Со слезами на глазах

Солнце лишь коснулось горизонта, подобно кисти художника, наносящего первый мазок на холст зари, когда Валера едва заметной тенью скользил по кладбищу. Между кованых оградок, по узким тропинкам, он передвигался легко, почти крадучись, словно боясь разбудить тех, кто уже никогда не проснется. В центре кладбища виднелся силуэт маленькой церквушки, а рядом, как старый солдат, возвышался каштан. Его цветущие кроны щедро отбрасывали тень на скромную могилу. Валера двигался по направлению к этой могиле с каменным спокойствием в глазах.
Кладбищенский воздух, густой от запаха хвои, влажной земли и лёгкого намёка на ладан, вытеснял любые мысли, словно ненужный хлам. Обычно Валера любил покопаться в философских лабиринтах, но здесь, в царстве вечного сна, это казалось кощунством. Здесь, где шелест листвы, шорох травы и шёпот ветра сплетались в скорбную симфонию, можно ли думать о чём-то светлом, о чём-то возвышенном? Валера считал, что нет. Поэтому он старался не перегружать сознание, концентрируясь на самом необходимом: где он находится, куда направляется и для чего.
Он уже отчётливо видел церквушку, чьи обшарпанные стены, словно израненное тело, ласково принимали первые лучи весеннего солнца. Её камень, потемневший от времени и покрытый лишайником, хранил на себе следы бесчисленных ветров и дождей. Местами сквозь осыпавшуюся штукатурку проглядывала грубая кладка, добавляя облику церкви особую, почти первобытную простоту. Тишина, словно шелковая ткань, окутывала всё вокруг, нарушаемая лишь редким щебетанием птиц.
Валера подошел к каштану, прикоснувшись ладонью к его могучему стволу, словно к теплой руке старого друга. Затем, перешагнув кружевную ограду, ступил на плиточную укладку и опустился на скамейку, бережно поставив рядом пластиковый пакет. С гранитного камня на него смотрело пожилое лицо, запечатлевшее мудрость прожитых лет, словно глубокие борозды на пашне. Рядом, в объятиях земли, стоял деревянный крест с фотографией мужчины, во взгляде которого переплетались строгость и доброта, как свет и тень в предрассветный час. Здесь покоились дед и отец Валеры. Деда он похоронил давно, когда юность еще пылала в его крови, а отец ушел всего несколько месяцев назад, унесенный болезнью сердца – горьким эхом военного прошлого.
На губах Валеры дрогнула робкая улыбка, символизирующая молчаливое приветствие. Из пакета он извлек граненый стакан и пузырёк водки. Наполнив стакан до краев, он замер, словно собираясь с силами, затем опрокинул его в себя одним махом. Водка обожгла нутро раскаленным потоком, оставив на языке привкус горькой полыни. И тут же, словно из небытия, нахлынула волна воспоминаний. Вот он, мальчишка, сидит на коленях у деда, слушая сказки, вплетающиеся в канву вечерней тишины. Вот отец учит его держать равновесие на велосипеде, и ветер свистит в ушах, словно песня свободы. Вот он впервые приходит домой с разбитой губой, а отец, вместо упрека, пожимает ему руку, как равному, признавая в нем мужчину. Вот дед берет его на охоту, и запах пороха щекочет ноздри, а ружье кажется продолжением руки…
Над кладбищенской тишиной, словно предвестник незваного гостя, нарастал шелестящий звук шаркающих шагов, вырывая Валеру из задумчивого плена воспоминаний. Он обернулся и разглядел фигуру, словно сотканную из нищеты – худощавый мужчина средних лет, облаченный в лохмотья, хранящие на себе печать времени и грязи. На одной ноге зиял пробел, где когда-то красовался ботинок, а голову венчала кепка с российским триколором. Движения его напоминали танец марионетки – неуверенные, шатающиеся, с гримасой болезненной муки, застывшей на лице. Заметив взгляд Валеры, он расплылся в подобии улыбки – жалкой, просящей, словно мольба о милости.
– Мое почтение, уважаемый, – просипел мужчина, выталкивая слова из пересохшего горла, – Не помешал?
Валера окинул его оценивающим, чуть надменным взглядом.
– И вам не хворать, – ответил он, сохраняя дистанцию.
– Сигареткой не угостите? – с надеждой, но без наглости, спросил мужчина.
Валера покачал головой.
– Не курю. Давно бросил. И вам советую.
– Счастливый человек, – мужчина перевел взгляд на початую бутылку, его глаза вдруг засветились алчным огоньком, – А водочкой, смотрю, душу греете…
Валера усмехнулся, тронутый нескрываемой завистью в голосе незнакомца.
– Не то, что бы грею. Просто сегодня особый день – решил навестить близких, помянуть.
– Ну, это святое… – Мужчина снял кепку и, словно умоляюще, прижал её обеими руками к груди. В этот момент Валера понял – человеку просто необходимо выпить. Его взгляд, цепкий и голодный, выдавал жаждущую душу, словно пустыня, тоскующая по дождю.
– Может… – Валера взял в руки пузырёк, взвешивая решение, – хотите?
– Не откажусь, – в глазах мужчины вспыхнуло пламя надежды, словно у утопающего, которому бросили спасательный круг.
Валера наполнил стакан и протянул его мужчине. Тот схватил его дрожащими руками и уже был готов опустошить, но вдруг, словно опомнившись, застыл.
– Царство небесное вашим родным, – пробормотал он, глядя на могильные портреты, – Вечная память…
Резким движением мужчина жадно осушил стакан и вернул его Валере. Лицо расслабилось, морщины разгладились, а в глазах словно рассеялся мутный туман. Он облегченно выдохнул, как каторжник, с которого наконец-то сняли тяжелые кандалы.
– Спасибо, уважаемый. Так хреново было, словами не передать. Мы тут… немного… отмечали, – сказав это, мужчина приложил два пальца к шее, смущенно улыбаясь, словно мальчишка, пойманный на шалости. – Ну вы понимаете… Праздник все-таки. День Победы… Вот… А он, знаете ли… для меня тоже… со слезами на глазах.
– Да, понимаю, – снисходительно произнес Валерий, пряча усмешку за маской сочувствия.
«На тебя и впрямь без слез не взглянешь,» – подумал он про себя, словно констатируя печальный факт.
– Только вот праздник сегодня, а отмечаете вы, судя по всему… со вчера. Или даже с позавчера.
– Ну да, – ответил мужчина и развел руками, словно оправдываясь перед самим собой, – так получилось. Жизнь такая… штука сложная. А вы-то отмечать сегодня будете? – Валера молчаливо пожал плечами, давая понять, что не намерен делиться своими планами, – Такой день все-таки, грешно не отметить… с душой.
– Каждому свое, – буркнул Валера, отводя взгляд от мужчины к портретам на могиле. Мужчина последовал его примеру, затем спросил:
– Это ваши?..
– Дедушка и отец, – сухо ответил Валера.
– А дед…
– Воевал. Отец тоже, в Афганистане. Дед давно умер, а отца недавно похоронили. Сердце не выдержало. Война, она, знаете ли, и через поколения бьет…
– Тяжело вам наверное пришлось, – мужчина понимающе кивал, – такая потеря… Земля пухом…
– Тяжело, конечно, но ничего не поделаешь. Это жизнь. Живем и умираем. – Валера вздохнул, глядя на поблекшие фотографии, – И выбора у нас, как правило, немного…
– Это да… – Мужчина задумчиво посмотрел на свои грязные руки, – Выбора у нас… почти никогда нет.
Наступило молчание, словно тягучая патока, обволакивающая все вокруг. Валера снова наполнил стакан, опустошив пузырёк до последней капли. Он сделал маленький глоток затем выплеснул остатки на потрескавшиеся плиты, воздав земле горькое подношение. Мужчина с сожалением наблюдал, как Валера расправляется с остатками водки, словно оплакивая уходящую возможность. Валера поднялся, давая понять, что разговор окончен.
– Уже уходите? – с грустью в голосе поинтересовался мужчина. Валера утвердительно кивнул.
– Пора.
– Тогда всего вам доброго. Хорошо вам отметить праздник. Еще раз спасибо за… – взгляд мужчины упал на разлитую по плитам водку, будто на утерянное сокровище, – за угощение.
– И вам спасибо за компанию, хоть и не долгую. Но мне правда пора идти, – отрезал Валера, ставя точку в этой мимолетной встрече.
Валера перешагнул через ограду, окинул взглядом портреты родных, прощаясь с ними до следующего визита, и направился к выходу. Мужчина отошёл на несколько шагов, расстегнул ширинку и начал мочиться, не заботясь о приличиях. Валера повернулся и, не скрывая раздражения, произнес:
– Молодой человек, вы, конечно, не самое подходящее место выбрали. Хоть бы постеснялись, тут все-таки кладбище и церковь рядом…
Мужчина, не прекращая своего занятия, лишь ухмыльнулся в ответ, словно слова Валеры были для него пустым звуком. В его глазах читалось циничное равнодушие.
– Ну что поделать? – процедил он сквозь зубы, – нужда приспичила, понимаете? Не до сантиментов тут. А Господь… Он все видит, он поймет. Чай, не впервой ему такое наблюдать.
Валера, ошеломленный такой беспардонностью, лишь махнул рукой и отвернулся. Слова застревали в горле, не находя выхода. Что можно сказать человеку, для которого подобное поведение является нормой?
Выйдя за ворота кладбища, Валера направился к автобусной остановке. Вскоре подошел старенький «Икарус», недовольно заурчав мотором. Валера забрался в салон и устроился у окна, наблюдая, как за стеклом мелькают улицы города, который во всю готовился к празднику – Дню Победы. На каждом углу алели флаги, сверкали гирлянды, а в воздухе витал предпраздничный ажиотаж.
Валера знал, что скоро вся округа взорвется всеобщим ликованием. У каждого на груди – георгиевская ленточка. Дети, разодетые в военную форму. Победоносные лозунги на иностранных автомобилях. Ветераны… Старики, принимающие цветы с усталой благодарностью, зная, что завтра о них забудут. Самозванцы, обвешанные чужими орденами. Военные песни, хрипло ревущие из каждого утюга. «Бессмертный полк» – толпа людей, шествующая по главной улице с фотографиями почивших. И, конечно, пьянки… Много пьянок.
Валера лицезрел эту картину из года в год, оставаясь в стороне, словно отшельник, наблюдающий за бурей с вершины горы. Не то чтобы он ставил под сомнение сам факт Победы или отрицал важность этого дня, просто чувствовал его иначе. Большинство воспринимали День Победы, как повод для радости и веселья, а Валера – как момент тихой памяти о тех, кто отдал свои жизни за мирное небо над головой. День скорби, день молчаливого поклонения – вот чем должен быть День Победы по его мнению, а не поводом для шумных салютов и беспробудного пьянства.
Его дед, прошедший сквозь ад Великой Отечественной, никогда не относился к этому дню как к празднику. Эту же печальную мудрость он передал и внуку. Отец Валеры, опаленный огнем Афганистана, еще больше укрепил эти убеждения. Валера помнил, как его дед и отец отмечали 9 мая. Они сидели на кухне, молча выпивали, вспоминая погибших товарищей, и слезы, словно горькие капли росы, стекали по их щекам. Валера слышал множество страшных историй о войне, и понял, что война – это не только слава и героизм, но еще и кровь, слезы, грязь, непомерная боль и страдания. Война – это ад на земле.
Поэтому он никогда не принимал участия в всенародном праздновании. Он лишь наблюдал и усмехался, глядя на родителей, одевающих своих детей в солдатские гимнастерки, словно готовя их к новой мясорубке. На ветеранов, как подлинных, с застывшей печалью в глазах, так и на самозванцев, преисполненных фальшивой гордостью. На пьянки, сопровождаемые военными песнями и на лозунги – «Можем повторить» или «На Берлин» – вызывающие у него чувство негодования плавно переходящее в отвращение. «Лишь бы не было войны…» – всегда говорил дед, а отец завороженно вторил этим словам… Валера был уверен: любая война заканчивается не для того, чтобы её повторяли. Именно такие лозунги сеют семена новых конфликтов. Земля, густо усеянная трупами, знала это. Она чувствовала запах крови, который так и не выветрился из её пор. И земля молчаливо протестовала. Против лицемерия и фальши. Против безумного желания «повторить».
Раскалённый автобусный зной обволакивал Валеру, словно в горящей печи. Духота сгущалась, грозя удушьем. Наконец, двери распахнулись и он шагнул в объятия весеннего воздуха. Солнце, словно ласковая кошка, игриво коснулось его лица своими лучами. Валера направился к магазину, дабы пополнить оскудевшие запасы продуктов. Путь его пролегал через дворы обшарпанных панелек и детских площадок, где лёгкий ветерок играл обрывками газет.
Почти достигнув цели, Валера заметил у чёрного хода контейнеры, предназначенные для списанных продуктов. И возле них, словно неприкаянная душа, копошился старик. Но старик этот никак не походил на опустившегося скитальца. На нём был приличный, хоть и поношенный, костюм, брюки безупречно выглажены, а туфли начищены до зеркального блеска. Ведомый любопытством, Валера направился к старику, нащупавыя в кармане кошелёк. Тот, заметив его, тут же вынул руки из контейнера, словно вор, пойманный на месте преступления.
– Бог в помощь, дедушка, – тихо произнёс Валера, стараясь укротить дрожь в голосе, подобно дрессировщику, усмиряющему дикого зверя.
– Здравствуйте, милый человек, – ответил старик. В его глазах промелькнула искра былой гордости, – с праздником вас.
– И вас… – Валера судорожно искал нужные слова, как ныряльщик, ищущий жемчужину на дне океана, – а что это вы в такой день… и в мусорке?
Старик покорно опустил голову, и плечи его поникли, словно под непосильной ношей, гнущей к земле.
– Да я бы не рылся… Скоро дочка с внуками приедут… Праздник отмечать… А у меня дома даже краюхи хлеба нет… Не могу я вот так, с пустыми руками гостей встречать… Гость в дом — радость в дом.
Валера бросил взгляд на контейнер, этот символ человеческого равнодушия, потом снова посмотрел на старика, и его сердце сжалось от боли, словно его сдавили в тисках.
– И что же вы, – с горечью произнёс он, – внуков просрочкой кормить собираетесь? Это же хуже, чем собакам!
Старик виновато кивнул, и голос его задрожал, словно осенний лист на ветру.
– А что поделать? Пенсия – слёзы одни, да и ту ещё ждать… А как не угостить? Обидятся ведь…
Валера достал кошелёк, распахнул его, извлёк все имеющиеся купюры, словно вынимая из сердца частицу тепла, и протянул старику.
– Вы что? Нет! – воскликнул тот, отмахиваясь от денег, словно от назойливого роя мух, досаждающего в жаркий полдень.
– Возьмите! – настаивал Валера, – накроете шикарный стол, такой, чтобы ломился от яств, и встретите дочку с внуками, как подобает. Чтобы праздник был праздником, а не горьким воспоминанием.
– Не могу я так… Не привык… Рука не поднимается…
– Вы меня обидите, дедушка. Словно не доверяете.
Старик сдался под напором Валеры, как крепость под натиском вражеской армии, и принял деньги. По его щекам потекли слёзы – тихие, безмолвные, словно запоздалый дождь.
– Спасибо, сынок… Дай бог тебе здоровья и счастья… Пусть стороной обойдут тебя горе и беда.
– Это от всего сердца… Просто так надо… Нельзя оставаться равнодушным.
– Спасибо… – Старик положил деньги в карман и обнял Валеру, как родного сына, словно пытаясь передать всю свою благодарность, всю теплоту своей израненной души. – Сегодня, когда за столом буду за своих погибших товарищей выпивать, я и за тебя выпью, за твоё здоровье… Как зовут тебя, сынок?
Валера назвал старику свое имя… Он почувствовал, как его душа лопнула от прикосновения раскалённой иглы, словно перезревший плод, источая сок сочувствия и боли.
– Так вы… ещё и ветеран?
– Ветеран… Участвовал в освобождении Вены… До Берлина дойти не успел, война закончилась… Но то, что я видел, того врагу не пожелаю.
– Как же так?.. – прошептал Валера, поражённый услышанным, как громом среди ясного неба.
– Дай бог тебе здоровья и счастья, Валера. Живи долго и счастливо… Милосердие — это лучшее, что есть в человеке.
Старик ушёл, ссутулившись, словно прожитые годы ещё сильнее придавливали его к земле. Валера долго стоял, переваривая произошедшее, будто глотая горькую пилюлю, запивая её водой разочарования.
Как же так? Ветеран Великой Отечественной в День Победы ищет еду на праздничный стол в мусорном контейнере с просрочкой! Вот тебе и праздник… Вот тебе и ликование. И сколько таких ветеранов, забытых и никому не нужных? Сердце Валеры обливалось кровью от осознания этой горькой правды. Он молча стоял и ветер трепал его волосы, словно шептал слова упрёка.
Встреча с ветераном, словно ледяной душ, смыла с Валеры остатки желания идти за покупками. Он развернулся и побрел прочь в сторону дома. Печальные мысли терзали его сознание, словно колючая проволока, рождая в висках мучительную пульсацию. Далеким эхом доносились раскаты праздничного салюта, и восторженные крики толпы. Из распахнутого окна лилась хрипловатая, надрывная мелодия Магомаева… «Это праздник со слезами на глазах…» И глаза Валеры действительно наполнились слезами – горькими, непрошеными.
– Валерыч! – окликнули его.
Он обернулся. К нему спешил Паша, молодой коллега со стройки, в руках у которого позвякивал, словно перезвон колокольчиков, пакет с бутылками.
– Здорова, Валерыч! – Паша протянул руку, и они обменялись крепким рукопожатием.
– Здорова, Пашка.
– С Днём Победы, братан! Куда путь держишь?
– Домой, – голос Валеры звучал глухо, словно из дальней дали, – с кладбища только что. Навестил…
– А мы тут решили всей бригадой собраться, отметить. Все будут! И Баха, и Сергеич, даже Ванюха с гитарой припрётся. Давай с нами! Шашлычок, водочка, песни… За дедов! Помянем, как полагается!
Валера отвел взгляд, устремляя его в туманную даль, за которой, казалось, скрывались все его печали.
– Спасибо, Паш, за приглашение… Но я сегодня не в том настроении. Хочу просто тишины…
Паша внимательно всмотрелся в лицо коллеги. Тревога закралась в его взгляд.
– Как знаешь… А чего ты такой… смурной? Вон, река в глазах плещется! Что стряслось?
Валера встретился с Пашой взглядом, провел тыльной стороной ладони по щеке, словно стирая с лица сажу.
– Ничего, Паш… Просто… День Победы… отмечаю.