Александрия. Глава 7. Проскрипции

Солнце давно скрылось за горизонтом. Вся община спала, и только Лидия не могла даже и думать о сне. Она лежала, глядя в темноту, с горечью размышляя о том, кто и зачем убивает учеников христианского училища. И по ходу этих раздумий её душа все более ожесточалась и преисполнялась ненавистью к неведомому ей безжалостному убийце её друзей. Ясно, что так не должно быть, зло надо остановить, во что бы то ни стало. «Учитель, ты скажешь, что Христос велел прощать врагов, – мысленно обратилась она к отцу Афанасию. — Но я пока так и не научилась прощать их. Разве было бы правильнее ждать когда они перебьют нас всех? Мы должны действовать, мы должны прекратить эти страшные злодеяния. Я знаю, после ты все поймешь и простишь, потому что ты лучше всех, ты всех умнее, добрее и справедливее.»…

***

После третьей стражи, когда последний светильник в городе погас, Галл возвращался со службы. Темная безлунная ночь погрузила улицы в непроглядный мрак, идти ли с закрытыми или открытыми глазами — не было совершенно никакой разницы. Ноги уверенно ступали в темноте по брусчатке, а слух заменял бесполезное теперь зрение. Можно было бы захватить с собой факел, но маршрут был так хорошо знаком, что мог быть быстро и легко пройден и с закрытыми глазами, а во тьме всегда предпочтительнее оставаться невидимым.

Одолевавшие Валерия раздумья были ненамного светлее окружающего мрака. Если бы советник отдал его под суд за нападение, он нанял бы знакомого адвоката, и может статься вместе они добились бы справедливого приговора; если бы подослал к нему убийц, он сумел бы себя защитить и в этом случае. Но нет, похоже, мстительный сановник готовит какую-то подлую ловушку, и это хуже всего.

Быстро шагая привычной дорогой, он вскоре оказался на пороге своего дома. Но, едва дернув дверь, понял, что у него незваные гости и что ждут они хозяина вовсе не с добром. И действительно, не успел он переступить порог, как на него обрушились разом несколько человек, намереваясь сбить с ног и забить лежачего – нехитрый прием, знакомый любому, кто вырос в Ракотисе. Готовый к этому нападению, Галл сумел увернуться, попутно отправив одного из нападавших ударом кулака в сторону очага, где тот и затих — судя по стуку, хорошенько приложившись об угловой камень головой. Другой, не успев даже вскрикнуть, рухнул под ноги, сраженный мечом, а третьего он решил оставить в живых, чтобы допросить, предварительно выбив у него из рук оружие, негромко цокнувшее об пол где-то возле двери. После непродолжительного обмена тумаками противник был повержен.

— Кто отдал приказ убить меня? Отвечай или умрешь! – потребовал Галл, угрожая врагу мечом.

— Богини мщения, — с ненавистью отвечал тот.

Голос был знаком – ну точно, они уже общались не далее, как сегодня, в христианской общине. Только вряд ли этот остолоп имеет какое-то отношение к светлейшему или его людям.

— Фурии отбирают у людей разум, но у тебя его никогда и не было, если ты думал, что можешь так легко разделаться со стражником.

— Тебе лучше убить меня, вигил, — процедил сквозь зубы поверженный враг, — вдвоем по одной земле с убийцей моего брата мне не ходить. Либо ты, либо я, одному из нас не жить.

— Будь по-твоему, с радостью очищу землю от такой мрази как ты. Только ответь сначала, с чего ты вбил себе в башку, что это я убил твоего брата?

— А кто ж ещё? Сперва ты пришел в общину и угрожал, потом повздорил с моим братом в трактире, а после его нашли с перерезанным горлом. Тут и думать нечего.

— Ну а если подумать, то все предстанет совсем иначе. После того, как твой брат отправился на встречу со смертью, я остался у Маркела и тому найдутся десятки свидетелей, в том числе сам трактирщик. Можешь сам спросить у него. Тебе известен хотя бы один смертный, способный пребывать в разных местах одновременно? Что скажешь?

Неподалеку раздались непотребные ругательства, сопровождавшиеся жалобным стоном – очнулся один из двух неудачливых разбойников.

— О чем мой брат говорил с тобой?

— Ни о чем, что можно было бы припомнить как что-то важное и разумное. Что-то о девчонке из общины. Твой брат был такой же кретин, что и ты, и так же как и тебя, мне просто-напросто не зачем было убивать его, вот и все. Хотя я и догадываюсь, кто мог это сделать.

— Сколько возьмешь за сведения?

— Ты уже заплатил. Или жизнь своего присного ты не ставишь и в асс? Сиди и не дергайся, одно резкое движение и отправишься к брату, в преисподнюю, понял?

— Ладно.

Галл вернул меч в ножны и зажег светильник. Пламя осветило не слишком приглядную картину. Один из нападавших, тот, что был заколот мечом, валялся ничком в луже крови, не подавая никаких признаков жизни. Другой мрачно зыркал из своего угла, обхватив голову руками. Лицо главаря было разбито в кровь. Как только комната осветилась, он первым делом отыскал глазами свой резак, валявшийся невдалеке, но тут же отвел взгляд.

— Ты сказал, что знаешь кто убил его? – нетерпеливо заговорил он снова.

— Тот же, кто убил Аттала. Ну а твой брат, судя по всему, оказался свидетелем этого убийства, за что и поплатился.

— Но Аттала убили ариане.

— Нет.

— А кто же, по-твоему?

— Подумай сам, кому могла понадобиться смерть сына префекта? Уж точно не мне, не тебе и не этим вашими несчастными арианам, которыми сейчас под завязку забито все дознание.

— И кто же убийца? Кто бы он ни был, клянусь матерями-фуриями, ему не долго осталось ходить по земле.

— Ты и впрямь недоумок, думаешь один человек будет затевать такое? Я скажу тебе, но не уверен, что ты способен понять, то что услышишь.

— Не сомневайся, все что мне надо я пойму.

— Ладно, слушай, — кивнул Галл и заговорил, доверительно понизив голос, — высшая клика нашего города затеяла грязные игры за власть, а твой брат просто попал под раздачу, узнав больше, чем следовало бы знать простому рыбаку.

— А тебе откуда все это известно?

— У тебя свои источники, у меня свои, — небрежно заметил в ответ Галл. — Но тебе лучше в это дело даже не соваться, целее будешь, — прибавил он, читая на лице разбойника самую яростную, ничем непоколебимую решимость.

— Поглядим, — отвечал Хетти, получив нужные сведения, и кивнул приятелю.

Подобрав валявшиеся на полу колья и резак, и захватив тело убитого товарища, они покинули дом.

— Вот чума, — пробормотал хозяин, провожая их взглядом.

На следующий день Валерий проснулся в то время, когда солнце уже стало склоняться в сторону запада. Подкрепившись сырным пирогом, купленным загодя у трактирщика, и запив его чистой водой, Галл вышел из дому и направился в управление префектуры, чтобы получить свое новое назначение.

Здание управы, как и большинство административных зданий, располагалось в Неаполисе, неподалеку от главной площади. Здесь Галл немного задержался возле храма Исиды, где, к своей несказанной радости, столкнулся с колесничими Диофаном и Аригнотом – его бывшими товарищами по ипподрому — те только что покинули храм, где принесли жертвы и елей к алтарю богини, радея об удачном заезде. Друзья ударили по рукам и обнялись, и после взаимных приветствий продолжили путь уже вместе.

— Привет, Галл, как же я рад тебя видеть живым и здоровым!

— Что за негодяи распустили слухи, будто ты сгинул на войне!

— А вы и поверили? Конечно я жив и здоров, что мне станется, — пожал плечами Валерий. — Ну, рассказывайте же поскорее, что нового в цирке, кто теперь фаворит? – с нетерпеливым любопытством атаковал он их расспросами.

Встретив своих приятелей-колесничих, он как будто снова вернулся в прежнюю счастливую жизнь, полную удачи и успеха.

— Такого уж неоспоримого фаворита сейчас нет.

— Элий и Арион рвут друг у друга венок…

— Два фаворита быть не может, два — это значит ни одного.

— Ну а Никодим знай себе подсчитывает барыши со ставок.

— С вами хоть делится, или все такой же скряга?

— Да какое там! Зато отгрохал новую конюшню, ещё больше и богаче прежней.

— Я полагал, что Коракс быстро станет фаворитом.

— Коракс теперь в фаворитах у Орка.

— Вот как?

— Да, не повезло. Ино понесла прям в поворот, его выбросило под копыта, ну и дальше сам знаешь как у нас бывает, покатился котелок и нашел крышку.

— И, представь себе, на последнем заходе, до финиша рукой подать.

— А как же Фортуната? Помнится, он давно на неё глаз положил.

— Все в порядке с твоей красавицей, — поспешил успокоить Галла Диофан, — даже не переживай, ни царапины.

— Он её с Ино в одну бигу ставил? Что за дурень, да они же терпеть друг друга не могут!

— Забудь про биги, у нас теперь все больше квадриги в ходу.

— Вот это да! – с восхищением воскликнул Галл. — Не слабо!

— Ахахаха! — разразился хохотом Аригнот, довольный реакцией Галла на эту новость. — Ишь как глаза загорелись! А ты возвращайся давай к нам. Никодим ждет не дождется, все тебя вспоминает, новичкам в пример ставит. Ты уже легенда. Такие песни слагает, любой рапсод позавидует. Клянусь великой богиней, у него для тебя и новенькая колесница припасена, и лучшая четверка.

— Что, много новичков?

— Да считай, что с половиной участников ты точно не знаком. Люди в цирке постоянно меняются, кто-то уходит в преисподнюю, кто-то за другим ремеслом, вот как ты.

— Так что, может надумаешь вернуться? Задашь трепу нынешним выскочкам! Пусть знают наших!

— Ну уж нет, — отвечал Валерий, — не для того я уходил, чтобы возвращаться, чего народ смешить, что было — то прошло. Как там говорят философы, в одну реку дважды не зайти.

— Стражникам, я слышал, и платят неплохо, — понимающе заметил Диофан, — заработки у вас там не чета нашим.

— Что есть, то есть, друзья, жаловаться не буду, — кивнул в ответ Валерий.

— Слушай, Галл, забег сегодня мощный, ставки с третьего дня поступают. Приходи хотя бы с трибуны поглядеть, не пожалеешь!

— Зашел бы с радостью, кабы не служба, — кивнул на прощанье Галл, когда друзья поравнялись с портиком префектуры. — Фортуну в колесницу!

— Будь здоров, Галл!

— Свидимся ещё! — приятели направились дальше, в сторону ипподрома, горячо обсуждая предстоящий забег.

«Она так и сказала: Забирай себе колесничего» — припомнились вдруг Валерию жестокие слова Сабины, переданные ему её болтливой рабыней, заставив его помрачнеть.

Не теряя больше времени, он зашел в тень портика управы, где с утра до вечера толкались люди различных достатков и званий, прибывшие сюда со всей провинции. Внутри же базилики его ожидало настоящее столпотворение. Самый разномастный люд теснился перед столами чиновников и писцов. Здесь и оформлялись сделки и различные права собственности и наследования, и получались разрешения на открытие ремесленных мастерских и торговлю в городе, тут же околачивались нищие и калеки, надеясь получить хоть какое-то послабление в своей тяжелой доле.

«Зачем они все здесь толпятся целыми днями? Кому нужна вся эта писанина? К чему стряпать столько законов и эдиктов, вынуждающих людей проводить столько времени за оформлением каких-то письменов? — с раздражением думал Галл, взирая на всю эту канцелярскую возню. – Что за порядки у нас — без документа и шагу не ступишь!»

Он присмотрелся к исполнителям управы – все как один они были преисполнены важности, а на их лицах выступила маска ничем не пробиваемого деловитого холодного равнодушия. «Такого ремесла и врагу не пожелаешь: проводить весь день скрючившись за столом и выводить немеющими пальцами прописи, выслушивать просьбы, приказы, поручения, оформлять десятки и сотни дел и документов. Я бы рехнулся…»

— Эй, служивый, ты за какой надобностью к нам? – обратился вдруг к нему один из проходивших мимо писцов, со стилосом за ухом.

— Мне к куратору, — отвечал ему Галл.

— Вон там, видишь, дверь в пристройку со стражником? Тебе туда. Постой, друг! – тут же остановил он Валерия. — Ты так похож на нашего лучшего колесничего, славного Валерия Галла! Точно! Я узнал тебя! Друг! Вот так встреча! – восторженно и громко завопил он, привлекая внимание остальных, но Галл поспешил осадить эти восторги: — Да нет, что ты, друг, разве не видишь, я стражник, а не колесничий, — дружески похлопав его по плечу в ответ на приветствия и направился к цели своего посещения.

Куратор управы занимал просторное помещение в пристройке. Помимо всей огромной канцелярии управы в его личном распоряжении тоже находились несколько писцов, сидевших за своими столами прямо возле дверей.

— А вот и наш славный герой! – елейно улыбаясь воскликнул куратор управы, едва Галл появился на пороге комнаты.

Лукреций Марцелл все так же блистал испещренным золотом роскошным нарядом и выражением абсолютного довольства на румяном, по девичьи смазливом лице.

— Я за назначением, — сказал Галл. «До чего же мерзкий хлыщ этот бывший раб» — с презрительной неприязнью подумал он.

— Все верно, ты теперь наш, а я твой новый куратор. Нам есть что обсудить, — против кураторского стола располагалось кресло, на которое и указал Марцелл своему посетителю.

— Ты не находишь ли, что после того памятного обеда, меж тобой и светлейшим остались некие недоговоренности? – заговорил он, все так же скалясь ровными белыми рядами зубов, когда Галл молча устроился напротив него, и не дождавшись ответа продолжал: – А все дело в том, что, увы, перебрав с возбуждающим напитком, ты повел себя самым возмутительным и неподобающим образом. Твой разум был одурманен, ты что-то неверно понял, разобиделся, и сгоряча, находясь под дурманящими парами вина, принялся в дикой ярости громить все вокруг. Не поздоровилось даже и самому светлейшему Планку, — при этих словах Марцелл глянул на Галла с укоризной, но тот лишь внимательно слушал, не возражая и не выражая никаких эмоций.

— Однако я уполномочен сообщить тебе, что светлейший не держит на тебя зла. Более того, по своему благородству и присущей ему снисходительности к чужим слабостям он считает, что в происшедшем есть и его вина — не стоило угощать тебя слишком крепким напитком. Ну и в виду твоих былых заслуг, а также веря, что ты действовал не по злому умыслу, а из-за временного помутнения рассудка, светлейший протягивает тебе руку дружбы, предлагает забыть прошлое и надеется на твою верную службу. Что скажешь? Друг, мне нужен твой верный ответ, — добавил он, на миг стерев с лица слащавую улыбку, — чтобы передать твои слова светлейшему. Они будут переданы в точности, — заверил он Валерия, — можешь не сомневаться.

— Мне остается только с радостью принять дружбу светлейшего. Постараюсь искупить недостойное поведение в прошлом достойной службой в будущем, — заверил его, в свою очередь, Галл.

— Отлично, – ласковая улыбка вновь осветила лицо Марцелла. — Тогда к делу. Может статься, ты слыхал, что в Александрии сейчас пребывает один из главных христианских жрецов, преподобный владыка Осий Кордубский?

— Признаться, нет, не слыхал, — пожал плечами Галл. — Дела христианских общин мало меня интересуют.

— Его пребывание здесь касается не только христиан, это весьма важная птица. Главный советник и правая рука императора Константина, чтоб ты знал.

— Ах вот как, — равнодушно отозвался Валерий.

— Ты будешь охранять его.

— У императорского советника нет своей охраны?

— Среди христианских жрецов не принято держать при себе охрану. Но наш долг обеспечить высокому гостю безопасность, тем более в свете последних событий, сам понимаешь. Даже если ему самому это не по нраву… или якобы не по нраву, кто разберет этих жрецов…

— Ясно. – Галл покинул кресло посетителя, не желая проводить время за лишними разговорами и сплетнями. — Когда приступать к службе?

— Да прям сегодня и заступай, – выйдя из-за своего стола и догоняя его, сказал Марцелл. Они вместе вышли из пристройки в базилику.

— Считай, что ты поступил на службу к самому императору. Как видишь, светлейший умеет дружить, теперь дело за тобой.

— Постараюсь оправдать его ожидания.

Тем временем, явление куратора управы вызвало большое оживление среди посетителей. Многие из бедняков тут же ринулись к нему, в надежде пожаловаться на проволочки их дел и нерадивость чиновников управы, и в попытке решить свои дела, обратившись с просьбой непосредственно к начальнику. Особенно преуспела одна женщина в бедной, донельзя изношенной одежде и едва прикрывавшем седую голову ветхом покрывале, которая, проявив недюжинную прыть и пробившись к куратору быстрее всех остальных, бросилась к нему с душераздирающими причитаниями:

— О достойнейший и почтеннейший, прошу помоги мне! Я вдова ветерана, славного заслуженного героя, мне положена пенсия, и ни один из чиновников не желает заниматься моим делом! Я что ни день хожу сюда, да все без толку, моим детям нечего есть, а хозяин дома грозится выбросить нас на улицу! – вопила она, хватая всемогущего куратора за полы одежды.

— Что? Какого ещё ветерана и героя? – грозно прикрикнул на неё тот, с брезгливым негодованием отталкивая от себя, словно шелудивого пса. — Вот настоящий герой и ветеран – наш славный, знаменитый Валерий Галл посетил нас! — обратился он к своим подчиненным. — Слава героям Александрии! – и первым захлопал в ладоши, призывая последовать своему примеру.

Чиновники, послушные команде, разразились шумными овациями.

— Ну вот, я ведь говорил, что это он! – раздался голос из чиновничьих рядов.

Провинциальные посетители же, раздосадованные очередной проволочкой, напротив, с неодобрением, негодованием и даже с явным осуждением взирали на него.

Впервые стыдясь своей славы, и пряча от них глаза, Галл поспешил к выходу.

Советник императора остановился в небольшом скромном доме в Неаполисе, принадлежавшем какому-то горожанину среднего достатка. Жилище было довольно простым – небольшое строение в два этажа, на первый взгляд без каких-либо потаённых выходов и двойных стен, а внутренний дворик дома был совсем крошечным. Впрочем, толком все осмотреть не удалось — стражнику без лишних слов сразу было указано за дверь, где он и коротал службу, вынужденный все время лицезреть перед собой христианский храм, стоявший неподалеку, ввиду охраняемого жилища.

Вид этого строения, особенно сияющий золотой крест наверху, то и дело навевал странные и ненужные размышления о том, почему христиане избрали себе в божество какого-то бродягу, который был распят на кресте, словно разбойник, и готовы терпеть ради поклонения ему любые гонения, мучения и казни. Он гнал эти мысли прочь, как назойливых насекомых, но они все равно то и дело возвращались. Так же как сами христиане и их жрецы, все время околачивающиеся возле дома охраняемого. Поскольку Галлу было строго воспрещено задерживать кого бы то ни было из визитеров, он мог лишь окидывать их взглядом, чтобы удостовериться, что пришедший не затаил за пазухой камень или кинжал. Но никто из них не выглядел подозрительно и сразу было ясно, что ничего худого они не замышляют и не представляют ни малейшей угрозы для охраняемого.

— Здорово, служивый, — обратился вдруг к стражнику один из посетителей.

Это был вчерашний жрец из общины. Галл безотчетно ответил на приветствие, хотя это было не по уставу стражников — несмотря на то, что из-за его вмешательства Галл, к своей досаде, так и не переговорил со свидетельницей убийства, этот человек оставил хорошее впечатление и был ему симпатичен.

«Не хватало ещё, чтобы из-за моей матери-христианки христиане и меня принимали за своего» — тут же нахмурился он, как только жрец прошел мимо него внутрь жилища.

Стемнело. В домах зажглись светильники. Запоздавшие прохожие торопились успеть добраться до своих жилищ прежде, чем сумерки совсем сгустятся. В окрестностях все было спокойно и тихо. В доме тоже все было тихо, лишь время от времени до Галла доносились обращенные к слугам отдельные реплики хозяина дома из ближайшего к дверям помещения. Судя по этим доносившимся фразам, да ещё умопомрачительным ароматам из кухни, в доме собирались трапезничать.

— Эй, служивый, — окликнул его из дверей знакомый общинник, — заходи в дом, поешь.

— Нельзя, — с показной суровостью отмахнулся Галл, скорее удивленный, нежели обрадованный этим внезапным и неуместным проявлением человеколюбия. — Нельзя оставлять пост.

— Здесь только владыка решает, что нельзя, а что можно, — в тон ему, невозмутимо отвечал Афанасий. – Шагай, пока зовут.

Не заставляя себя дольше уговаривать, Валерий зашел в дом следом за ним.

Действительно, в таблинии все было готово к трапезе. За накрытым столом, на обычных деревянных стульях, словно простые рыбаки в трактире, собрались именитые постояльцы — сам советник императора, рядом с ним какой-то, судя по одеянию, тоже весьма важный сановник, не из местных александрийских, со своей женой, да ещё несколько христианских жрецов, ну и сам хозяин дома. Хозяйка вместе со своей помощницей прислуживала за столом.

— Мир вам, — вежливо поздоровался с присутствующими Валерий, остановившись в некоторой нерешительности.

— Садись рядом со мной, — вполголоса сказал ему Афанасий, и занял свое место за столом.

— Что же ты сразу не сказал, что ты наш? – обратился к нему советник, в то время, как хозяйка любезно предоставила вновь прибывшему сосуд с водой для омовения рук и полотенце. — Как твое имя, стражник?

Это был старик, чьи усы и борода были так же белы, как его одежды. Только теперь Галл заметил глубокие застарелые шрамы от ожогов на его лице и руках.

— Валерий Галл.

— Валерий – римское имя, — заметил сановник.

— Моя мать — римлянка, — быстро отозвался Валерий.

— Это благочестивая христианка, весьма достойная матрона, верная и расторопная помощница владыки Александра, — сказал Афанасий.- Много лет назад она продала свой богатый дом, оставшийся ей в наследство от родителей, чтобы потратить все вырученные средства на обустройство общины и нужды общинников.

— Сегодня я посетила вашу благословенную Богом общину и имела удовольствие разговаривать там с Бирреной. Она мне понравилась. Такая умная и приятная собеседница, истинная богобоязненная христианка, очень рада знакомству с ней, — проговорила, обращаясь к Афанасию, жена сановника – красивая и ещё довольно молодая матрона.

— А чего же эта истинная христианка собственного сына до сей поры в храм не привела? – недовольно заметил епископ Кордубский.

— Мой отец был язычником, — с вызовом глядя в глаза убеленному сединами советнику, проговорил Валерий.

Но поскольку его выходка не возымели совершенно никакого эффекта ни на его собеседника, ни на остальных присутствующих, словно в этот миг они все одновременно перестали его видеть и слышать, ничего не оставалось, как ретироваться — он смолк и отвел взгляд.

— Отче, не всякой матери дано столько духовной силы, — сказал сановник. — Ведь даже одна из самых благочестивых и добродетельных христианок империи не преуспела в деле приобщения своего великого сына к святым дарам.

— Ты прав, друг мой. Благочестивая Елена – сама воплощенная христианская добродетель, да продлит Господь её дни. Но не она зажгла свет истины в душе Константина.

— Тогда каким же образом вышло, что император стал ревностным служителем Спасителя, разве не по примеру своих благочестивых родителей? – спросил Афанасий.

— Нет, Константин всегда был язычником, — заговорил сановник. — Хотя он много общался с христианами при дворе Диоклетиана, где был свидетелем сначала их могущества и влияния, а затем гонений и казней, сам всегда оставался верным поклонником Аполлона и других языческих идолов. Но однажды Господь явил чудо, заставившее его и многих бывших тогда с ним уверовать, так же, как когда-то уверовал апостол Павел.

— Ты ведь и сам — один из тех, кто был тогда с императором, и кто уверовал вместе с ним, не так ли, Лактанций, — сказал отец Осий.

— Именно так, отче. Это случилось под Римом, куда мы пришли, чтобы изгнать и покарать тирана, узурпировавшего власть. Но, признаться, мало кто верил в благоприятный исход. Осада города, с его неисчислимыми запасами провианта или сражение с многократно превосходящими силами казались одинаково пустой затеей. Войска роптали, в рядах воинов все больше нарастали страх и отчаяние, ходили слухи, что придется убираться восвояси ни с чем, либо всем как один сложить головы у стен вечного города. Зачем мы пришли сюда и на что уповали? Именно тогда Константин разуверился в силе языческих богов и ложных льстивых предсказаниях оракулов, колдунов и авгуров, ища более могущественную силу, что направит его к победе. И вот, словно в ответ на его отчаянные призывы явилось дивное Божье знамение: в послеполуденном небе с трепетом и ужасом мы увидели составившееся из света знамение креста с четко различимыми словесами: «Сим побеждай». Кто бы мог не уверовать, видя такое чудо Господне? Христос призывал нас следовать за Ним. И как только мы уверовали, исход похода был решен. Затаившийся доселе за стенами города Максенций решился отворить ворота и начать бой. Этот день стал началом торжества Христовой веры в империи, когда под знаменами, золотом славящими Христа и с Его именем на устах, Константин выиграл сражение под Римом. Войска Максенция, обойденные ловким маневром, были полностью разбиты, а сам узурпатор, спасаясь, утонул в Тибре. Так произошло обращение Константина.

— Я тоже видел эти золотые знамена, под Адрианополем! — воскликнул, потрясенный этим рассказом, Валерий. — Христос — всесильный Бог и ныне пришло время Его могущества!

— Аминь, — негромко отвечали все, сидевшие за столом.

«Неужели это я сказал?» — подумал Галл, словно очнувшись, и поспешил заняться едой, предложенной ему гостеприимными хозяевами. Вкуснее этого рыбного пирога он не ел ничего.

— Теперь, когда империя возродилась, и государство, благодаря Божественному промыслу и мудрости императора, избравшего Христа своим гением, снова сильно как никогда, ты сам понимаешь, сын мой, насколько ваши местные распри мелочны, не нужны и неуместны, — заговорил епископ с диаконом, возобновляя прежний разговор. — Император обеспокоен и огорчен всеми этими неурядицами между благоверными христианами, на помощь и поддержку которых он привык полагаться.

— Отче, кто же из благоверных христиан в силах терпеть хулу на Спасителя? Если люди будут молчать, завопят камни, — отвечал Афанасий. Хотя он говорил спокойно, но в его голосе звякнул металл.

Осий, нахмурившись, с укоризной покачал головой:

— Вы здесь слишком погрязли в ваших философских умствованиях, — сказал он, — что говорит о сильном влиянии язычества на ваши умы. Вера Христова проста и не нуждается ни в комментариях, ни в пояснениях, как того требуют языческие демоны, питающиеся вымыслом поэтов и хитросплетенными умозаключениями философов. Расхождения во мнениях происходит от незнания истины, сын мой.

— Но разве позволительна хула на Бога, отче? – упрямо повторил Афанасий.

— Я говорил с Арием – он человек истинной, убежденной веры, и в его речах ничего богопротивного я не нашел. Обязанность пресвитера нести людям благую весть о воскресении Спасителя, проповедовать Царствие Небесное, добросовестно проводить обряды и таинства, помогая людям обрести спасительную истину. Разве может Александр упрекнуть его в недобросовестном исполнении своего долга пред Господом и людьми? Что будет, если мы, единоверцы, вместо того, чтобы противостоять невежеству язычества начнем преследовать друг друга? К чему уже привела ваша распря здесь, в Александрии и что будет дальше, когда христиане начнут убивать друг друга по всей империи?

— Отче, заблуждения Ария совсем не безобидны. Апостол Павел не зря приравнял ереси к плотским преступлениям. Еретик сам осуждает себя, и вместе с собой свою паству, развращенных его лживой проповедью, доверившихся ему и обманутых им людей.

— Может ты полагаешь, Афанасий, что мне неведомы послания апостолов? На каком основании ты причисляешь одну из многочисленных спекуляций к ересям? Их не счесть в церкви. А ведь мы только перевели дух после гонений. Люди получили возможность свободно исповедовать веру благодаря победам, дарованным Константину самим Богом. И что же делаете вы? Как не договориться меж собой? Что вам делить? Или, по-твоему, необходимо запретить любые толкования Евангелия? В таком случае опале подвергнется каждый второй пресвитер, тем более здесь, в восточной части, где каждый из священников сам себе апостол!

— Ересь Ария — это не просто спекуляции, отче. Отрицая божественную суть Христа, он посягает на саму Истину, на божественную суть Слова, низводя Спасителя до тварной природы.

Осий задумчиво помолчал, глядя словно сквозь собеседника.

— Пока речь шла о словесных баталиях, — снова заговорил он, — я склонен был сделать все, чтобы примирить Александра и Ария. Но теперь… – он сокрушенно покачал головой, — все слишком далеко зашло. Хотя, надо полагать, изгнанием это дело вряд ли разрешится, слишком много людей — и значительных для церкви людей, как мне известно, разделяют его учение.

— Владыка Александр уверен, что изгнание Ария будет единственно верным решением и уповает на твою поддержку на предстоящем соборе, отче…

Валерий, сидевший рядом с Афанасием, не понимал, да и не пытался вникнуть в этот разговор, предпочитая прислушиваться к негромкой беседе Лактанция и его супруги, обсуждавших как скоро им необходимо быть в Беренике, чтобы не позже следующих ид вернуться к священному двору…

***

— Лидия, ты истинная христианка, — одобрительно усмехнулся префект.

Было жарко. Сабина зачерпнула из кратера, стоявшего на прикроватном столике, вина, смешанного пополам с водой, и подала наполненный серебряный бокал любовнику, а после наполнила благодатной освежающей влагой второй бокал — для себя.

— Неужели? – равнодушно отозвалась красавица. Жадно испив до дна, она бросила пустую чашу на пол и поспешила вернуться в ожидавшие её объятия возлюбленного.

— А как же, живешь по заповедям – любишь только богов, — продолжал потешаться тот, к досаде своей любовницы.

— Богов? – непринужденно переспросила она, умело скрывая недовольство за веселой и ласковой улыбкой.

— Но ведь сын бога – тоже бог? – испытующе глянул он.

Сабина знала, что этого разговора не избежать, но все же была неприятно удивлена выбранным моментом. Ну почему он не заговорил об этом вчера, после их первой ночи, когда она была готова отвечать? Почему сегодня, когда она уже и думать забыла? Все мужчины, и молодые, и старые, — все одинаково нудные. Разве нельзя просто наслаждаться любовью и радостью, без лишних никчемных, скучных выяснений?

— Разумеется, — рассыпалась она беззаботным смехом, в душе надеясь, что разговор исчерпан, но умом понимая, что он только начался.

— Так зачем же было обманывать меня? На что ты надеялась? — в подтверждение её худших опасений с укором спросил любовник.

— Обманула? Этого не может быть, ибо я не умею лгать и никогда этого не делаю, — с торжественной серьезностью проговорила в ответ Сабина.

— Ну как же? – нахмурился префект, перестав усмехаться. — Ты ведь вчера сказала, что ничего не знала о любви к тебе моего сына. Но, похоже, что не только знала, но и отвечала взаимностью. Если ты опасалась быть уличенной в распущенности, то напрасно. У Макария были в отношении тебя самые честные намерения, могу тебя в этом заверить. Нет ничего позорного для тебя в том, что вы стали супругами до оглашения.

В ответ Сабина лишь вздохнула, как будто внутренне набираясь решимости. Аттал глядел на неё в терпеливом ожидании – любить её, и даже просто глядеть на неё было верхом блаженства. Так же как осознавать, что самая красивая женщина в городе теперь у него.

— Повторю тебе вновь уже сказанное, возлюбленный мой, я не умею лгать, — заговорила Сабина, честно и прямо глядя любовнику в глаза. — Вчера я сказала тебе правду. И могу повторить эти же слова: я не только никогда не возлежала с твоим сыном, но и ровным счетом ничего не знала о его намерениях.

— Вот так спокойно признаешься мне, что ты грязная шлюха? – проговорил префект, слегка отстранившись и опершись на локоть.

Охваченная жгучим стыдом, Сабина закрыла лицо руками.

— А твой отец? Он-то знал, что ты порчена?

— Конечно знал! – с горечью воскликнула Сабина, пронзительно взглянув на него увлажненными от слез глазами. – Кому же и знать, как не ему? Разве может похотливый растлитель собственной дочери не знать, что, заставляя удовлетворять его грязные прихоти, сделал её шлюхой в глазах всех остальных мужчин?

Префект замолчал, внимательно глядя на неё. Кто бы мог заподозрить куриала в таком безумном потакании своей похоти? Неужели он рассчитывал, что его преступление останется тайным и безнаказанным? А если и рассчитывал, то зачем согласился на сделку?

— Лидия, то, в чем ты обвиняешь отца жестоко карается по закону, — наконец проговорил он. — Ты должна рассказать мне все подробно, когда, как и при каких обстоятельствах это происходило.

— Если ты отдашь его судье, то о моем позоре узнает весь город, — испуганно молвила красавица.

— Это только мне решать, – холодно перебил он. – Рассказывай.

— Я не знаю…- растерянно, словно через силу заговорила Сабина. — Это так тяжело, облечь в слова всю ту боль и ужас, что я испытала, — она вновь скорбно закрыла лицо руками, лишь молча покачав головой. Весь её вид говорил о неимоверных душевных муках.

— И все же постарайся облечь, – непреклонно проговорил префект. — Это в твоих интересах, Лидия. Итак?

— Однажды… давно, уже несколько лет назад… так вот… однажды, когда матушка отлучилась в храм, он позвал меня к себе и принудил стать его наложницей… вот и все…

— Почему же ты не пошла в тот день с матушкой в храм? — уточнил недоверчивый слушатель.

— Сказалась больной. Я уже тогда не любила ходить туда. Должно быть, за это великая богиня разгневалась и таким образом наказала меня за непочтение к ней, внушив преступное желание самому близкому для меня человеку, которому я привыкла доверять и всегда искать у него защиты.

Она смолкла в мрачной задумчивости.

— Продолжай, я слушаю тебя.

— Не понимаю, что ты хочешь услышать? – теперь уже она с укором взглянула на возлюбленного. — Как я дрожала и плакала, умоляя отпустить меня? Я возненавидела его с тех пор, и домашние пенаты тоже стали мне ненавистны.

— Почему ты не рассказала матери? Или рассказала? А может, они загодя договорились о том, и она все знала?

— Нет, отец велел молчать, и я боялась ослушаться его приказа. А кроме того, я боялась, и боюсь доселе, что у матушки не хватит сил пережить такой удар. Единственная, кому я все рассказала — это наша Исида в саду атриума. Я много слез пролила у её ног. Вскоре после этого я стала ходить к христианам, надеясь найти среди них убежище от всей этой грязи и лжи, что окружали меня в родительском доме.

Не в силах больше говорить, Сабина горько расплакалась. Аттал обнял её, нежно прижав к себе.

— Скажи, неужели ты хочешь, чтобы я пережила ещё больший позор, публично рассказав о своей тайне на суде? – вновь заговорила красавица, обращая к возлюбленному полный мольбы взор. – Знай же, что не бывать тому, уж лучше я умру.

— Забудь об этом и больше не терзай себя тягостными воспоминаниями, моя сладкая богиня, — успокаивающе проговорил префект, стирая слезы с прекрасных глаз своей юной возлюбленной, — достаточно того, что ты поведала об этом мне…

***

— …И сказал мне: «Ступай откуда пришел, к мамке под покрывало».

— Должно быть, он не так сказал.

— Не помню точно, как он выразился, да и какая разница.

Диакон и стражник неспешно и негромко беседовали, усевшись на скамейку рядом с домом, на которой днем не смолкали разговоры многочисленных посетителей, ожидавших аудиенции у советника. Теперь здесь было тихо и пустынно. Светильник озарял небольшую площадку перед домом и начало улицы, дальше все терялось впотьмах.

После ужина у епископа они разговорились о битве под Адрианополем. Однако, незаметно для себя с рассказа о достопамятном сражении, в котором он участвовал, Валерий заговорил о том, что мучило его все это время после возвращения, хотя и сам не предполагал, что когда-нибудь и кому-нибудь расскажет об этом.

— Я никогда не видел своего отца, но всю жизнь провел в ожидании того дня, когда он призовет меня к себе. И однажды этот радостный для меня день настал. Отец призвал меня, и я поспешил воссоединиться с ним. Но для чего же? Лишь для того, чтобы он прогнал меня прочь с глаз, как недостойного. В чем я провинился? Чем не угодил ему? Я никогда уже этого не узнаю. Вместо того, чтобы доблестно сражаться рядом с ним, я должен был, словно трусливый дезертир, с позором вернуться обратно, чтобы болтаться здесь неприкаянным, как пустой бурдюк.

— Что же было после? — спросил Афанасий, возвращая историю в прежнее русло.

Валерий продолжил свой рассказ, мрачно глядя во тьму пустынной улицы.

— Едва начало рассветать, я вернулся к месту сражения. Противник ушел, мертвых никто не убирал, стаи воронья тут и там уже слетались на поживу. Он был из тех, кто предпочел умереть, а не сдаться, и стал одним из великого множества трупов, которыми было все там завалено насколько хватало глаз. Но я помнил то место, где сражалась наша кентурия, сумел отыскать его среди павших и унес оттуда, чтобы похоронить. И все это время, пока я искал его, пока нес, пока долго рыл яму и пока погребал, я ненавидел и проклинал его за его несправедливость ко мне. Я хотел, чтобы его душа там, в гостях у Орка, куда он не захотел брать с собой меня, почувствовала и содрогнулась от этой ненависти. Я и сейчас его ненавижу и никогда не прощу.

Валерий смолк, внезапно пожалев, что неизвестно почему и зачем малодушно поведал вслух о самом больном и сокровенном, да ещё какому-то христианскому жрецу. И хуже всего было то, что от того, что он выговорился, ему совсем не стало легче, напротив, стало ещё тяжелее и гаже на душе.

— Похоронив отца, ты сделал то, ради чего он призвал тебя к себе и для чего вывел из боя, — сказал Афанасий, — ты правильно поступил, исполнив его последнюю волю.

Галл выслушал эти слова сперва с недоверием:

— Если бы это было так, то получается, будто он сразу знал, что Константин победит, а они все обречены на поражение…- скептически заметил он, но тут же осекся и замолчал, внезапно осененный нахлынувшими воспоминаниями, припомнив вдруг разом все разговоры, которые он слышал в легионе накануне боя, и которым тогда не придавал особого значения: — Да, так и есть, ты прав, – подтвердил он удрученно. — Об этом знали не только командиры, но и каждый солдат в лагере.

— Так и есть, — кивнул Афанасий. — Ты прибыл к отцу, чтобы увидеться с ним и исполнить сыновний долг, похоронив его после его последнего боя. А потом снова вернуться домой, чтобы жить дальше, со временем обзавестись семьей и продолжить его род.

В мудрой простоте этих слов слышалась великая правда, от которой чудом ушли из души боль и ненависть, оставив вместо себя понимание, прощение, надежду и умиротворение. В одно мгновение жизнь снова обрела потерянный смысл.

— А что твой отец? Жив, здравствует?

— Нет, — равнодушно отозвался диакон, — уже много лет, как для своего младшего брата я заменил отца, после того, как однажды тот не вернулся с очередной буйной попойки — в пьяном угаре кто-то из его же дружков раскроил ему череп.

— Ну! Вот уж это совсем не редкость в Ракотисе, — подтвердил Валерий, — сколько подобных случаев было только на моей памяти. Да что там, после того, как я сам однажды очнулся за городом, на берегу Мареотиса, в самом что ни на есть ничтожном виде, избитый до полусмерти и обобранный до нитки, под громкие причитания матушки, которая всю ночь разыскивала меня, а, найдя, решила, что у неё больше нет сына и принялась оплакивать меня раньше срока… Мне пришлось поклясться ей тогда всеми богами, что я найду работу, заживу достойной жизнью и не буду больше участвовать в попойках и потасовках.

— Стало быть, это своей матушке ты обязан своими великими достижениями на арене и славе лучшего александрийского колесничего, — не преминул заметить Афанасий.

— А разве ты бывал на ипподроме?

— Нет, конечно. Но я видел празднование твоего триумфа на улице города, когда однажды возвращался из Ракотиса в общину, и торжествующая толпа преградила путь.

— Что было, то было, — без ложной скромности, но и без особого энтузиазма подтвердил Галл. — Это уже в прошлом.

— Почему же ты ушел оттуда?

— Да просто стало скучно, — не слишком охотно отвечал Валерий. — Невозможно пребывать в вечном фаворе, к чему ждать поражения? Лучше вовремя уйти. А тут кстати и призыв подоспел.

— Значит, возвращаться на арену ты не собираешься?

— Нет, с этим покончено навсегда. Военная карьера меня интересует гораздо больше, — с воодушевлением начал было Валерий, но тут же прибавил с досадой: — Хотя, похоже, и с ней придется распрощаться.

— Почему?

— Да так уж… — Галл поспешил сменить неприятную для себя тему. -А кому обязан своими успехами ты? Ведь сам советник императора прислушивается к тебе. Кто ещё в нашем городе может похвастаться таким влиянием!

— Это не ко мне он прислушивается, — возразил Афанасий, — я лишь повторяю то, что говорил Бог. И потому владыка понимает, что, я прав.

Последние слова вернули к давно интересовавшему Валерия вопросу.

— Кстати, хотел спросить тебя, — проговорил он не очень решительно, — вот про вашего Бога. Если он так велик и могущественен, почему же позволил каким-то жалким людишкам казнить себя?

— Христос, так же, как и твой отец, сознательно пошел на смерть, — отвечал Афанасий. — И сделал Он это ради любви к нам, людям, его детям, ради нашего спасения от вечной и лютой смерти, ради обретения нами бессмертия и Царства Небесного.

Этот ответ пришелся по сердцу и уму юноше, хотя после услышанного, вместо одного вопроса тут же возникло множество других. Здесь было, о чем поразмыслить, но Валерий решил оставить это на более подходящее для того время досуга.

— А что, у вас в общине все такие уж богобоязненные истинные христиане и все следуют христианским законам? – поинтересовался стражник, припомнив своих недавних ночных визитеров из общины.

— Мы лишь стремимся к тому, — сокрушенно вздохнул Афанасий, — но люди слабы.

— Вот уж верно, — сочувственно усмехнулся Галл…

***

— Дело обстоит так, друзья, теперь либо мы их, либо они нас, — говорил в то же самое время Хетти собравшимся вокруг единомышленникам, – а потому пора нам уже исполнить наш последний долг перед убитыми и спасти тем самым ещё живых. Да свершится наша справедливая месть! Да поможет нам Господь покарать погрязших в разврате и бесчувствии скотов, замысливших перерезать нас всех по одному! Да предаст великий и всемогущий Бог наших врагов в наши руки!

— Аминь! — горячо поддержали эту молитву остальные.

Их приглушенные голоса звучали торжественно, а глаза блестели в полумраке ярче пламени свечи.

— Что там с Гаем? – осведомился Хетти, обращаясь к Темеху.

— Глухо, — отозвался тот, безнадежно махнув рукой. — Мне не удалось его даже увидеть. Похоже его вообще не выпускают из дому.

— После ночи в дознания теперь без ведома маменьки с папенькой ему и шагу не ступить, — раздался презрительный голос.

— Этого следовало ожидать. Вряд ли мы его ещё увидим среди нас, – c нескрываемой досадой сказал Хетти. — Сестра, ты сможешь раздобыть денег? – обратился он к Лидии.

— Цацек, что собрал мне отец на приданное, хватит, чтобы скупить полгорода, — без промедления отвечала та.

— Молодец, хорошо сейчас сказала. Бата, твои братья с нами?

— Да.

— Селевк?

— Как всегда.

— Отлично. Пока все идет как надо медлить нельзя. Осталось составить список…

Хетти замолчал, как бы в знак уважения к важности момента, и лишь смерив всех присутствующих пристальным испытывающим взглядом, произнес:

— Итак, кто будет казнен?

— Планк! – раздался дружный громкий выдох, как будто ветер прошелестел листвой живой изгороди швейной мастерской, где проходил тайный сбор заговорщиков.

— Тут нет сомнений. Но вигил сказал, что он не один.

— Скажи, Хетти, отчего ты так уверен, что вигил попросту не надул тебя, чтобы спасти свою шкуру? – решился все же высказать свои сомнения Бата, вызвав на себя негодующие взгляды остальных. — Ведь он убил Теона, так почему бы ему и не зарезать твоего брата? Как можно доверять этим псам?

— Ты меня держишь за тупого осла, как я погляжу? Само собой, я проверил каждое его слово и убедился, что он сказал правду. Значит не соврал и в остальном. Он сказал, что мой братуха видел в ту ночь, кто убил Аттала, за это его и убрали.

— Это правда, Синухе и мне говорил об этом — он видел, что это не ариане убили Макария, — подтвердила Лидия.

— Значит верно, все сходится. Так же как верно и то, что есть другие причастные, ожидающие нашего приговора. Кто это может быть?

— Тот, кто за все платит, конечно же.

— Главный казначей!

— Да, к тому ж всем известно, что они с советником приятели не разлей вода.

— Сначала стрясут последнее, потому режут на наши же монеты, — проговорил Бата, мельком глянув на Лидию — дочь мироеда-куриала, но она и бровью не повела.

— Ганнон, — кивнул Хетти. — Да, согласен. Кто там ещё?

— Тот, у кого в лапах целая свора чиновников, чтобы в любой момент состряпать любую нужную бумажку.

— Марцелл!

При упоминании чиновничьего куратора со всех сторон посыпались проклятия.

— Этого давно следовало бы прикончить, просто потому что редкостная гнида, — громче всех прошипел Темеху.

— Точно! Верно! – поддержали его остальные.

— Его первым и казнить!

— Все верно, начальник управы уж точно больше всех замарался!

— Согласен, — утвердил Хетти. – Кто ещё?

— Командир вигилов безусловно тоже с ними, — сказал Бата.

— Ты его ненавидишь за то, что он выгнал с позором со службы твоего брата, — сказал один из присутствовавших.

— Много ты понимаешь, — хмуро отозвался Бата. – Нунамнир тут не при чем, тем более, что он и правда пострадал не по справедливости, но сейчас не о том речь. Яснее ясного, что Кассий — главный исполнитель всех распоряжений советника. Он управляет отрядами вооруженных стражников, без него высокопоставленные разбойники ничего не могут. Не своей же рукой Планк зарезал Синухе.

— Да, дело говоришь, брат, — согласился с его доводами Хетти. — Этого тоже в расход.

Все смолкли, в некотором замешательстве переглядываясь друг с другом — одновременно веря и не веря в то, что они затевают.

— Ну что ж, — без тени сомнения в голосе, решительно и непреклонно заключил Хетти, вселяя своим уверенным видом убежденность в успехе в души остальных, — похоже, проскрипции состоялись. Итак, нам предстоит большое дело, друзья.

— А что, дело хорошее, коли мы очистим город от стаи злобных демонов.

— Да какие демоны! Так, просто злобные крысы. Передавим их на раз.

— Врагов лучше уважать, они сильны и хитры, — нашла нужным заметить Лидия, услыхав явную глупость.

— Уважать не значит бояться, — тут же отозвался кто-то.

— У нас тоже не тыквенные головы, — буркнул другой.

— А без неё что, никак не обойдемся? – недовольно спросил Бата приятеля.

— Нет, — отрезал Хетти и вернулся к общей беседе: — Все верно, братья. Правда на нашей стороне, а значит с нами Бог. Много раздумывай — один раз решай, и вот он — список проклятых Богом и нами приговоренных: Планк, Ганнон, Марцелл, Кассий.

— И ещё префект! – напомнила Лидия, возмущаясь в душе их непоследовательностью.

Это замечание заставило всех разом удивленно смолкнуть. Никто не пытался возражать или поддержать, все лишь с молчаливым уважением уставились на произнесшую, как будто только что заметили её присутствие.

— Ну вообще-то… Да… — не очень уверенно произнес Хетти, как будто ища возражений и не находя их. На обращенных к нему лицах приятелей читалась та же растерянность. И вдруг победно усмехнулся:

— Похоже, мы войдем в анналы, – вызвав дружный одобрительный хохот сообщников.

На следующий день после заутрени Лидия, к обоюдной грусти, прощалась с матушкой Бирреной. Накануне отец прислал одну из рабынь с повелением возвращаться домой, и с угрозой что в случае ослушания он сам придет за ней. Лидии пришлось пообещать, что она вернется не позже завтрашнего утра. И вот утро настало и приходилось исполнять данное родителям слово. Впрочем, она надеялась, что сможет убедить их дозволить ей бывать в общине, об этом же она молила Бога на протяжении всей службы, которую теперь ей, так же как и другим оглашенным, разрешено было посещать.

— Лидия, доченька, если я поговорю с твоей семьей, то, уверена, сумею убедить их разрешить тебе приходить к нам.

— Спасибо, матушка, надеюсь, никто не станет мне в том препятствовать, и я смогу бывать и на службе в храме, и в нашей благословенной Богом общине, — со слезами в глазах отвечала девушка. — Я только и мечтаю о том дне, когда приму крещение и стану истинной христианкой.

— Аминь, доченька, — произнесла матрона, перекрестив девушку и обняв её напоследок, — будь уверенна, этот радостный для нас всех день обязательно настанет.