Я в этом нисколько не сомневаюсь. А Лена ведь еще институт не закончила. Господи, как же это несправедливо! Что же делать?

Так я лежал и думал, глядя в потолок, машинально сжимая и разжимая кулак. Вдруг я почувствовал, как прищепка снова свалилась с моего пальца. На этот раз дожидаться медсестру мне пришлось значительно больше. И пришла она не одна, а с мужчиной в грязном белом халате.

— Как ты меня уже достал! – с ненавистью сказала мне Настя, подходя к моей койке, — я завтра все скажу Семену Яковлевичу! Они там на даче у главного день рождения отмечают, а я должна тут с ихними больными возиться! Делать мне больше нечего!

— Да уколи ты его чем-нибудь посильнее, — посоветовал ее спутник сиплым голосом. Я скосил на него глаза. Высокий, небритый, явно нетрезвый мужичок. Судя по голосу, это он меня уронил тогда с каталки на пол.

— Я уже сегодня ему колола реланиум, — ответила Настя.

— Еще вколи и пойдем, сколько можно здесь стоять. Вино прокиснет, — недовольно просипел ее спутник.

— Нежелательно, — вздохнула медсестра, — у него сердце может остановиться, а он и так на аппарате.

— А что ты так за него переживаешь, — удивленно сказал “сиплый”, — подумаешь, загнется. Не он первый, не он последний. Плюнь ты на него.

— Нельзя, — сказала Настя, — я же тебе говорила, что у него на завтра назначено изъятие. А до этого его жена через нотариуса переведет всю собственность на себя. А если он умрет, нотариус не будет заверять документы, да и органы у трупа вырезать не будет смысла. А я окажусь крайней. А оно мне надо?

— Да, ловко работают ребята, — неизвестно кого похвалил санитар.

Настя посмотрела на дисплей телефона.

— Два часа осталось, — сказала она, — ничего подождем.

Она положила мне на лоб свою холодную ладонь и сказала:

— Потерпи, дружочек, немного осталось, — и бросила “сиплому”, — ладно, пошли!

Хлопнула дверь и в палате снова стало тихо, а я призадумался. У меня осталось два часа, так, кажется, сказала Настя. Что же я могу сделать за это время? Уйти отсюда я не могу, поскольку из всего организма у меня может двигаться только правая рука. А вот интересно, смогу я дотянуться этой рукой до стойки с аппаратурой? Протянув руку к стойке, я почти коснулся отходящих от приборов проводов. Если поднапрячься, то, наверное, можно их достать. Ну что ж, вот, пожалуй, и ответ на все вопросы и другого выхода у меня уже, видимо, нет. Хотя, честно говоря, мне было уже все равно, будут меня сегодня потрошить или нет, главное чтобы моя жена не успела оформить бумаги на имущество. Если к тому времени как она придет, я буду уже мертв, то нотариус, я надеюсь, не решится заверять подписи покойника. Главное чтобы у меня на этот раз хватило сил и решимости на последний бросок, а не как тогда, под Кундузом, когда нужно было вытаскивать из-под огня Юрика. Впрочем, сейчас другого выбора у меня уже не было. Я собрал все силы, которые у меня остались, и потянулся к стойке с аппаратурой. Дотянувшись до стойки, я зажал в руке все провода, до которых смог дотянуться и потащил их на себя. Стойка была на колесиках и от рывка подъехала к моей койке, а в моей руке осталось несколько проводов, которые мне удалось выдернуть. Сначала ничего не произошло, только аппаратура перестала попискивать, а потом, мне показалось, что помещение палаты стал заливать яркий свет. Свет был настолько яркий, что я зажмурил глаза и в то же время ощутил чувство свободы и необыкновенной легкости, мне казалось, что я становлюсь бестелесным и сейчас смогу полететь как птица. Потом свет стал постепенно меркнуть, и мне показалось, что я стал медленно подниматься куда-то вверх.

— “Неужели это всё?” – растерянно подумал я.

И услышал как тихий и незнакомый голос, будто подслушав мои мысли, мне ответил:

— Всё…