Циники (по Мариенгофу)

Действующие лица
Владимир – историк
Ольга – молодая дама, богемная, очень стильная, несмотря на знаки времени
Сергей,– большевик, брат Владимира
Илья Петрович – нэпман
Мамашев – работник Наркомпроса
Марфуша – прислуга
Гога – гимназист, брат Ольги
События происходят между 1918 и 1924 годами.

Картина 1
Спальня, беспорядок, посередине большая беспорядочная кровать, на постели полулежит Ольга. Владимир входит, вручает Ольге букет астр

Ольга – Очень хорошо, что вы являетесь ко мне с цветами. Все мужчины, высуня язык, бегают по Сухаревке и закупают муку и пшено. Своим возлюбленным они тоже тащат муку и пшено. Под кроватями из карельской березы, как трупы, лежат мешки.
Она встаёт, ставит астры в вазу.
Владимир — Покупаю цветы. Садовник завертывает розы в старую, измятую газету. Я кричу в ужасе: безумец, что вы делаете? Разве вы не видите, в ка ку ю газету вы завертываете мои цветы! Он испуганно кладет розы на скамейку. Я продолжаю кричать: Да ведь это же «Речь»! Орган конституционно демократической партии, члены которой объявлены вне закона. Любой бульварный бродяга может безнаказанно вонзить перочинный нож в горло конституционного демократа. Можно подумать, сумасшедший человек, что вы только сегодняшним вечером упали за Дорогомиловскую заставу с весьма отдаленной планеты. Неужели же вы не знаете, что ваши розы (нараспев) белые, как перламутровое брюшко жемчужной раковины, и золотые, как цыплята, вылупившиеся из яйца, ваши чистые, ваши невинные, ваши девственные розы – это… это… (шёпотом) — Уже… контрреволюция. Розы, завернутые в газету «Речь»!!!
Ольга – И что с того? При чём здесь газета?
Владимир — Дорогой друг, если бы интересовались политикой, то вы бы знали, что коммунистическая фракция пятого Всероссийского съезда Советов Рабочих, Красноармейских и Казачьих депутатов единогласно высказалась за необходимость применения массового террора по отношению к буржуазии и ее прихвостням.
Ольга усмехается, — Успокойтесь, Цицерон, вы не на всероссийском съезде.
Владимир, — Нет, тысячу раз клянусь непорочностью этих благоухающих девственниц, у меня на плечах только одна голова. Hо вы же не хотите мне зла, и поэтому, умоляю вас, — это я ему сказал, — заверните розы в обыкновенную папиросную бумагу. Что?… У вас нет папиросной бумаги? О-о! Какое несчастье!
Она — Ну, будет,… не паясничайте.
Он поникает.
– Какое там паясничанье… Знаете, Ольга…после нашего коммунистического переворота я пришел к выводу, что русский народ ещё не окончательно лишен юмора. Послушайте…
Достаёт из кармана газету, ищет в ней, читает
так,… так,… вот: «собрание постановило по первому призывному гудку выйти на работу, т.к. забастовка могла быть объявленной только в силу (поднимает палец) временного помешательства рабочих, страдающих от общей хозяйственной разрухи».
Ольга подходит к зеркалу
— А как вы думаете, Владимир… – …может случиться, что в Москве нельзя будет достать французской помады?.. Как же тогда жить?
Смотрит на него
— Что у вас с лицом? Ваша физиономия татуирована грязью.
Он — Я вытирал пыль с книжных полок. Не могу же я делиться с прислугой этим ни с чем не сравнимым наслаждением? Вы хотите, чтобы я позволил Марфуше раз в неделю перетирать мои книги? Да?…
Она – Именно.
Он – Ни за что в жизни! Она и без того получает слишком большое жалованье.
Она — Скареда… Почему вы не помылись? Работает ли в вашем доме водопровод?
Он — Час тому назад он действовал. Но ведь вы знаете, Ольга, что в революции самое приятное – ее неожиданности… Вы — одна?
Она — Мои предки соизволили неожиданно бежать за границу. Вчера от дражайшего папаши получили письмецо с предписанием «сторожить квартиру». Для этого он рекомендует мне выйти замуж за большевика. А там, говорит, видно будет. Может быть, вам вступить в партию?
Он – Это что? Предложение?
Она – Ну…, в общем – да.
Он — Меня не примут
Она — Не выдумывайте. Они всех принимают…
Он — А без партии нельзя?
Она смотрит на него иронически, качает головой. Пауза
Ольга, — Хочу мороженого.
Он — Вы не знаете, что московский Совет издал декрет о полном воспрещении продажи и производства… яства, к которому вы неравнодушны.
Ольга пожимает плечами, – Странная какая-то революция… Я думала, они первым долгом поставят гильотину на Лобном месте… А наш конвент, или как он там называется, вместо этого запрещает продавать мороженое.
Владимир – Гильотина производит приватное действие. Для нашей революции она не годится. Производительность не та… (просматривает газету). Говорят, что в Казани раскрыли контрреволюционный офицерский заговор. Начались обыски, аресты, офицеры бежали в Райвскую пустынь. Казанская ЦК направила туда следственную комиссию под охраной четырех красногвардейцев. А монахи взяли, да и сожгли на кострах всю комиссию вместе с охраной.
Ольга — Да что вы! Вандея?
Владимир — Да. Причем жгли, говорят, по древним русским обычаям: сначала перевязывали поперек бечевкой и бросали в реку, когда поверхность воды переставала пузыриться, тащили наружу и принимались «сушить на кострах». А потом действие повторялось.
Ольга смеётся
— Ух ты, — великолепно! Вот это я понимаю — обострение классовой борьбы…
Владимир читает, — «В Петербурге хоронили Володарского. За гробом под проливным дождем шло больше двухсот тысяч человек»… Гм… Готов поклясться моей ушанкой, что лишь один процент из них знал, кто такой Володарский. Впрочем, наверное, это всё враньё про двести тысяч. Они всё время врут.
Ольга, — А кто такой Володарский? Я тоже не знаю…
Владимир, — Их предводитель какой-то. Бундовец… Ему повезло… Увильнул в вечность от расправы, которая неминуемо случится над бундовцами… Теперь канонизируют…
Владимир читает, – «ВЧК сделала тщательный обыск в кофейного французского гражданина Лефенберга по Столешникову переулку, дом 8, и в кофейной словака Цумбурга тоже по Столешникову переулку, дом 6. Обнаружены… пирожные (странно, не правда ли?) и около 30 фунтов меда».
Ольга, — Действительно, — тщательно обыскали. Неплохая добыча…
Стук в дверь.
Она — Войдите!
Входит юноша, молча наклоняет голову, садится. Ольга садится на кровать, смотрит на него, курит. Пауза.
Юноша – Я пришел к тебе, Ольга, проститься.
Она – Проститься? Гога, не пугай меня.
Ольга трагически ломает бровь над смеющимся глазом.
Она – Куда же ты отбываешь?
Юноша – На Дон. В армию генерала Алексеева.
Ольга смотрит на своего брата с благоговением:
– Гога, да ты…
И вдруг опрокидывается, задирает кверху ноги и начинает хохотать
Гога говорит с досадой
– Пойми, Ольга, я люблю свою родину.
Ольга перестает дрыгать ногами, поворачивает к нему лицо и говорит серьезно: – Это все оттого, Гога, что ты не кончил гимназию. Эсеры тоже не кончили гимназии, им некогда было… а мне даже искренно нравятся эти скифы с рыжими зонтиками и в продранных калошах. Бомбы весьма романтически отягчают карманы их ватных обтрепанных салопов.
Гогины обиженные губы обижаются еще больше.
— Я не эсер!
Ольга — Тогда почему ты не кончил гимназию?
Гога – Только подлецы, Ольга, во время войны могли решать задачки по алгебре. Прощай.
Гога её обнимает и замирает. Она отстраняется
Она – Прощай, цыпленок
Гога протягивает Владимиру руку. Он крепко сжимает их:
– До свидания, Гога.
Гога качает головой:
– Нет, прощайте.
Целуются.
Владимир – До свидания, мой милый друг.
Ольга – Владимир, вы не хотите поехать с юношей, руководить им?
Юноша – Для чего вы меня оба огорчаете, Владимир Васильевич? Я буду счастлив умереть за Россию.
Владимир – Думаю, это вам удастся… к моему сожалению. Прощайте, Гога.
Гога уходит.
Ольга зажигает новую папиросу, пускает дым
— Бедный ангел! Его непременно подстрелят, как куропатку… Где же купить помаду? Вчера мне рабочий на Кузнецком сказал, что в Альшванговом магазине буржуйских роскошей будут махру выдавать по карточкам.
Владимир — Это не вам, Ольга. Сказано — трудящемуся населению
Ольга – Были бы деньги… В тридцать седьмой квартире живет знакомый ювелир. Заплатил за право считаться трудящимся.
Владимир, — Люблю отечество. Всегда можно было с ним договориться. Не знаю, как там дальше будет…
Ольга, — Надо забросить трудящемуся камушек. А то совсем осталась без гроша.
Владимир – У меня та же история. Завтра отправляюсь к трудящимся букинистам сплавлять прижизненного Пушкина.
Ольга – Послушайте… у вас, кажется, старший брат – большевик?
Владимир — Да, был археологом, стал большевиком. Он живет в «Метрополе»; управляет, чем-то, кажется, водным транспортом, или тем, что от него осталось, но ездит в шестиместном автомобиле на вздувшихся, точно от водянки, шинах и обедает двумя картофелинам.
Ольга — Будущий Робеспьер?
Владимир — Вряд ли. У него синие глаза, оттопыренные уши и родимое пятно во всю щёку. Притом, у него руки мюнхенского булочника,… с такими руками не стоит, по-моему, жить на свете.
Ольга, — Любите, я вижу, брата. Покажите ваши руки… (Владимир показывает ей руки). Хорошо… дальше
Владимир, — Я его попросил, напиши, пожалуйста, записку, чтобы мне выдали охранную грамоту на библиотеку. А он 'спрашивает; 'для чего тебе библиотека?' Я говорю, – 'Пыль с неё стирать'. Поморщился, но написал. Я спросил его, как там у них с эсерами. Он с досадой ответил, что ихний главнокомандующий – Муравьев – третьего дня сбежал в Симбирск и оттуда соизволил ни больше, ни меньше как объявить войну Германии. Очень глупо, но теперь его расстреляют. Я, чтобы его позлить, сказал, что по-моему, эсеры, Муравьев, немцы, война, революция – все это чепуха… Он вытаращил глаза – А что же не чепуха?
— Моя любовь – я ответил.
Пауза. Смотрит на Ольгу
Предположим, что ваша социалистическая пролетарская революция кончается… – …трагический конец!… а я?… я купаюсь в своем счастье, плаваю по брюхо, фыркаю в розовой водичке и пускаю пузырики всеми местами.
Ольга лежит на кровати, уткнувшись в шёлковую подушку, говорит нехотя
— И что он вам на это сказал?
Владимир — Сказал, что со мной водиться – всё равно, что в крапиву задом садиться. И прогнал.
Воцаряется молчание, потом он присаживается на кровать и робко предлагает, – Хотите, я немножко почитаю вам вслух?
Молчание.
Владимир – У меня с собой «Сатирикон» Петрония.
После весьма внушительной паузы она говорит, – Не желаю. Его герои – жалкие, ревнивые скоты. (Голос Ольги звучит как из чистилища),– …они не признают, чтобы у их возлюбленных кто нибудь другой «за пазухой вытирал руки».
Владимир – Мне бы это тоже не понравилось.
Ольга вытаскивает из подушки нос, – Вообще, как вы смеете предлагать мне слушать Петрония! У него мальчишки разыгрывают свои зады в кости.
Он – Ольга!…
Она – Что «Ольга»?
Он – Я только хочу сказать, что римляне называли Петрония «судьей изящного искусства».
Она – Вот как!
Он – Elegantiae…
Она – Так так так!
Он – …arbiter.
Она – Баста! Все поняла: вы шокированы тем, что у меня болит живот!
Он – Живот?…
Она – Увертюры, которые разыгрываются в моем желудке, выводят вас из себя. Вам противно сидеть рядом со мной. Вы хотели, по всей вероятности, прочесть мне то место из Сатирикона, где Петроний рекомендует не стесняться, если кто либо имеет надобность… потому, что никто из нас не родился запечатанным,… что нет большей муки, чем удерживаться… что этого одного не может запретить сам Юпитер… Так я вас поняла?
Он — Ольга!
Она – Так вот, имейте в виду, что всё наоборот, – у меня запор!
Он опускает голову
Она – Скажите, пожалуйста, только честно. Вы в меня влюблены? Нежно влюблены? Возвышенно влюблены? В таком случае, откройте шкаф и достаньте оттуда клизму. Вы слышите, о чем я вас прошу?
Он – Слышу.
Она – Двигайтесь же! У вас грация беккеровского рояля.
Он идёт к буфету
Она – Эта самая… с желтой кишкой и черным наконечником… налейте воду из графина… возьмите с туалетного столика вазелин… — нет, это не вазелин, да… — это он, намажьте наконечник…, погуще… повесьте вон на тот гвоздь,… над тазиком,…благодарю вас… Любовь, которую не может удушить резиновая кишка от клизмы, – бессмертна. А теперь, если хотите, можете уходить домой… au revoir, мой рыцарь.

Затемнение, Пауза

Картина 2
Ольга полулежит. Владимир стоя читает газету
— «На будущей неделе по купону №2 рабочей продовольственной карточки начинают выдавать сухую воблу (полфунта на человека)»… Интересно, я – человек?.. А, … вот и разъяснение: — «В Вологде собрание коммунистов вынесло постановление о том, что «необходимо уничтожить класс буржуазии. Пролетариат должен обезвредить мир от паразитов, и чем скорее, тем лучше. Наш террор будет не личный» (ну…, это утешительно, ничего персонально против меня они не имеют), … «а массовый и классовый террор. Каждый буржуй должен быть зарегистрирован. Зарегистрированные должны распределяться на три группы…» Так-так-так… «Активных и опасных мы истребим. Неактивных и неопасных, но ценных для буржуазии, запрём под замок, и за каждую голову наших вождей будем снимать десять их голов. Третью группу употребим на черные работы. Советскую республику мы превратим в военный лагерь!»
Ольга говорит мечтательно
— Вот это великолепно!
Владимир, — По крайней мере, это логично. Они создают республику рабочих и крестьян. Представьте себе: крестьянин – республиканец. Это действительно великолепно. У них будут свои искусство, литература, живопись, наука, чего там ещё – балет, наверное. Историю они перепишут заново, как Маркс велел. Я окажусь сразу профаном.
Ольга, — Что же с нами будет?
Владимир, — Нас ожидает славная судьба французской аристократии. Разумеется, без гильотины. Нас вульгарно расстреляют.
Ольга, — Вы типичный обыватель, Владимир. «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утёсах…».
Владимир, — Дурного вкуса, однако, стишки.
Ольга, — Неважно, зато какой революционный пафос! «Им, пингвинам, недоступно наслажденье жаждой жизни, гром ударов их пугает».
Владимир, — Ещё как пугает
Ольга, — А мне всё это нравится… Не Горький, конечно.
Смотрит в окно. Смутно звучит революционный хор.
Ольга – В самом деле, Владимир, с некоторого времени я резко и остро начинаю чувствовать аромат революции.
Он – Можно распахнуть окно?
Открывает окно, высовывается, – Я тоже, Ольга, чувствую ее аромат. И знаете, как раз с того дня, когда в вашем доме испортилась канализация. А ещё негодяи, проживающие поблизости от звезд, выворачивают прямо в форточку ящик с помоями. (Продолжает патетически) Селедочные хвосты, картофельная шелуха и лошадиные вываренные ребра падают мимо наших окон с величественной высоты.
Она – Прочтите ка вести лучше с фронта.
Он – Не хочется. У меня возвышенное настроение, а газеты врут высокопарно и косноязычно. Все революции одинаковы. Вы читали воззвания Конвента? Этим всем вождям положительно отказывает вкус.
Пауза
Владимир встаёт, — Ольга, я прошу вашей руки.
Она – Ну что ж… Это очень кстати, Владимир. Нынче утром, я узнала, что в нашем доме не будет всю зиму действовать центральное отопление. Если бы не ваше предложение, я бы непременно в декабре превратилась в ледяную сосульку. Вы представляете себе, спать одной в кроватище, на которой можно кататься на коньках.
Он – Итак…
Она – Разве вы не поняли? Я согласна.
Он – Вы шутите.
Она – Какие шутки… И знаете, что? Завтра пойдем к вашему брату. Хватит! Я хочу работать с советской властью.

Затемнение, Пауза

Картина 3
Кабинет, письменный стол, заваленный бумагами и книгами, за столом сидит Сергей, пишет. Входят Ольга с Владимиром. Сергей берёт руку Ольги, и вдруг, неуклюже склоняясь, пытается руку поцеловать. Она отдёргивает руку
Ольга – Вот так сюрприз! Это отменено!
Сергей сконфуженно забирается за свой стол. Пауза. Ольга его разглядывает.
Владимир, кивает на книги – Постигаешь стратегию? А чем, собственно говоря, ты собираешься командовать – взводом или ротой?
Сергей – Фронтом
Владимир – Ого! В таком случае тебе надо читать не Суворова, а записки барона Герберштейна, писаные в начале XVI столетия. Даже в гражданской войне генералиссимусу не мешает знать традиции родной армии.
Сергей не слушает брата, смотрит на Ольгу
Владимир говорит почти машинально, смотрит на них, — Стратегия Дмитрия Донского, великого князя Московского Василия, Андрея Курбского, петровских выскочек и екатерининских «орлов» отличалась изумительной простотой и величайшей мудростью… Серёжа, я тебе говорю!
Сергей поворачивается к нему, непонимающе на него смотрит.
Владимир, — Ты слушай. Намереваясь дать сражение, русские полководцы «полагались более на многочисленность сил, нежели на мужество воинов и на хорошее устройство войска».
Сергей обращается робко к Ольге:
– Чаю хотите?
И соблазняет:
– С сахаром.
Роется в портфеле. Из портфеля падают бумаги, папки, газеты.
Сергей – Вот, кажется, и зря нахвастал. А нет – вот, поймал
Он дробит корешком книги обгрызок сахара
– Берите, пожалуйста.
Ольга – У меня к вам, Сергей Василич, быть может, странная просьба. Вы понимаете… Я хочу быть полезной мировой революции».
Сергей – Тэк с…
Сергей смущается, и, ничего не говоря, глупо улыбается.
– О чем вы хотели меня спросить, Сергей Васильевич?
Он чешет за ухом.
Сергей – Хотел спросить? …
Она – Да…
Он мешает ложечкой в стакане.
Сергей – Вот, я и хотел спросить…
И почесал за вторым ухом:
– Ну, словом… Делать вы что нибудь умеете?
Ольга, – Какой вздор! Конечно, нет.
Сергей, – H да… (Деловито сводит брови), – В таком случае вас придется устроить на ответственную должность. Решительно снимает телефонную трубку и говорит, — Мне народного комиссара просвещения

Картина 4
Спальня. Появилось много книг. Ольга лежит в постели. Владимир входит в халате, садится на постель… Ольга поворачивает голову и смотрит на него.
Владимир встаёт на колени, обхватывает простыней её голову
Владимир, — Я горд и счастлив, как Иродиада. Эта голова поднесена мне.
Он целует её. Она замирает, потом отстраняется, выпрастывает руку, кладёт ему на бедро, сжимает бедро.
Ольга – Ужасно, ужасно, ужасно! Все время была уверена, что выхожу замуж по расчету, а получилось, что вышла по любви… Вы, дорогой мой пингвин, худы, как щепка, и в декабре совершенно не будете греть кровать. Скажите, а почему вы ко мне переехали налегке? Где ваш знаменитый письменный стол?
Он – Стол не переехал. Мне облегчили борьбу с буржуазными предрассудками, запретив забрать с собой кровать, стулья и письменный стол.
Она – Ну – правильно. Надо же людям на чём-то есть. Или декреты писать.
Входит Марфуша с газетой.
Он — Марфушу, вот, разрешили.
Она, — Марфуша нам пригодится.
Владимир, — Марфуша, как вы относитесь к эксплуатации человека человеком?
Марфуша, — Чего?
Владимир смотрит на неё, — Да…, до управления государством, вам, Марфуша ещё далеко.
Марфуша хихикает, игриво машет на него тряпкой, уходит.
Ольга, — На столе ещё можно рубить капусту.
Владимир — Вы смеётесь. Где вы видели капусту? Хорошо, не буду спорить: письменный стол – это предмет роскоши, … впрочем, как и капуста. В конце концов, «Критику чистого разума» можно написать и на подоконнике. Hо кровать! Должен же я на чем нибудь спать?
Она – А вы куда переехали?
Он – К жене
Она — Извольте спать с женой на одной кровати. Иначе брак теряет всякий смысл.
Он – Простите, вы не заметили, что у меня длинные ноги, я храплю и после чая потею? И вообще, я предпочел бы спать на разных кроватях.
Она – Боже! Вы как женились – по любви или в комиссариате расписались?
Он – В комиссариате расписались.
Она – В таком случае, гражданин, ваш брак освящён революцией. Значит, обязаны спать на одной.
Он – Я бы советовал иметь в виду, что согласно постановлению ВЦИК, я — гражданин четвёртой категории.
Она – А я какой?
Он — Вы, как большевистский бюрократ, наверное, выше. Мезальянс. Кстати, что вы у них делаете?
Она – Формирую агитационные поезда.
Он – Я не понял. Это, кажется, называется — «сцепщик».
Она – Вроде того.
Стук в дверь. Входит Мамашев, величественно протягивает руку Владимиру.
Владимир, пожимая руку – Что это за мошка?
Ольга – Это мой секретарь, только забыла, как звать.
Владимир — Гильденстерн или Розенкранц?
Она – Нет, кажется, Молчалин
Мамашев отрекомендовывается.
— Товарищ Мамашев.
Ольга — Ну, как там погода, товарищ Мамашев?
Мамашев — Отвратительная. Что я вам говорил? Нужно было у Луначарского попросить его автомобиль,…он мне никогда не отказывает,… просто замечательно относится,… аккурат сегодня четыре мандата подписал… тринадцать резолюций под мою диктовку… одиннадцать отношений…
Владимир – И курьеры…. Сто тысяч одних курьеров…
Мамашев выкладывает из портфеля бумажки, суетится
– …ходатайство в Совнарком, аккурат, на ваши обеденные карточки, в Реввоенсовет на три пары теплых панталон для профессора Переверзева, в Президиум Высшего Совета Народного Хозяйства на железную печку для вашей, Ольга Константиновна, квартиры, записочку к председателю Московского Совета, записочку, … да! -– …аккурат вчера вывез для вас по ордеру из особняка графини Елеоноры Леонардовны Перович буфет красного дерева рококо, волосяной матрац и люстру, … восемнадцатого века, между прочим…
Ольга – Мамашев, подите вы к чёрту!
Владимир, – Зачем вы, Ольга так грубо с подчинённым. Вам положена люстра восемнадцатого века. Извольте принять в порядке служебной дисциплины. Зиновьеву, скажем, положено что-то более ценное, ну не знаю, … может быть, Фаберже, или даже Челлини… Революция как-никак!
Ольга, — Не сомневаюсь, что вы бы приняли.
Владимир, — Принял! Челлини бы принял… Может быть, в самом деле, вступить в ряды борцов за светлое будущее?… Мечты, мечты… Я тут, знаете, был в кино, пока вы трудились. Показывали довоенную комедию. Юмор её, как в каждой комедии, состоял в том, что какой-то господин всё время бил по лицу слугу. Ольга, как вы думаете, какая была реакция матросов в зале.
Ольга, – Ругали, наверное, буржуя
Владимир, – А вот и не угадали. Страшно далеки вы от народа. Я сам был удивлён: никакой классовой солидарности и скверных чувств к буржую. Они кричали: «так ему!», «ещё в рожу ему!». Это открытие меня натолкнуло на размышления. По-видимому, матрос, завоевавший власть, когда-нибудь — хоть бы и через поколения — непременно захочет стать барином, для того чтобы сладко пожить и реализовать своё холопское презрение к людям. И тут-то коммунизму и придёт конец.
Ольга оглядывается на Мамашева, который изо всех сил изображает, что его нет, и говорит с раздражением, — Глупости вы какие-то говорите, Владимир.
Владимир настораживается, указывает пальцем на Мамашева
— Неужели?… Вы думаете? Я вообще – глуп, Ольга, — вы разве не замечали?
Снова стук в дверь. Входит Сергей. Мамашев тушуется.
Владимир – Смирно!
Ольга – Отвернитесь Сергей Иванович, я оденусь
Сергей неловко топчется посредине комнаты.
Владимир – Серёжа, ты приди в себя, я тебе почитаю пока ваши газеты.
Читает газету:
— «Из Курска сообщают, что заготовка конины для Москвы идет довольно успешно» … Это хорошо… «Совет Народных Комиссаров предложил Наркомпросу немедленно приступить к постановке памятников «великим людям и революционерам». … Тут список… ну – ясно… Спартак, Брут, Бебель, … Разин и Болотников – форменные бандиты, между прочем, Пугачёв (чушь – этот революционер в цари метил) …О! — и Пушкин сюда затесался… а кто такой Вальян? Ты обязан знать. Кажется, был такой неаполитанский король… При чём здесь он?
Сергей отворачивается, — Не знаю
Листает альбом
Сергей – Кто этот красивый юноша? Он похож на вас, Ольга Константиновна.
Ольга – Брат…
Владимир предостерегающе кладёт палец на губы, Ольга этого не замечает
Ольга – …бежал на Дон, дурачок
Сергей – В Добровольческую?
Ольга, – Да.
Сергей незаметно кладёт фотографию в карман. Марфуша вносит самовар.
Ольга – Владимир, обратите внимание — самовар вскипел от марфушиных объятий. Я бы на месте мужчин не желала ничего другого. Вы бездарны, если никогда к ней не приставали.
Марфуша взглядывает страстно на Владимира, конфузится, уходит.
Сергей приближается к самовару, вглядывается в своё отражение
Владимир – Тебе надо почаще смотреться в самовар.
Сергей – Почему?
Владимир – Ты в нём больше похож на командующего фронтом.
Ольга смеётся. Сергей обижен, сидит неуклюже, смотрит в сторону.
Владимир смотрит на Сергея, говорит — А воочию ты больше похож на молодого купца из «Древлепечатного Пролога», который «уязвился ко вдовице… люте истаевал… ходил неистов, яко бы бесен».
Ольга – Кто это – вдовица?
Сергей наклоняется, достаёт из портфеля, ставит на стол пакет
Сергей – Я принёс вам продукты
Владимир (патетически) — во время осады Парижа в семьдесят первом году, только высокое кулинарное искусство ресторатора Поля Бребена могло заставить Эрнеста Ренана и Теофиля Готье даже не заметить того, что они находятся в городе, который был залит кровью, трепетал в лихорадке сражений и выл от голода…
Возникает Мамашев:
– Илья Петрович Докучаев, аккурат с утренним поездом привёз из Тамбова четыре пуда муки, два мешка картошки, пять фунтов сливочного масла…
Ольга – кто такой… этот Илья, как его…
Мамашев – О-о — большой человек, Ольга Константиновна. Я видел его в 'Ротонде'. Там нет столика без знаменитости. Изысканнейшее общество! Евтихий Владимирович Туберозов, … европейское имя,… шесть аншлагов в «Гранд Опера»…
Ольга вытирает лоб платочком, – Мамашев, вы не человек, а пульверизатор. Всю меня оплевали.
Мамашев вынимает жестянку, открывает, — Сливочное масло! От Ильи Петровича!
Ольга – Это кому? Мне?
Владимир – Помню… в Большом встретили, … что-то пузатое, потное…
Ольга – Стыдитесь, Владимир, в вас говорит классовая ненависть. Это анахронизм.

Картина 5
Спальня.

Ольга сидит за столом, читает, обложена бумажками. Владимир лежит на кровати, смотрит на неё.
Владимир смотрит на неё – Все-таки, это прогресс. Революция уже создаёт бесчисленные департаменты и могущественных столоначальников.
Ольга прячет бумаги в портфель и подходит к печке.
Ольга – Кофе хотите?
Владимир – Очень.
Она наливает две чашки. Разворачивает конфету.
Ольга – Ах да, Владимир…
Кладёт конфету в рот, – чуть не позабыла рассказать… Я сегодня вам изменила…
Владимир вскакивает с постели, стоит, смотрит на неё
Ольга — Что с вами, Володя?
Он садится, — Ничего…
Достаёт папиросу, пытается трясущимися руками зажечь спички, они ломаются, он швыряет папиросы и спички, говорит глухо, — Ольга, можно мне вас попросить об одном пустяке?
Она настораживается, внимательно на него смотрит
— Конечно…
Владимир — Примите, пожалуйста, ванну.
Ольга – Это вся-то просьба? Приму, конечно.
Ольга улыбается, подбирает папиросу и спички, даёт ему закурить.
Пауза…
Владимир – На гробе патриарха Иосифа есть надпись: «Истинная любовь уподобится сосуду злату, ему же разбитися не бывает, аще погнется, то разумно исправится».
Ольга, резко – Владимир, не паясничайте!
Садится работать.
Владимир (курит) – Иду вчера переулком. Окно не занавешено. Вглядываюсь. Боже мой, да ведь это же Маргарита Павловна фон Дихт. Я никогда не предполагал, что у нее тело гибкое и белое, как итальянская макарона. Hо, кто же этот взъерошенный счастливец с могучими плечами и толстыми икрами? Он ни разу не попадался мне на нашей улице. В первую минуту меня поражает женское небрежение страхом и осторожностью, во вторую – я прихожу к другому, более логическому выходу: супруг Маргариты Павловны, бывший ротмистр Сумского гусарского полка, уже расстрелян. А он страстно мечтал, чтобы ВЧК его арестовала за торговлю кокаином.
Ольга – Заглядывать в окна стыдно.
Владимир – Может быть. Не стыдно расстреливать ротмистров гусарского полка.
Ольга – Ну… вы это брату скажите.
Владимир – Скажу… Послушайте, что написано в древней арабской книге «Драгоценных драгоценностей»: «Никто из руссов не испражняется наедине: трое охранников сопровождают его непременно и оберегают. Все они постоянно носят при себе оружие, потому что мало доверяют друг другу и еще потому, что коварство между ними дело обыкновенное. Если кому удастся приобрести хотя малое имущество, то уже родной брат или товарищ тотчас начинают завидовать и домогаться, как бы убить его или ограбить».
Ольга – Преувеличение. Типичная русофобия. На этот раз – с востока.
Владимир – Обширная, видно, традиция… Сегодня мне вручили на улице брошюрку — бесплатно. Называется '«Катехизис сознательного пролетария»… Неужели я похож на пролетария? Наверное, меня спутали с бессознательным пролетарием.
Ольга фыркает – Нет вы похожи скорей на Сатина
Владимир – Ошибаетесь, дорогая, как раз Сатины-то у них в почёте. Вместе с Челкашами и Смердяковыми. Роется в карманах, достаёт брошюру — Вот… Очень сильная вещь, послушайте: «Винтовку в руку, рабочий и бедняк! В ряды продовольственных баталионов! В деревню, к кулацким амбарам за хлебом! Симбирские, уфимские, самарские кулаки не дают тебе хлеба – возьми его у воронежских, вятских, тамбовских…».
Ольга, — Там так и написано – возьми?
Владимир, — Да, — возьми.
Ольга берёт брошюру, читает, пожимает плечами, кидает брошюру на стол…
Владимир – Вчера я пытался выброситься из окна…
Ольга, (как бы очнувшись), – В самом деле?… С чего бы это?
Владимир – Так… блажь… даже вонь, которую испускаешь ты собственной персоной, не кажется мерзостью. А скорее – приятно щекочет обоняние… Поднялся я на верхний этаж, выбил стекло. Мне захотелось взглянуть на то место, где через несколько минут должен был расплющиться окровавленный сверток с моими костьми и мясом. Я просунул голову. И о-о — какая мерзость! … Узнаю тебя, мое дорогое отечество. Я выругался и плюнул с седьмого этажа. Мой возмущенный плевок упал в отвратительную кучу отбросов. И я понял, что самоубийство прервано на самом интересном месте. Умереть в навозной куче! Нет, это уж слишком. Даже для эпохи пролетарской революции.
Ольга по мере его рассказа становится всё внимательней, потом подходит к нему, кладёт руки ему на плечи и говорит – Так вы не шутите? Какая глупость! Что на вас нашло? Обещайте мне больше этого не делать.
Владимир – Обещаю это вам с большой лёгкостью, поскольку ситуация с помоями на месте моего предполагаемого приземления только усугубляется.
Ольга отходит, садится за стол – Вы несносны! Занялись бы каким-нибудь делом.
Владимир – Я полагаю, что вклад нашего дружного семейства в дело революции вполне достаточен… Ольга, забыл вам сказать, перед вашим приходом сюда звонил по телефону ваш… любовник… (извините, не знаю, как это называется в пролетарском государстве) он просил вас придти к нему сегодня в девять часов вечера.
Ольга поднимает голову, смотрит на него, – Я знаю. Вы меня не ждите. Я, по всей вероятности, пойду на службу прямо от Сергея.
Владимир – Вас проводить?
Ольга – Не надо. За мной Мамашев заедет.
Владимир – А то бы я непременно проводил… Непременно примите ванну!
Ольга – Не хамите, Владимир. А вот и Мамашев!
Входит Мамашев – Честь имею. Я на машине… Сто двадцать, аккурат, лошадиных сил… Луначарский одолжил.
Владимир подаёт Ольге пальто и целует ей руку.
Владимир – Скажите моему братцу, что книгу Мольтке, которую он никак не мог раздобыть, я откопал для него у старьевщика.
Мамашев Владимиру – Как поживаете, милейший?
Владимир — А в Реввоенсовете у вас все, товарищ Мамашев, по-старому – никаких таких особых понижений, повышений… расстрелов?
Мамашев — Ольге – Меня сегодня Эфраим Маркович не узнал… С чего бы это?
Ольга пожимает плечами
Владимир берёт Мамашева за локоть – Товарищ Мамашев, вы все знаете… Я, товарищ Мамашев, видите ли, хочу напиться. Где спиртом торгуют, вы знаете?
Мамашев говорит слегка презрительно
– Ваш вопрос, Владимир Васильевич, меня даже удивляет… Аккурат, знаю…

Все уходят. Гаснет свет, пауза, женский голос хрипло поёт «Ты, говорит, нахал, говорит, каких, говорит, не– ма а ало, всё ж, говорит, люблю, говорит, тебя, говорит, наха а ала». Вперемешку звучат ругань, неясно и патетически стихи серебряного века, балалайка играет Марсельезу (Эта очень важная сцена без актёров должна быть аранжирована очень тщательно, лучше в нескольких версиях)…

Сумрак. Слышно, что кто-то пытается попасть ключом в замочную скважину, трясёт дверь, потом барабанит. Появляется Марфуша в ночной рубашке, открывает дверь, вваливается Владимир
Владимир, патетически, – «конские копыта, ударяющие о твердые волны»… «сарматские быки, везущие варварские повозки по ледяным мостам». Это — Назон. (кланяется) Маргарита Павловна, честь имею.
Марфуша – Какая я тебе Маргарита! Не признал, что ли? Твоя Маргарита замуж вышла за постового.
Владимир, запинается – В самом деле – Марфуша… А жаль! А, впрочем, Марфуша, у тебя очень ре-революционный вид. Как у Делакруа… Свобода на… на баррикадах, … Никогда не мог понять, почему там революционер валяется у неё в ногах — без штанов. Теперь – понимаю, … Либерте… эквалите, … Марфуша, — прелесть ты моя… необъятная… пардон, я хотел сказать – ненаглядная…
Теснит её к кровати, она особо не сопротивляется, они заваливаются на кровать, происходит некоторая возня, гаснет свет, звучит та же музыка
Пауза
Опять звучит ключ. Входит Ольга. Раздевается. Потом настораживается, подходит к кровати, ждёт, потом говорит, – Владимир, вы спите? Вы уже осушили до дна кубок наслаждения?
Марфуша, — Господи!
Вылезает из кровати, убегает из спальни.
Владимир – Ольга… Это вы…
Ольга – Я. Одевайтесь. Я принесла целую кучу новых стихов имажинистов. Вместе повеселимся. Фу, какой вы…
Владимир, сидя на кровати, медленно натягивает на себя халат.

Картина 6
Спальня
Ольга, Владимир, Сергей. Несмотря на кавалерийские штаны и гимнастерку, туго стянутую ремнем, вид у Сергея глубоко штатский.
Владимир – Как уютно. Всё семейство в сборе. Я только беспокоюсь за судьбы родины. У тебя все данные воевать по старому русскому образцу. Один хитрый российский полководец, вышедший навстречу к татарам с двухстоттысячной армией, предпочел на всякий случай сбиться с пути. Умоляю, не делай так. а то опять какой-нибудь занудный историк возьмёт и да и запишет для потомства: «сделал это, как полагают, с намерением, не смея вступить в битву».
Сергей переглядывается с Ольгой, — Хочешь, я дам записку, чтобы тебя взяли обратно в приват доценты? Все, что тебе необходимо выболтать за день, – выбалтывай с кафедры.
Владимир – Давай.
Сергей пишет записку, Владимир заглядывает ему через плечо
Владимир – Ольга, спасибо, я этого не забуду… Любящее у нас семейство.
Ольга, — При чём здесь я?
Сергей, — Послушайте…
Читает – «Жители Бурничевской и Коробинской волости Козельского уезда объявили однодневную голодовку, чтобы сбереженный хлеб отправить «красным рабочим Москвы и Петрограда».
Ольга, — Это великолепно!
Владимир – Мечтатель.
Сергей – Кто?
Владимир – Мечтатель, говорю.
Сергей – Кто?
Владимир – Да ты. По ночам, должно быть, не спишь, воображая себя «красным Мининым и Пожарским». Небось, в собственном салон-вагоне из бывшего царского поезда поедешь «воевать».
Ольга – Пошленьким оружием сражаетесь, Владимир.
Владимир – Точной причины голодовки нам знать не дано, хотя, кто его знает… Имею основания полагать, что, когда разбушевавшаяся речонка войдет в свои илистые бережочки, весь этот бурничевско коробинский патриотизм обернется в разлюбезную гордость жителей уездного городка, которые следующим образом восторгались купцом своим, Hиконом Родионовичем Масленниковым: «Вот так человек! Что ты хочешь, сичас он с тобою может сделать; хочешь в острог тебя посадить – посадит; хочешь плетюганами отшлепать или так, в полицыи розгами отодрать – тоже сичас он тебя отдерет. Два слова городничему повелит или записочку напишет, а ты её, эту записочку, только представишь – сичас тебя в самом лучшем виде отделают. Вот какого себе человека имеем!» …
Грядет нам Никон Родионыч – нутром чувствую.
Ольга, – Страшненькую картинку рисуете, Владимир.
Сергей, — Не слушайте, Ольга этого болтуна.
Владимир, — Вот ты – пламенный большевик. Чего ты, собственно, хочешь?
Сергей, — Тебе-то, зачем знать?
Владимир, — Из любопытства, конечно.
Сергей, — Ты ничего не поймёшь.
Владимир, — Куда мне! А всё же… Объясни мне. Ты же на митингах всё это как-то выбалтываешь для народа. Вот – я. (Указывает на себя пальцем). Народ. Объясни мне
Сергей, — Ты не народ.
Владимир, — Ах! … ну да. Я не народ. Мне объяснять не надо. Можешь мне как брату объяснить, как ты народу объясняешь.
Сергей, — Честно говоря, не могу. Посмотрю на тебя и не могу. Смысла нет.
Владимир, — Я знаю, – почему смысла нет. Ваш Ленин это объяснил: «Интеллигенция потому и интеллигенция, что её нельзя сбить с толку дешёвыми лозунгами». А не дешёвых то нет как нет.
Сергей, — Ты просто ничего не понимаешь. Ты не можешь понять…
Владимир, — О чём ты говоришь? Это очень простенькие вещи. Вот у вас строится государство рабочих и крестьян. Но ведь не все рабочие и крестьяне. Кое-кого «нельзя сбить с толку». А потом… я не понимаю, … нужны ещё всякие… бухгалтеры, что ли. А они все — оттуда…
Сергей, — Ну…, возьмём бухгалтеров… Что ещё?
Владимир, — А не бухгалтеров?
Сергей, — Не бухгалтеров не возьмём.
Владимир, — Куда же их девать? Меня, например, … Серёжа, скажи, ты материалист или идеалист?
Сергей, — Тут и выбора нет. Дурацкий вопрос.
Владимир, — Не такой уж дурацкий. Мне, например, кажется, что ты идеалист. Вот Мамашев – он материалист. Не знаю, какой уж он там марксист, но материалист он уж точно — пуще Маркса.
Сергей, — А почему я, по-твоему, идеалист?
Владимир, — Вот, – правильно спросил. Вы начали строить государство на идее, которая замешана на людоедстве. Это даже не идея, это враньё, выросшее на компосте идей. В своём роде вы – действительно первопроходцы. Кто-то из ваших теоретиков даже сказал, что, мол, разумно уничтожить часть людей для того, чтобы остальные жили счастливо. Скажи, можно жить счастливо на таком обширном кладбище? Даже ты не сможешь. Так что ты лично, Серёжа, — идеалист, и тебе тоже придёт конец как всем нам. Это я тебе предрекаю. Твой главный недостаток состоит в том, что ты искренне веришь в эту ахинею. И получается, что ты так же к ним примазался, как вот (указывает), — наш дорогой работник Наркомпроса. Отдаю вам должное: вы оба движимы чувствами возвышенными, но государство будете строить не вы, а Мамашевы. Как смогут, конечно. И наступит целая эпоха, когда будет править посредственность, потому что тех, кто умеет это делать – их – фью – нет как нет. Ничего хорошего из этого не выйдет. Это я тебе как историк говорю.
Сергей смотрит на него, что-то хочет сказать, не говорит, потом отворачивается, смотрит на часы, – Ну, поговорили, теперь простимся… Пора…
Все церемонно пожимают друг другу руки. Владимир вытягивается, отдаёт честь. Сергей неуклюже топчется, гляди на Ольгу, уходит.
Владимир вглядывается в окно
Ольга – Что вас там интересует, Владимир?
Владимир – Не отъезд Серёжи… Градусы.
Хватается за голову — Двадцать семь градусов ниже нуля!
Ольга – У Сергея обыкновенные нитяные носки.
Владимир – Всецело разделяю ваше беспокойство. Если бы у наполеоновских солдат были теплые портянки, мы с вами, Ольга, об острове Святой Елены так ничего и не узнали. Корсиканцу следовало наперед почитать растопчинские афиши. Градоправитель не зря болтал, что «карлекам да щеголкам… у ворот замерзать, на дворе аколевать, в сенях зазебать, в избе задыхаться, на печи обжигаться». Ему бы серёжин вагон, глядишь, и история бы потекла другим путём.
Ольга. – Мы едем на Сухаревку за носками. Одевайтесь.
Владимир, — У меня не только носки холодные, у меня, пардон, штаны с обширной вентиляцией.
Ольга зло узит глаза – Наденьте вторую фуфайку и теплые подштанники.
Владимир – Hо у меня нет теплых подштанников.
Ольга – Я вам с удовольствием дам свои.
Она идет к шкафу и вынимает бледно сиреневые рейтузы из ангорской шерсти.
Владимир нерешительно мнёт их в руках — – Но, ведь эти… бриджи… носят под юбкой!
Ольга, – А вы их наденете под штаны.
Владимир читает читает марку – «Loow Wear»…
Ольга – Да, «Loow Wear».
Владимир как бы про себя – Лондонские, значит…
Ольга не отвечает. Владимир разглаживает фиолетовые бантики – С ленточками, …
Ольга поворачивает лицо, – С ленточками. Говорит повелительно – Ну?
Владимир, неуверенно выражает опасения – Маловаты… Да, и крой не очень чтобы подходящий… Растягивает рейтузы за штанины, вглядывается между штанин, — Треснут еще, пожалуй.
Она теряет терпение — – Не беспокойтесь, не треснут.
Владимир – А вдруг… по шву…
Ольга – Снимайте сейчас же штаны, одевайтесь и идёмте общаться с народом!
Ольга садится за стол, начинает перебирать бумажки
Владимир бормочет — Что такое, в сущности, бледно сиреневые рейтузы с фиолетовыми бантиками перед любовью, которая двигает мирами? Жалкое испытание, … в конце концов, у Сухаревки при двадцати восьми градусах мороза в теплых панталонах из ангорской шерсти с большим спокойствием можно отыскивать для своего счастливого соперника пуховые носки… Общаться с народом!… Веселое занятие! Будто запускаешь руку в ведро с мелкой рыбешкой. Мелкая радость, жиреющее злорадство, ханжеское сочувствие, безглазое беспокойство, трусливые надежды – моя жалкая добыча… Ольга!
Ольга – Что?
Владимир – Баста! Я снимаю штаны.
Ольга, – Очень рада за вас.
Владимир начинает снимать штаны
Затемнение

Картина 8

Владимир сидит на кровати, читает книгу. Ольга просыпается и вдруг садится, снимает рубашку, кладёт её на колени, сидит полуголая в ночных туфельках.
Владимир, – Ольга, что вы делаете?
Ольга, – То, что весь Наркомпрос делает. Ловлю вшей. Газеты, кажется, объявили их врагами пролетарской революции.
Владимир, – Римский натуроиспытатель Плиниус уверял, что вошь истребляется мёдом.
Ольга, – Жаль, что вы не сказали этого раньше. Мы бы купили баночку на Сухаревке.
Владимир, – Я завидую, Ольга, вашему страху смерти.
Ольга, – Раздевайтесь тоже.
Владимир, – Ни за что в жизни!
Ольга, – Почему?
Владимир, – Я буду вам мстить. Я хочу погибнуть из-за пуховых носков вашего любовника.
Ольга, – Считайтесь с тем, что ваш тифозный труп обкусают собаки. Несколько дней тому назад товарищ Мотрозов делал доклад в Московском Совете о похоронных делах. В морге нашего района, рассчитанном на двенадцать персон, валяется триста мертвецов.
Владимир, – О о о!
Ольга, – Вынесено постановление «принять меры к погребению в общих могилах, для рытья которых применять окопокопательные машины».
Владимир вскакивает и сбрасывает с себя пиджак, жилетку, воротничек, галстук и рубашку,
Владимир, – Какое счастье жить в историческое время!
Ольга, – Разумеется.
Владимир, – Воображаю, как нам будет завидовать через пятьдесят лет наше счастливое потомство.
Ольга, – Особенно французы.
Владимир, – Вот кого особенно ненавижу. Этих бывших ремесленников революции.
Ольга, – Почему «бывшие»?
Владимир, – Потому что они переменили профессию.
Ольга роется в шелковых складках.
Ольга, – Не думаете ли вы, что они к ней вернутся?
Владимир, – Вряд ли. Французы вошли во вкус заниматься делом. Hо мы им отомстим.
Ольга, – Каким образом?
Владимир, – Мы их попробуем уговорить питаться теперь нашими идеями. Несмотря на всю свою скаредность, французы довольно наивны.
Ольга наконец ловит вошь, -Ага!.. Куда её теперь?
Владимир, – Ольга, если вы жаждете славы, не убивайте ее. Поступите, как император Юлиан. Вошь, свалившуюся с головы, он впускал себе обратно в бороду. И верноподданные прославили его сердце. Надо уметь зарабатывать бессмертие. Способ Юлиана не самый худший.
Ольга, — Удрала! К чёрту! Одевайтесь! Мы даже этого не умеем. Надо Марфуше оплачивать каждую пойманную вошь, … сдельно. Может быть, у нас нет много вшей? Они нами брезгуют.
Ольга и Владимир сидят на кровати, опершись на спинку. Он начинает целовать ей руки, плечи, волосы.
Входит Марфуша подаёт Ольге письмо, уходит.
Ольга, – Расскажите про свою любовницу.
Владимир, — У нее глаза серые, как пыль, губы – туз червей, волосы льются из ладоней расплавленным золотом…
Ольга, – В вас чувствуется провинциал серебряного века…. Я не любовница вам, а жена. Поговорим о вашей любовнице. У нее, наверное, красивая розовая спина… жаркая, как плита…
Владимир – Немножко широка. Как диван.
Ольга — По крайней мере, не торчит позвоночник! Вроде моего – пощупайте. Бамбуковая палка, которой выколачивают из ковров пыль.
Владимир целует ей спину, мурлычет, – Флейта…
Тянется к её губам. Она отводит его лицо ладонью
Ольга, – Вы мешаете мне разговаривать. Ну, с её грудью всё ясно… а что вы скажете об ее животе? Да рассказывайте же, чёрт побери, или я умру от скуки в ваших объятиях.
Владимир – Живот? Не заметил. Живот как живот. Довольно мягкий.
Ольга – А она издаёт какие-нибудь звуки во время этого?
Владимир вылезает из постели, закуривает, — Право, это неинтересно
Ольга – Если я спрашиваю, значит это мне интересно.
Владимир вдруг в ярости, – А какие звуки издаёте вы, когда вы валяетесь с моим братом?
Ольга – Ого! А вы добавьте: «в сале продавленной кровати, утопая в испарине порока…»
Владимир – Вот-вот!
Ольга – Боже, как вы скучны!
Пауза.
Ольга – Ну, как у вас проходят лекции?
Владимир берёт себя в руки – Замечательно. Сейчас я рассказываю про каменный век. Описание быта каменного века вызывает шушуканье. В коридоре позади меня я услышал – 'Какая смелость!' Они считают, что я подпускаю шпильки режиму… Боюсь, что режим наш тоже простодушен и пуглив как невеста – всюду слышит намёки на неполную девственность. Мне кажется, что эта подозрительность увенчается скоро ещё большей свирепостью.
Ольга – Вы, всё-таки, поосторожнее. Я без вас по ночам буду мёрзнуть.
Владимир – Ничего… братец к вам переедет… Уйду я из университета. К тому же они ничего не платят. Вы бы там напомнили своим революционерам, что мы хотим иногда есть. Ради наших с вами прожорливейших в мире желудков я усеял трупами, переплетенными в сафьян и отмеченными экслибрисами, книжные лавчонки Никитской, Моховой, Леонтьевского и Камергерского. Выразите же мне, Ольга, сочувствие.
Она читает письмо, бормочет – И не подумаю.
Пауза

Владимир шарит на столе, заглядывает в ящики стола – Я тут кое-что записываю на листочках для потомства…. Вот: (Читает), – «Желуди уже считаются предметом роскоши. Из липовых листьев пекут пироги… В Прикамье употребляют в пищу особый сорт глины… В Царицынской губернии питаются травой, которую раньше ели только верблюды…» Изобилие рецептов. А вот это что-то новое: «В отмену прежних декретов: Никакое имущество не может быть реквизировано или конфисковано». Ого!… «Иностранная валюта, золото, серебро, платина и драгоценные камни сверх нормы подлежат возмездной сдаче по средним рыночным ценам». Что это такое? Предательство наших самых высоких идеалов, Ольга? … И слова какие-то старорежимные – имущество, возмездная сдача… Не наши слова. Вы не находите?
Ольга молчит, читает
Владимир шарит на столе, заглядывает в ящики стола — Пропала часть листочков. Куда они деваются?
Ольга, не поворачиваясь – Они нанизаны на гвоздик в туалете. Впрочем, не все. Жёсткие я не брала.
Владимир – Это самый интересный способ отбора литературного материала из всех, что я встречал. Но, – объективный, – надо отдать вам должное.
Ольга читает письмо, опускает руку с письмом на диван, говорит механически – Это замечательно!
Смотрит расширенными глазами на Владимира — Сергей расстрелял Гогу.
Владимир – Что же в этом замечательного?
Ольга сдерживает слёзы – Мальчишка…, дурак… Что его туда понесло?
Владимир – Что понесло, то понесло… Но, зато, Сергей какой молодец! То, что расстрелял именно он, как-то смягчает боль потери, не правда ли? Семейное дело… Если уж чья-то смерть была неизбежна, я, правда, предпочёл бы, чтобы Гога расстрелял Сергея, — разумеется, только чтобы вся ваша скорбь досталась мне.
Ольга – Отстаньте от меня – слышите? Отстаньте! Я вас ненавижу, вы пустейший резонёр, питающийся мертвечиной. Гога получил то, что он заслужил!
Владимир – Ну… У Серёжи тоже немало заслуг
Ольга смотрит на него в негодовании, отворачивается. Владимир молчит. Пауза.
Ольга лежит, говорит потом слабым голосом – Ладно, кончено…, извините.
Стук. Входит Мамашев
Мамашев – Только что встретил с поезда Сергея Васильевича. Он контужен… не сильно… На основании точных реввоенкомоских сведений… года через три…, аккурат, будет слышать на левое ухо…, а голова перестанет трястись и того раньше.
Антракт

Картина 9
Ресторан. Намёки на роскошь. Замученная пальма, играет оркестр. За столиком сидят Ольга, Владимир, Сергей (у него трясётся голова, к говорящим он судорожно протягивает ухо). Из соседнего зала доносится серебристый голос Собинова.
Владимир, — Русские актеры всегда отличались чувствительным сердцем. Всю революцию они щедро отдавали свои свободные понедельники, предназначенные для спокойного помытья в бане, развлечению соотечественников в ресторане.
Приходит Докучаев, по-лакейски сгибаясь, протягивает руку Ольге.
Ольга – А руки я вам, Илья Петрович, не подам…. Я не шучу, Илья Петрович… – Где вы сейчас, Илья Петрович, были? … Розы бахчисарайские срывали, что ли?
Докучаев– Шутить изволите, Ольга Константиновна?
Ольга – Нимало… – Запомните, пожалуйста, что после сортира руки полагается мыть. А не лезть здороваться.
Входит официантка, несёт кофейник и чашечки
Ольга ее просит -– Проводите Илью Петровича в туалет.
Докучаев послушно идёт. Вдогонку ему Ольга кричит, – С мылом, смотрите! …
И добавляет – Господи, какое животное
Владимир – Любопытная личность. Он мне рассказывал про свои университеты… Горькому и не снилось, — он-то как раз из буржуев, босяк фальшивый. А этот из семинаристов. До 1914 года состоял в «мальчишках на побегушках» в мануфактурном деле по Никольской. В войну носил горшки с солдатскими испражнениями в псковском госпитале. Философия была проста и резонна. Он почел: пусть уж лучше я повыношу, чем из под меня станут таскать. От скуки Илья Петрович стал вести любопытную статистику смертей и горшков. Оказывается, что на каждые десять выносов приходился один мертвец. За три года войны Докучаев опорожнил двадцать шесть тысяч урыльников, потом в 1917 году был делегирован от фронта в Петербург. Четверть часа поразговаривав с самим Керенским, составил себе (по его словам) демократическое созерцание. Созерцание!… В октябре Илья Петрович, естественно, держал на всякий случай нейтралитет. В годы военного коммунизма побывал не раз и не два в Туркестане, в Крыму, на Кавказе, за Уралом, на Украине и в Минске… путешествовал» не в спальном купе, как наши вожди, а чаще всего на крышах вагонов, на паровозном угле и на буферах. Замечателен тем, что он (поднимает палец) «предвосчувствовал» (как он выражается) нэп за год до X съезда партии.
Ольга, — Вот это настоящий историк, не вам чета…
Владимир, — И финансист при этом. Имел удовольствие наблюдать, как он извозчика брал. Выматывал из старика грош за грошем спокойно, долботно, уверенно. Извозчик, наконец, махнул рукой – «Тебе, видно, барин, грош то шибчей мово нужен».
Ольга – И чем он сейчас занимается?
Владимир — Рис, сало, соль, сахар, золото, керенки, николаевские бриллианты, доллары, фунты, кроны, английский шевиот, пудра «Коти», шелковые чулки, бюстгальтеры, купчие на дома, закладные на имения, акции, ренты, просроченные займы, картины старых мастеров, миниатюры, камеи, елизаветинские табакерки, бронза, фарфор, спирт, морфий, кокаин, наконец, ценным товаром были евреи, когда их путь лежал через махновское Гуляй Поле. Сейчас он — арендатор текстильной фабрики, хорошенького и немаленького домика, поставщик на Красную Армию, биржевик…
Ольга, — Ужасно!
Владимир, — Что же?
Ольга, — Прекраснейшая из рожениц рожает на свет чудовище. Неужели же вы ничего не видите?
Владимир, — Чего?
Ольга, — Что революция рождает новую буржуазию.
Владимир, — Вы такая же идеалистка, Ольга, как наш брат. Вы видите революцию в образе прекрасной полуголой женщины с картины Делакруа. А мне напоминает пьяную, грязную и драчливую бабу с Сухаревки, которая рожает полулюдей.
Ольга, — Я лично в классе буржуазии ничего особенно плохого не вижу, хотя и симпатии к нему не испытываю. Просто, её песенка спета, как бы там Докучаевы не суетились. Ну, и дай Бог, дай Бог… некоторые из них ужасно мерзкие.
Владимир, — Ошибаетесь, Ольга. Буржуазия – не класс, это – тип личности. Он вечен… Даже в Мертвом доме у Достоевского происходило разделение каторжников на богатых и бедных. Я, например, принадлежу к архитипу бедных, а капиталистов, хоть бы и тайных, будет полно и при новом строе. Я даже предвижу, что, когда в этой стране всё побурлит, поокислится, коммунисты, прямо по теории Маркса, как личинки в бабочек, превратятся в свою противоположность – в буржуев.
Ольга, — Хороша бабочка – Докучаев.
Владимир, — При всём при том, он, всё же – бабочка. У него есть забавный недостаток. По временам ему кажется, что он болеет нежным чувством к своему отечеству. При этом имеет мануфактурный магазин в Пассаже, парфюмерный на Петровке и готового платья на Сретенке, одну другую палатку у Сухаревой башни, на Смоленском рынке, на Трубе и Болоте. А теперь он подбирается к нефти… Не чувствуя большого доверия к… ну, вот хоть бы к нашему общему родственнику (обнимает брата за плечи), он постоянно переводит денежные излишки в Швейцарию.
Сергей вслушивается – Как его зовут?
Докучаев входит, слышит – Докучаев Илья Петрович. Честь имею
Владимир обнимает теперь Докучаева за плечи, — Я один раз был с Ильей Петровичем в бане. Он моется в парной, лежит на верхней полке пупом вверх до седьмого пота, а под уход до рубцов стегается березовым веником. Русак! Патриот!… Притом, его сильно беспокоит голод.
Докучаев – Ещё бы… Постигаете ли, Сергей Васильевич, целые деревни питаются одной водой. Пьет человечишко до трех ведер в сутки, ну-с, и припухнет слегка, конечно. Потом, значится, рвота и кожица (показывает тремя пальцами) – пам! — лопается… Вообразите: в селе Любимовке Бузулукского уезда обнаружено человеческое тело, вырытое из земли и частью употреблённое в пищу. В одной только Самарской губернии, Владимир Васильевич, по сведениям губернского статистического бюро, уже голодает, значится, два миллиона восемьсот тысяч душ.
Берет Владимира под руку.
– Многонько?
Владимир – Да, много.
Докучаев – Необычайная, смею доложить вам, Владимир Васильевич, коммерческая перспектива!
Владимир – Я вас не понял. Человечинкой хотите торговать?
Докучаев – Невозможно вы шутите, Владимир Васильевич
Метрдотель переламывается в пояснице, подает Ольге порционную карточку
— Пожалуйста, Ольга Константиновна, программку.
Ольга заказывает – Котлету марешаль… каперсы, свежих огурцов…
Метр повторяет каждое движение ее губ.
– Котлетку с марешаль с… свеженьких с огурчиков с… пломбир с… каперсы-с, кофеек с на песочке с… Мерси, мадам… Омарчиков не желаете?
Ольга машет на него рукой. Он тушуется.
Ольга, лениво — Я, собственно, никак не могу понять, для чего это вы за мной, Докучаев, ухаживаете. Рядом дюжины три проституток, из них штук десять красивей, чем я. Неужели, чтобы вам понравиться, необходимо иметь скверный цвет лица, запоры и плохой характер? Я уверена, что эти девушки попали на улицу за свою доброту. Кажется, у Бальзака девушка говорит: «Мужчинам это так приятно, а мне это так недорого стоит…» … (говорит резко), — Сколько дадите, Илья Петрович, если я лягу с вами в кровать?
Все замирают, смотрят на неё; Докучаев обжигается супом, прыскает.
Ольга бросает ему салфетку – Вытритесь. А то противно смотреть.
Докучаев качает головой — – С панталыка вы меня сбили, Ольга Константиновна.
Ольга, деловито – Тысяч за пятнадцать долларов я бы вам, Докучаев, пожалуй, отдалась.
Докучаев – Хорошо-с.
Ольга – Осилите? Мне рассказывали, что в каком то селе Казанской губернии дети от голода бросаются в колодцы. За пятнадцать тысяч долларов можно прокормить много детей. Верно, Владимир? Сергей! Вы всё знаете! Можно накормить?
Сергей поворачивает судорожно к ней ухо.
Докучаев – Можно, Ольга Константиновна. Совершенно справедливо заметили.
Ольга – Ну тогда я к вам приду… завтра часов в одиннадцать вечера.
Докучаев – Добре… Может, … сегодня придёте.
Ольга – Я сказала – завтра. Я обещала сегодня Сергею Васильевичу (Сергей наставляет ухо на неё) быть у него в шесть.
Докучаев откланивается, как может, отходит. Оставшиеся сидят неподвижно. Музыка.
Ольга – Ну что, рыцари мои, какова сделка?
Владимир показывает пальцем – Посмотрите, с кем Докучаев разговаривает. Ольга, вы его таки взвинтили. Ба! Да ведь это же она! Это же Маргарита Павловна фон Дихт! Прекрасная супруга расстрелянного штабротмистра. Я до сегодняшнего дня не могу забыть ее тело, (говорит певуче) белое, длинное и гибкое, как итальянская макарона.
Ольга – Дались вам эти макароны!
Владимир –Это метафора из ушедшего века… Неужели же, тот бравый постовой милиционер, став начальником отделения, выгнал ее на улицу и женился по меньшей мере на застрявшей по нерасторопности в России графине? Я заметил: у этих людей невероятно быстро развивается тщеславие. Погодите, они ещё назовут себя элитой. Когда руки мыть научатся. Если в России, когда нибудь будет Бонапарт, то он, конечно, вырастет из постового милиционера или из филёра. Это совершенно в духе моего отечества…
Ольга усмехается – Контрреволюционные речи говорите, Владимир.
Владимир – Совсем наоборот, дорогая. С теорией у вас плоховато. Ленина надо читать…. Смотрите-ка, … Докучаев подцепил-таки баронессу… Ольга, вам нравится Докучаев?
Ольга – Какое это имеет значение?
Владимир – То есть таки ровно — никакого?
Ольга – Мне нравится 15 тысяч долларов?
Владимир – Это не шутка? Вы пойдете к нему завтра?
Ольга – Да!
Сергей тянет к ней ухо, Ольга наклоняется к нему и кричит ему в ухо
— Я завтра приду вечером к Докучаеву. Он мне даст за это 15 тысяч долларов!
Владимир – То есть – руки не подам, а чего другого…
Ольга с надменным видом встаёт, уходит
Владимир кричит на ухо Сергею – Эй ты, как тебя — маршал Груши – неудачник, глухой Иисус! «Кто ударит в правую щеку, обрати другую, кто захочет судиться с тобой и взять рубашку, отдай ему и верхнюю одежду».
Берётся за орден на груди Сергея, опять кричит ему в ухо — Ты с такими идеями в черепушке заработал на гражданском фронте орден Красного Знамени?
У Сергея дёргается голова, он с трудом говорит – Замолчи!
Владимир – Я знаю, с кем ты воевал. Профессионал! Мольтке! Деревню окружить – раз! Из пушек деревню раздолбать – два! Одни трубы потом торчат! И правильно! Что это мужичьё понимает в построении социализма в одной отдельно взятой стране. И ещё жрать хотят, сволочи! Слушай, зачем тебе этот орден. Давай его Докучаеву продадим, а деньги отнесём в Помголод. Как наша с тобой жена делает.
Владимир пытается сорвать орден. Возня. Сергей неуклюже сопротивляется, падает со стула, лежит. Звучит музыка. Голова Сергея трясётся, он закрывает лицо ладонями.

Картина 10

Спальня Ольги. Она лежит на кровати. Докучаев у стола пьёт шампанское. Владимир
Ольга, – В прошлом месяце: раз… два… четырнадцатого – три… (загибает пальцы, пишет). Hа той неделе: четыре… в понедельник – пять… вчера – шесть, ну… это так, несерьёзно… – можно за полцены.
Докучаев откусывает хвостик сигары, — Что вы, Ольга Константиновна, изволите считать?
Ольга поднимает руку, — Подождите, подождите. (Прикидывает в уме, пишет), — Изволю считать, Илья Петрович, сколько раз переспала с вами. Скажите, Докучаев, много ли брала за ночь в мирное время хорошая проститутка? Я не уверена, что я хорошая проститутка, однако, … чем-то я вас всё-таки…, – не знаю, как сказать, — увлекла?
У Докучаева прыгает в пальцах сигара.
Владимир, – Ну…, во всяком случае, пятнадцать тысяч долларов – многовато.
Ольга, — Владимир, что вы понимаете в рыночных отношениях? Впрочем, у меня другой настрой… (Ёрничает). Пора позаботиться о старости. Куплю на Петровке пузатую копилку и буду в нее бросать деньги… Итак, Илья Петрович, если не ошибаюсь, мне причитается за шесть ночей. Извольте уплатить.
Докучаев копается в бумажнике, считает, протягивает ей пачку денег, неловко стоит рядом с кроватью, потом отходит, принимается за шампанское.
Владимир, — Широкая у вас натура, Илья Петрович
Докучаев, — Я, с вашего позволения, уроки-с даю.
Владимир, — Позвольте спросить – кому:
Докучаев, – Строителям коммунизму… Только что с довершил я, Владимир Васильевич, маленькую коммерческую комбинацию. Разрешите в двух словах?
Владимир, – Да.
Докучаев, – Спичечному, видите ли, Полесскому тресту понадобился парафин. Hа внешнеторговской таможне как раз имелся солидный пудик. Цена известная. Делец, Владимир Васильевич, «на прямом ходу» как поступит? Известно, как: купил на государственной таможне, надбавил процент и продал государственному спичечному тресту.
Владимир, – Полагаю.
Докучаев, – Ну, оборотистый, скажем, купил, подержал, продал. Процентик, правда, возрос, но капитал не ворочался. Тучной свиньей лежал. Обидно для капитала.
Владимир, – А на «вороватом ходу»?
Докучаев, – Зачем вороватом? Правильном! Две недели тому назад гражданин Докучаев покупает на таможне парафин и продает Петрогубхимсекции. Играет на понижение. Покупает у Петрогубхимсекции и продает Ривошу. Покупает у Ривоша и перепродает Северо Югу. Покупает у Северо Юга, сбывает Техноснабу и находит желателя в Главхиме. Покупает в Главхиме и предлагает… Спичтресту. Причем, изволите видеть, при всяком перевёрте процент наш, позволю себе сказать, в побратанье…
Владимир, – …с совестью и с законом?
Докучаев, — С совестью, уважаемый, только с совестью. А закон… Владимир Васильевич, вы же умный образованный человек. Историк…. Ну что такое в России закон? Закон, сами знаете, что дышло, да я и не знаю, придуманы ли новые-то законы. А пуще всего, кому эти законы важны, если по совести-то? А совесть у меня как раз чиста как стёклышко. Я людей не обижаю.
Владимир (Ольге), — Докучаев – крупный теоретик создал целую философию взятки. Он не верит в существование «не берущих». Он утверждает, что Робеспьеру прозвище 'Неподкупный' было присвоено скоропалительно – очень там быстро головы летели. Все берут! Вопрос только – как, сколько и чем.
Докучаев, – Именно… (Берёт в руку бутылку). Прикажете, Владимир Васильевич?
Владимир, – Пожалуй!
Докучаев открывает бутылку шампанского,- Сегодня Спичтрест забирает парафин с таможни.
Владимир, – Так, следовательно, и пролежал он там все эти две недели?
Докучаев, – Hе ворохнулся. Чокнемся, Владимир Васильевич!
Пьют.
Докучаев, – Пусть кто скажет, что Докучаев не по добросовести учит большевиков торговать.
Владимир, — Фиораванти, сдвинувший с места колокольню в Болонии, а в Ченто выпрямивший башню, научил москвитян обжигать кирпичи.
Докучаев повторяет, — Фио-раванти, Фиораванти… Правильно я говорю? А хотели бы вы, Владимир Васильевич, к примеру, быть итальянцем?
Владимир, — Хотел бы.
Докучаев, – А ежели, — арабом?
Владимир, – Сделайте милость. Если этот араб будет жить в квартире с ванной и в городе, где больше четырёх миллионов жителей.
Докучаев – А носище у меня, изволю доложить, — в развалку и в рыжих плюхах.
Ольга поднимает голову, смотрит на Докучаева.
— Ничего, быть может, у вас детишки получше будут… Пошлёте их в Кембридж… поучатся…
Владимир, — С чего они будут лучше? … Они ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)