Автовампир

Автовампир

…в утробе человечества раздались
первые робкие толчки
И. Эренбург

Сорокапятилетний спившийся забулдыга, известный многим местным в радиусе трёх километров по прозвищу седой Мурад, шёл в свою, как он сам любил выражаться, берлогу, в час достаточно поздний, чтобы не удивляться пустынности полутёмных, мокрых от моросящего дождя улиц. Да он и не удивлялся – дело было привычное.
Невысокого роста мужчина, с правильными, если вглядеться в полумраке, чертами лица, небритый, с густой шевелюрой, действительно седой и до засаленности запущенной, выглядел достаточно потрёпанным, как жизненными обстоятельствами вообще, так и внешней неопрятностью, в частности. Нет слов – алкоголизм на каждом этапе развития налагает на человека определённые обязанности, которые участник игры неукоснительно соблюдает, а если копнуть глубже, то право не имеет выйти за установленные рамки, границы, – таковы неписаные правила этого зла. В сущности это был, как говорится, человек как человек, и даже может быть вправе был фактом из своей биографии претендовать на снисхождение или, если спуститься до обывательского стиля, на жалость со стороны окружающих, – что и имело, в общем-то, место в жизни, хотя эти две вышеупомянутые категории, одна из которых – жалость, вряд ли заслуживают право на существование в межчеловеческих взаимоотношениях, и тем не менее мы продолжаем, всему вопреки, пользоваться ими как в теории, как просто в своей, достаточно пока ещё несовершенной речи, так и на практике, – так вот, на снисхождение и понимание, он вправе был рассчитывать, если брать во внимание и учитывать остатки мыслительной деятельности в нём, некогда привитые ему неполным средним образованием и любовью к чтению художественной литературы.
Моросил дождь. Он был так мелок, что люди имели бы право называть его Spritzer, как это делают в Германии, но до дождя в ту ночь не было никому ровным счётом никакого дела, к тому же всё, что происходило, происходило в пригороде Баку, а здесь, как известно, дождь люди привыкли называть просто дождём, без всяких определяющих дополнений и поэтизаций. Пожалуй, тягой к размышлениям над подобными «несущественными» вопросами, в большей или меньшей степени, обладал в то время одинокий пешеход, выражение лица которого и глаз, в особенности, как периферии мозга, могли бы сказать, если бы нашёлся наблюдатель, что человек этот о чём-то думает, хотя маска внешнего безразличия ко всему (так бывает при хроническом алкоголизме) свела бы результативность от подобного наблюдения к тридцати процентам. И тем не менее работа, топорному примитивизму которой нам следовало бы удивиться по крайней мере несколько столетий назад, но принципам которой мы, на удивление, до сих пор верны, – подобная работа шла в нём. В будущем, если только люди позволят сами себе дожить до этого будущего, – биологические роботы будут удивляться нашим сегодняшним умственным способностям и степень удивления будет достаточно высокой. Парадокс же, заключающийся в этом явлении не менее удивителен даже сейчас, когда процесс находится в самом начале развития.
Седой Мурад шёл по мокрым заасфальтированным улицам домой, размышляя о чём-то своём, о чём-то нехитром и скорее всего, следует сказать, забегая несколько вперёд, – о не очень весёлом, но всё равно, как бы не было, содержание его мыслей вряд ли могло составлять какой-нибудь серьёзный интерес для окружающих, тем более, что девять десятых из них уже спали и видели сны. Сентиментальность же алкоголика – известное явление, а тихо плачущий в преддверии холодов Ноябрь вполне мог расположить «недобравшего» бродягу к подобному настроению.
Мысли другого человека не были рождены в среде, пропитанной алкоголем, но социальное и политическое положения в стране были настолько зыбки, шатки и нестабильны, что интерес к подобным умственным построениям со стороны рядовых граждан, занятых неотложными и сугубо житейскими вопросами, выглядел бы просто неестественным. Но мысль, когда она приходит, не нуждается ни в чьей либо заинтересованности, ни в чьём-либо сочувствии, ни в чьём-то поощрении. С этой точки зрения объятый собственными рассуждениями и бредущий в этот час под дождливым небом молодой человек был вполне независим. «Клуб любителей алкогольных напитков» — если бы и существовал такой, ни за что не согласился бы выдать этому человеку членского билета, ибо как пьющий он не мог входить даже в разряд начинающих. С другой стороны нельзя было сказать, что он принципиальный трезвенник. Спиртное он употреблял, но уж очень редко, и защищаясь во времена застолий от нападок близких и знакомых, в качестве аргумента в собственную защиту приводил заверение о том, что никогда ещё не испытывал от алкоголя ни малейшего удовольствия.
Это был молодой, пока ещё никому не известный, только-только начинающий свою писательскую деятельность тридцати восьми летний Фариз Бабаев, также, как и седой Мурад, оказавшийся на пустынных (если не считать редких автомобилей) и мокрых улицах пригорода Баку в такой поздний и безлюдный час. Дождь продолжал моросить, и для Фариза он моросил точно также, как и для Седого, тем более, что шли они в одно и тоже время и чуть ли не навстречу друг другу, – и всё же серьёзно промокнуть под таким ленивым дождём было бы делом удивительным, поэтому-то шаг обоих был неторопливым.
Фариз был чисто и аккуратно побритый, постриженный молодой человек, достаточно высокого роста, но не настолько, чтобы можно было человека за глаза называть узун-Фариз, однако в жизни это происходило, и скорее всего причиной этому были стройность и худоба его, правда, не чрезмерная, но ведь стоит сказать и о неприязни окружающих в случае, если ты не совсем гармонируешь с ними и стремишься выйти из ряда, – злым язычкам этого достаточно.
Он шёл от друзей. Это была молодая семья – образованные люди. Муж был инженером-строителем, жена – врачом-педиатром, один ребёнок – девочка пяти лет, семья, где Фариз часто один, реже с женой гостил, хотя термин «гость» вряд ли мог быть применим здесь – по отношению к Фаризу в этой семье он уже давно утратил своё первоначальное значение.
Сегодня засиделись допоздна – уж очень интересной оказалась передача центрального телевидения о бывших сталинских концентрационных лагерях. Впрочем, для советских граждан в последнее время интересным было, в потоке информации, всё. Отчасти это было пугающе страшным, отчасти – ошеломляющим, и с определёнными дозами магии Чумака и Кашпировского оказывала требуемое действие. Народ стал понемногу прозревать, а тут ещё публицистика подоспела с обнародованием материалов из секретных архивов. Ум за разум, как говорится, заходил, от такого. Но интерес молодого писателя уводил его в несколько неожиданном, от актуальных вопросов, возбуждающих и будоражащих сознание общественности, направлении.
– А ведь действительно, как они похожи на живых существ – мысленно продолжал начатый некоторое время назад разговор с самим собой мужчина в светлом плаще, без головного убора, бредущий под мелко моросящим дождём, – Фариз, – и я бы сказал, что можно даже чуточку усилить, сказав, – пугающе похожи – логически верно завершил он мысль и заодно фразу.
– В самом деле, взять хотя бы любой автомобиль с его стеклянными мутными акульими глазами, с его зарешечённой передней частью, схожей с хищным оскалом невообразимого животного… – едва покачивая головой взад-вперёд, продолжал он. – Страшно сказать, но мне кажется, что мы, производя на свет автомобили, создаём другой мир – ведь это же металлические живые существа!
Сейчас он находился под свежим и сильным впечатлением от показанного и увиденного. – И я тебе так скажу, уважаемый (здесь он не имел ввиду никого конкретно, может быть только того, кто неотделим от нас и именуется нами «внутренним голосом» или вторым «Я»), что из этого мог бы получится хороший рассказ.
Перед мысленным взором он восстановил картинку. Это был документальный фильм и создатели его, решив предать сюжету некую аллегоричность, изобразили экскаватор, роющий лагерные захоронения, в виде доисторического животного. С соответствующим музыкальным оформлением получилось очень эффектно. Звуки трущейся о камень, о железо стали очень сильно напоминали зубовный скрежет. Сам ковш, начинающийся изогнутой и длинной шеей и завершающийся громадной пастью с редкими зубьями-клыками – всё наводило на мысль о так называемом потустороннем мире и о жутких фантастических чудовищах, каковыми и оказались два жутких монстра, два доминирующих режима – порождение двадцатого века, во главе которых стояли Гитлер и Сталин.
– Начать можно было бы, пожалуй, так…
Здесь его мысли на несколько секунд прервал пронесшийся мимо автомобиль, но Фариз, не боясь быть забрызганным, и почти казалось бы, не обращая на автомобиль никакого внимания, спокойно перешёл улицу и продолжал путь, при этом в мыслях упорно продолжая работу над началом будущего рассказа: В начале века их было совсем немного, считанные единицы, и крови они тогда ещё почти что не пробовали. Принадлежность их к отряду хищников хоть и являлась несомненной, но всё же это были пока ещё только младенцы, не вышедшие пока из пелёнок, если говорить образно. Но потом, как-то вдруг поднялись, стали делать первые шаги и это понравилось им. И тогда уже с каждым годом стали всё больше и больше плодиться. Появились разные виды, классы, семейства. Происходили даже скрещивания, и тогда уже появлялся новый вид. В общем, также, как и любой другой организм, этот тоже прошёл все стадии становления и теперь уже твёрдо стоит на всех четырёх, а есть порода и класс, что даже и на двенадцати ногах.
– Получается как будто складно, – довольный сложившимся абзацем, подумал Фариз и улыбнулся при этом.
– Однако всё это необходимо сейчас же, как приду домой, записать. Если не взять на карандаш – обязательно забудешь. Уж сколько раз так было.
Сам не задумываясь над этим сию минуту, он, тем не менее, всем своим существом, как и всякий иной живой организм, стремился сейчас, говоря принципиально, в пещеру, в щель, под укрытие, где есть относительные покой и безопасность. Существо Седого стремилось сейчас выполнить ту же программу, но делало это с большой долей безразличия и даже, выражаясь синонимично, с апатией, потому что всё же состояние, в котором он находился, было болезненным, безусловно, и являлось следствием, как ни странно, добровольного отравления собственного организма. Эти двое, шествуя в противоположных направлениях, постепенно сближались в пространстве, хотя даже теоретически им не суждено было пересечься в нём, ибо линии и углы, ведущие их к воображаемому центру, точке, месту будущей встречи имели некоторую разницу в градусах относительно этой точки и, естественно, не позволили бы этому свершиться.
Редкие легковые автомобили освещали асфальтовые шоссе нового пригородного посёлка. Разрастаясь как в радиусе, так и ввысь, посёлок изо всех сил стремился, преодолев расстояние и пространство, слиться с городом. И картина уже становилась ясна и людям было видно, что скоро это произойдёт, свершится. Проносившиеся по шоссе автомобили приятно, казалось, шуршали шинами по мокрому асфальту, при этом, что было наверное для случайных пешеходов ещё более приятным, нисколько не обрызгивая их.
– Далее – это может стать, в будущем, одним из абзацев к рассказу, – можно будет, наверное, сказать так… – продолжал во всю наращивать темп Фариз.
– Один только хищный взгляд этих то ярко светящихся, то мутно-тусклых остекленелых глаз в совокупности с металлическим оскалом, чего стоит. Если это сходство с дикими животными, то весьма отдалённое. Скорее всего мы сделали их внешний вид таким, что и сами теперь, порою, невольно вздрагиваем, может быть где-то далеко в подсознании своём, сравнивая эти машины с каким-нибудь фантастическим агрессивным существом. И такое сходство можно наблюдать не только глядя на автомобили. Многие механизмы, созданные, порождённые человеком, напоминают своим внешним видом что-то ужасное и потому, глядя на несущиеся с бешеной скоростью автомобили, мы всегда чувствуем себя маленькими и беззащитными.
Будущий фантаст явно чувствовал себя в колее и дальше с большей уверенностью продолжал: «В начале своего появления на свет такими же жалкими и беззащитными были они. Или может быть чувствовали себя таковыми. А скорость, с какой они передвигались в то время! Сейчас, глядя на старые документальные кинокадры, всем это кажется просто смешным. Но мне не смешно…»
Если бы Фаризу посчастливилось в то время заглянуть лет на двадцать вперёд… Тогда он, как минимум, мог бы рассчитывать на хорошее место в мире фантастики и фантастов, но можно было бы предположить и другое – ему никогда, с такой прозорливостью, какою он обладал на тот день и вечер, ни стать настоящим фантастом, – что откровенно говоря и произошло в дальнейшем, а пока мысли его плавно текли в одном из рукавов большой литературы (это было временным явлением, в этот рукав он угодил случайно), содержанием которого и являлся этот жанр – фантастика. Он был так увлечён темой, что не обращал внимания и не замечал ни, пока ещё далёкую, но уже вполне различимую фигуру пешехода, такого же одинокого, как и он сам, двигающуюся к тому же шоссе, которое вскоре они оба должны были бы пересечь (Седой должен был сделать это, если брать значение минут и секунд, которые они имеют в микромире, значительно раньше – минуты на две), ни далёких, пока ещё, светящихся тусклым красноватым светом окон своего дома, ни двух ярко светящихся точек в дальнем конце шоссе, принадлежащих по всей видимости какому-то легковому автомобилю…

Два молодых человека, приблизительно одного и того же возраста (обоим было лет по двадцативосьми) – это были двоюродные братья — того, кто был чуть постарше и находился за рулём звали Бахруз, другого, сидящего рядом – Тарлан, ехали по широкой, никем не занимаемой в этот поздний, с учётом исторического времени для города и пригорода час, дороге. Известно, что ехали они от Бахруза, где просидели целый день за ничего не значащими разговорами, интеллектуальному уровню которых не позавидовал бы обыватель из средневековой Европы. Пили чай, курили анашу, играли в нарды, смотрели разврат, записанный на видеокассетах…Теперь же они ехали к Тарлану, – он жил в то время один в старом пригородном Апшеронском селении, расстояние от которого до города равнялось пятидесяти километрам. Ехали уже не в новеньком, но пока ещё в достаточно хорошей форме «жигулёнке», ехали на высокой скорости в состоянии наркотического опьянения, степень которого стремительно приближалась к очень высокой отметке. Это было отравление опиумным раствором.
«Обшелобанились» они у Бахруза, который совсем ещё недавно «откинулся», но уже успел слетать в Нижневартовск, «затариться» там целым мешком сухих коробочек опиумного мака и прилететь обратно. Он был скор на всё и везде. Любил автомобили и быструю езду на них и в известных и близких ему кругах имел репутацию непревзойдённого афериста. Но наркоманом Бахруз, в истинном значении этого слова, указующего на крайности и полярности в поведении личности, к которым со временем приводит это явление, не был. Так только, для баловства, выкуривал иногда с дворовыми ребятами папироску, забитую душистой коноплёй. И в этот злополучный вечер он тоже не собирался выходить за привычные рамки, если бы не Тарлан с его тягой и жадностью к сильным и острым ощущениям. Мастырка «плана», которую извлёк из загашника Бахруз была достаточно крепка и «тащила» их до самого вечера. Это была знаменитая дальневосточная конопля, способная вызывать самые невероятные и жестокие галлюцинации. Выкуренной папиросы им должно было хватить с лихвой, но соблазн перед неизведанным, живой плотью которого были коробочки мака, оказался велик, а силы, способные противиться этому искушению Морфея были, если не считать сломленную волю Тарлана, на исходе.
Как наркоман Тарлан действительно имел знак, ставящий существенное различие между им и Бахрузом и, выражаясь предельно просто следует сказать, что ртутный столбик его «деятельности» в этой области уже давно зашкаливал. Это был, выражаясь языком народа «конченый наркоша». В подобных случаях иллюзии излишни. Но что кроется за этим относительно новым термином в его ласкательно-уменьшительном значении – не лицо ли, покрытое жуткой холодной бледностью живого покойника? В этом страшном слове, если иметь в виду его истинное значение, тот пункт в его исследовании, за которым уже нет ничего, кроме самого явления и сути, нет ничего кроме пустоты, где в огромном, уже ничего не значащем пространстве витает одна единственная мысль: «где бы достать?..», в этом слове, в самой начальной стадии его употребления нами, слышится нечто безобидно-шутливое, вызывая в нас ассоциации, связанные с мягкими игрушками из нашего детства и думается, что вот сейчас появится на телеэкране герой мультипликационного фильма – добрый, весёлый и может быть чуточку похожий на чебурашку… Дальше, для молодых, краткий миг-вспышка, определяемый как блатная, воровская, жиганская романтика, а затем Холод…Озноб и Боль. Холодность. Презрение. Отвращение… Ломка, лечение, доза. Ломка, доза, доза… Передозировка… тьма… небытие…

Поужинали крепко, плотно и вкусно. Аппетит был волчий. Так бывает всегда, когда конопляное опьянение начинает отступать.
– Ну чё, брат, – обратился Тарлан к Бахрузу, когда немного прибрали со стола и сели за чай, – маленько головёшек отсыплешь мне?
– Да как тебе сказать, – ответил Бахруз – отсыплю, конечно, но только, брат, не много – сам понимаешь, товар не мой.
– А может прямо щас разхумаримся? Дурь-то отпустила уже. Но я тебе скажу — травка классная была. Эх, надо было пол косячка оставить, щас бы догнались.
– Сам же сказал, заколоти всю, вот я всю и замостырил. А дурь действительно классная, – с чувством некоторой гордости продолжал Бахруз – это тебе не какая-нибудь там «индюшка» или краснодарская. В дороге ребята подогрели. Служили вместе. А заваривать мак, ты знаешь, я чё-то сомневаюсь. На зоне ребята пили – говорят дурно после делается.
– Да не дурно – корча из себя специалиста в этом деле, стал поучать Тарлан, – а просто баламутит, когда по второму, по третьему разу принимаешь. И потом – мы же так, для пробы, понемногу, – соврал он, лишь бы Бахруз согласился.
– Баламутит, говоришь? – зацепился за слово Бахруз – вот я сейчас расскажу тебе, как меня однажды баламутило после чифиря. Знаешь в Сураханах, на окраине посёлка роддом? Ну, вот там недалеко от этого заведения мы собирались одно время с местными ребятами. Не знаю, то ли заводик там, то ли мастерская, но помещение у охранника просторное было, вот мы там время и коротали, как говорится. Пили водку, карты играли. Иной раз и косячок по кругу ходил. Как-то раз засиделся я до поздна. Все разошлись, а мы с охранником шеш-беш затеяли и знаешь, кайфа никакого – ни водки нет, ни отравы, охранник мне и говорит: а давай, брат чифиря заварим, говорит – у меня и чай есть. Ну, в общем, чего тянуть, заварил он чифирь, выпили мы по чуть-чуть и сели опять за нарды. Только после первой партейки, вижу – что-то во мне нехорошее происходит. Давай, говорю, Толян, отдыхай, – я тоже повалю домой, а то знаешь, дорога не близкая, и всё как говорится на одиннадцатом номере, да и баламутить что-то стало меня, – говорю ему. Ну и покатил. Только веришь – нет, до сих пор не пойму, как я до дому дошёл. Единственное, что хорошо помню – это – как Бога молил, если суждено мне помереть, то позволил бы он мне не свалиться прямо на дороге. Сердце в груди у меня, это мне так казалось, огромным стало, точно арбуз. Короче говоря – страшная эта вещь, брат, – чифирь.
– Знаю, знаю, брат – со мной то же самое было по первому разу. Всё же от крепости и от количества зависит. Ну чё? Ну давай, давай, не томи душу, давай мак заварим.


Как бы не был велик опыт и стаж в наркомании этих двоих, всё же «кукнар» — этот древний и коварный напиток, приготовляемый из порошка сухих маковых коробочек, сумел обмануть их. Неопытному человеку здесь очень нелегко определить завариваемую массу – количество порошка и затем принимаемую дозу. К сожалению цепь происшедших событий легко раскручивается лишь в обратном направлении. Иными словами получается так, что в поисках правильных ответов, в поисках истины на возникающие вопросы нам приходится организовывать путешествия в прошлое. Таким образом легко можно научиться тому, чего в жизни или в данной ситуации делать не целесообразно. Люди часто прибегают к подобному образу рассуждений, к подобному методу построения цепи происшедших событий, отводя большую роль при подобном изложении мысли условному наклонению глагола: «вот если бы, да вот кабы…», нисколько не задумываясь о процессе низведения собственной речи от подобного до уровня обывательской и более того, не научаясь при этом ровным счётом ничему и продолжая в будущем совершать те же ошибки, анализом и исследованием которых занимаются чуть ли не ежедневно в течение столетий.
Этим двоим не следовало, зная о загородной поездке, накачивать себя наркотиком. Они выпили грамм по сто этой достаточно крепко заваренной отравы, не предполагая даже, что теперь более суток будут находиться в состоянии опьянения. Да ещё какого!
«Кукнар» взорвался в них, когда они были пока ещё в самом начале пути и обдал их лёгкой волной «кайфа», в которой, однако уже теперь каждый из них мог угадать близость девятого вала, близость тайфуна. И каждый из них был вправе, вздрогнув на миг, в мыслях сказать самому себе: что я наделал.
Мелкий моросящий дождь, который мог на фоне колоссального потока рождений и смертей стать для кого-то первым, а для кого-то последним, не был помехой для быстрой езды по опустевшим ночным автотрассам и этих двоих с относительно большой скоростью несло к чему-то страшному и отчасти непредсказуемому. Приливы так называемого удовольствия становились с каждым очередным разом всё мощнее и каждый тик воображаемого часового механизма открывал перед ними новые горизонты, за чертой которых скрывалась пугающая неизвестность. Всё стремительно неслось им навстречу и задним числом, (что доступно было, может быть, Фаризу), имея возможность обозреть всю картину, можно было бы прийти к выводу о том, что эффект разматывающегося клубка существует. В самом деле, если колоссальные объекты в космосе своей массой способны искривлять вокруг себя пространство, то почему бы Времени при определённых обстоятельствах не течь быстрее или медленнее.
Совершая всевозможные зигзаги и петли, образуемые лентой дорог, Бахруз и Тарлан мало-помалу действием наркотика превращались в ничего не соображающих манекенов и, как говорится, одному Богу известно, каким образом без малейших столкновений и происшествий миновали территории трёх больших населённых пунктов и уже приближались к центральной части четвёртого, когда свет фар их автомобиля выхватил из темноты фигуру одинокого пешехода, стремящегося перейти шоссе поперёк. К тому времени, сидящие в машине уже ничего не соображали. Это наиболее общее и характерное для них состояние, но нюансы, существующие здесь, как впрочем, и везде и всюду возникающие при дроблении, расчленении, могли бы сказать как минимум о том, что водитель автомобиля имел ещё в себе остатки воли. Остатки его мозговой деятельности, в моменты просветления между захлёстывающими разум волнами опьянения, пытались оказывать какое-то сопротивление действию кукнара. А для Тарлана уже не было никаких волн. Он уже полностью был погружён в Океан «удовольствия» и безмолвия, создаваемых опиумом. Он был законсервирован, объят до единой и последней клетки мозга страшным химическим веществом, содержащимся в прекрасном и, как многое парадоксальное в этом мире, полезном для человека растении. При правильном созерцании картина должна была оказывать сильное воздействие. Кто знает, быть может именно события этой ночи побудили писателя оставить мысли о фантастике, как о жанре, и испытать свои силы в реализме.
Существо, держащееся в тот момент за баранку автомобиля, тщетно делало последние попытки остаться на поверхности вязкого, тяжёлого и невидимого, что беспрепятственно и неумолимо обволакивало не только его сознание, но и сердце, и печень, и лёгкие и когда его – Бахруза захлестнуло очередной волной чего-то удушающего и кисловатого, последнее, что он успел сделать, чего по всей вероятности, стоило ему огромных усилий, и что сейчас кажется просто невероятным – это нажать на тормоз. Но было слишком поздно.
Сквозь отяжелевшие и вспухшие веки, сквозь затухающее сознание, он успел услышать визг резины и глухой тяжёлый звук от удара, от столкновения, и возможно, что тяжёлый взгляд его, уже косивших из-под надутых век глаз, на долю секунды встретился с ничего не значащим, отсутствующим взглядом седого человека.
Удивление Фариза достигло в тот момент высокой точки, и даже чуть-чуть зашкалило, приближая его к шоковому состоянию, что подтвердила его ошеломлённость случившимся, скованностью движений, замороженностью действий на миг, всего лишь, может на два, не более, но в подобных случаях то ли само время каким-то образом искажается, толи мозг человека – его биологические часы замедляют свой ход (скорее всего второе) – только секунды тогда кажутся нам вечностью и Фариз испытал тогда нечто подобное. Да, скорее всего, что время вне нас, вне Фаризов течёт плавно и секунда везде и всюду и всегда бывает равна секунде и пред шоковое состояние писателя должно было завершиться через несколько мгновений и оно завершилось не позже, чем таймер успел бы пропикать трижды. И он уже наискось, бегом пересекал мокрое асфальтовое поле дороги, а с противоположного, сбившего человека жигулям направления, уже на полной скорости, с включённой мигалкой и воющей сиреной, нёсся совершенно случайно оказавшийся на этом участке дороги полицейский патрульный бобик.
На месте происшествия Фариз оказался раньше блюстителей порядка и редкая мрачная картина, представшая перед ним и рассматриваемая писателем с несколько нетрадиционного ракурса, приобретала в его сознании ещё более сгущённые, приводящие человека в трепет, краски.
Рядом с ним уже вовсю кипела работа. Люди в форме всё время с кем-то переговаривались по рации. Им что-то отвечали. Уже слышался отдалённый вой сирены ещё одной патрульной машины. Хлопали дверцы автомобилей. Люди сновали туда-сюда. Кто-то задал ему несколько несложных вопросов. Он ответил на них. Слышался хруст ленты, сворачивающейся и разворачивающейся рулетки. Производились замеры… Появились, как грибы из-под земли, первые зеваки и первые, двигающиеся в противоположных направлениях автомобили, уже стояли в сторонке, чтобы владельцы их могли удовлетворить справедливо возникшее любопытство. Ждали «Скорую помощь». Кто-то произнёс слова: «…пульс прослушивается…», – это было сказано о наркоманах…
А внутри Фариза тоже шла работа. Правда, характер её был сбивчивым – мысль прыгала с предмета на предмет и не могла, хотя бы на некоторое время остановиться на чём-то конкретно. Правда и то, что для такой впечатлительной и восприимчивой натуры это было в порядке вещей. Он думал о том, как быстро и оперативно работают полиция и дорожная спецслужба, о том, что как же это получается, какое жуткое совпадение – ведь только что он сочинял рассказ об этих страшных фантастических существах и вот на тебе, – живой пример того, что несколько минут назад было плодом его воображений и уже на этой почве возникла иная фантастическая мысль, – о том, как было бы страшно, если бы подобное «ясновидение» происходило сплошь и рядом… А может быть всё так и происходит? Нет, такого не может быть… И мысли уже стали путаться, и срочно надо было бежать домой, чтобы по-свежему всё зафиксировать на бумаге. Всё это и может быть ещё большее количество всевозможных деталей и мелочей, ассоциаций и предположений проносилось в его мыслях, в его голове как обрывки, как фрагменты, которые могли бы в будущем слиться в нечто единое и упорядоченное.
Он тоже двигался, как и все, но движения, совершаемые им, были бесцельны и бессмысленны. Он не мог ни на чём сосредоточиться, то и дело, как притягиваемый магнитом, возвращаясь, до ограниченной спецслужбами черты, к месту трагедии. Завороженным взглядом он впитывал в себя и общее, всегда в подобных ситуациях приводящее к мысли о бренности, и детали, надеясь в будущем воскресить всё это на страницах рассказа.
Нарастающий звук сирены быстро приближающейся кареты «Скорой помощи», и затем само появление врачей дало новый импульс происходящему вокруг, и Фариз, когда суета, рождённая деятельностью людей, достигла высокой точки, медленно перешёл дорогу, и тьма незаметно ни для кого, плавно впитала его в себя. Уходя всё дальше и дальше от небольшого, заполненного светом и движением людей, отрезка дороги, который силой стечения обстоятельств, стал сегодня местом печали и скорби, он вновь, уже мысленно переживал мгновения, в стремительном течении которых на крохотном пятачке земли успела произойти и раствориться в пространстве колоссальное количество всевозможных перемещений, результатом которых стало это страшное дорожное происшествие. Трагизм ситуаций с подобным исходом может быть и поддаётся классификации в теориях, придуманных человеком, но сами люди достаточно безразличны к подобному явлению то ли в силу своей чёрствости вообще, то ли от того, что сами же и являются инициаторами подобных сцен, а может быть от того, что человек развил в себе способность всё дробить, расчленять, классифицировать и давать имена: трагедия, комедия, драма… И может быть поэтому, то есть в силу развитых способностей, отдельные люди способны сильнее других ощущать страх, трагизм, драматизм, и может быть поэтому прежде чем навеки унестись мельчайшей пылью невидимых частиц в мировое пространство эта печальная картина так глубоко затронула молодого писателя и память его надолго впитала в себя краски, шумы, линии, штрихи и всё, связанное с этим ночным происшествием.
– Да, – продолжал Фариз, уже приближаясь к дому. Отчасти он беседовал сам с собой, отчасти же продолжал работу над будущим рассказом – это был крик механизма, озверевшего и вышедшего из-под контроля. Именно озверевшего, потому что после всего, что случилось, он продолжал ещё рычать, стоя в луже человеческой крови. Вся пасть и зубы-решётка были красны и весь он как будто испытывал удовлетворение от того, что так удачно завалил жертву. И взгляд его то вспыхивал, то угасал, как у насосавшегося крови и утолившего жажду вампира.

Баку 25 октябрь 2015