Трупный синод. Эпизод 11. (Глава 11)

Эпизод 11. 1650-й год с даты основания Рима, 11-й год правления базилевса Льва Мудрого, 5-й год правления франкского императора Ламберта (октябрь 896 года от Рождества Христова)

Солнечным октябрьским днем, на какие иногда еще расщедривается природа Италии в осеннюю пору, его светлость мессер Адальберт, граф Тосканской марки, направлялся на своих носилках в Латеранский дворец. Епископ Рима Стефан Шестой собирал ближайших единомышленников на очередной совет. По слухам, инициатором встречи выступала неутомимая Агельтруда, а папское присутствие должно было придать сему событию освященность всех его будущих решений самим Святым престолом.
Граф Адальберт, покачиваясь в своих носилках, с любопытством рассматривал город и его жителей, поминутно удаляясь в философские и исторические фантазии, благо характер графа, мечтательный и временами сентиментальный, весьма располагал к этому. Вдобавок ко всему он был человеком для своего времени чрезвычайно образованным, его эрудиция, образ действий и слог вызывали у многих ностальгические воспоминания о славных гражданах Рима, населявших сей город в период его наивысшего могущества.
Сам граф также постоянно уносился мыслями в те славные времена, созерцая вокруг себя проплывавшие мимо полуразрушенные памятники бывшей столицы Вселенной. Он вглядывался в лица прохожих, пытаясь уловить в их словах, мимике и жестах хоть какой-нибудь отпечаток, оставленный им великими предками. Порой его искания заканчивались удачей, и он спешил воздать хвалу Господу за сохраненные крупицы древнего «генофонда», однако, в массе своих исследований, он чаще приходил к печальному для себя выводу, что пыль четырех столетий неубираемым слоем легла на город, нашествия чужих народов и суровые эпидемии навсегда изменили облик его жителей, и даже язык их все больше заимствует от речи греков и варваров, все дальше отходя от языка, принесшего славу Вергилию и Горацию.
Ну а, собственно, разве могло быть иначе, когда город в течении веков являлся центром притяжения для захватчиков, видевших венцом своей жизни торжественный вход в Капитолийский Форум и дворец цезарей? Разве многое могло уцелеть после вторжения Алариха, который лично признавался, что некий демон в его душе приказывал ему «Иди, и разрушь Рим»? Стоит ли тратить усилия на поиски потомков сохранившихся патрицианских фамилий, если после ухода Тотилы, согласно летописям, в Риме на протяжении сорока дней не оставалось ни одного человека, ни патриция, ни плебея, ни раба? Не пристало ли более возблагодарить Небеса за то, что Рим хотя бы вновь ожил, что его улицы снова заполнены гомоном торговцев, детей, солдат? Ведь Рим век за веком, шаг за шагом, в последние полтысячи лет уступал звание столицы сначала Константинополю, когда империя еще хотела казаться единой, затем Равенне, когда император Гонорий бросил Вечный город на поругание Алариху и Гензериху, а сейчас еще и Павии, где теперь предпочитают жить итальянские короли.
Да, Рим тогда безнадежно проиграл войну за право считаться светской столицей Мира, его меч заржавел, его сыны, некогда наводившие ужас на все народы, обрюзгли и забронзовели физически и духовно, их воинская доблесть переродилась в эпикурейство и стяжательство. Однако, великий город не стал вторым Вавилоном или Карфагеном, но нашел в себе новую, невиданную до сей поры, силу вновь поставить под свою власть всех властителей Европы. Этой силой явилась христианская церковь, в свое время внесшая решительный вклад в крушение Древнего Мира, а сейчас медленно строившая на его обломках новую цивилизацию.
Именно церковь вновь начала наполнять жизнью Рим, возводя на фундаментах старых патрицианских дворцов базилики Христа и его святых. Именно с церковью постепенно к римлянам начало возвращаться осознание значимости их города, да и собственной значимости тоже, и гордость вновь зажглась в их глазах и речах. Именно церковь помогла выстоять Риму, когда у стен его оказывались войска Витигеса, Тотилы, Лиутпранда, зачастую не силой своего оружия, но силой Веры поворачивая вспять орды варваров невежественных, но открытых сердцами Слову Божьему. Даже Аттила, вождь не знающих ни страха, ни сострадания гуннов, в смятении ушел прочь от стен Рима, когда ему навстречу вышел епископ Лев в сопровождении невидимого для всех, кроме Аттилы, ангела, грозящего дикарю карающим мечом.
Но крест, а не меч с тех пор стал главным символом и защитником Вечного города, палладиумом его нового расцвета и могущества. Сам город из крепости превратился в монастырь, причем уютно обжившись в этой роли, очень скоро начал претендовать на главенствующее положение в христианском мире, упирая на то, что в его стенах закончили свои славные земные деяния Апостолы Петр и Павел. Западные церкви такому давлению почти не сопротивлялись, тем более, что апостолических церквей на территории Исчезнувшей Империи кроме самого Рима не было. Что касается восточных церквей, то их протесты затихали по мере того, как древние церкви, — антиохийская, александрийская, иерусалимская — одна за другой, оказывались в руках неверных. Оставалась, конечно, константинопольская патриархия, с которой Рим безнадежно увяз в теологических спорах, но и здесь необходимо отметить, что в вопросах политики православная церковь, как правило, покорно отражала волю и мировоззрение своих светских владык. Что же касается Рима, то город и его Церковь очень быстро стали самостоятельными и амбициозными игроками, перед мнением которых в конце девятого века почтительно склонялись и чванливые императоры Востока, и жестокие и грубые императоры Запада.
Не будь воли папы, последние и вовсе бы не явились миру, усмехнулся про себя Адальберт. Обстоятельства в свое время вынудили епископа Рима принять это ответственное решение, дабы обезопасить себя, в том числе, от вечных притязаний монархов Константинополя на светскую власть в старой метрополии, а его патриархов – на первосвященство в христианстве. Противовес Византии был найден, когда на горизонте появилась победоносная фигура Карла – короля воинственных франков. Не заставил себя долго ждать и повод, когда власть в Константинополе захватила женщина. Епископ Рима вновь на практике материализовал старый римский принцип «разделяй и властвуй», Рим не признал права Ирины Исаврийской на императорский трон и, объявив престол вакантным, немедленно усадил на него франкского короля и добился от Карла клятвы о вечном служении франкских королей интересам наместника Петра. Как жаль, что генеалогическое древо Карла очень скоро начало хиреть, принося многочисленные, но все более и более червивые плоды. И не в последнюю очередь благодаря греху сладострастия, которого не был лишен даже сам великий император. Со временем сей грех и вовсе стал доминантной чертой нрава и быта Каролингов. Чего стоит хотя бы правнук Карла Великого Лотарь, который из-за прекрасной Вальдрады готов был поступиться и союзом с Римом, и даже самой королевской короной!
Дойдя до этой темы, Адальберт окончательно ушел от исторических воспоминаний, ибо образ Вальдрады вызвал у него ассоциации с Теодорой Теофилакт. Ах, милейшая Теодора, что за нрав и ум у этой женщины, какие благословенные земли далекой Византии ее породили! А как умело она подогревает его, Адальберта, страсть к себе, дразня и не подпуская его к заветной черте, перешагнуть которую можно только однажды! Да, да, Адальберт имел тот же грешок, что и Каролинги, впрочем, это и неудивительно, ведь он также приходился им родственником и, при более благоприятном для него стечении обстоятельств, корона Италии, как минимум, вполне могла оказаться в пределах его досягаемости.
Увы, но он вынужден был обходиться пока второстепенной ролью в интригах вокруг итальянских корон. В династических спорах, как сказали бы сейчас, его номер был шестнадцатым, поэтому, будучи человеком практичным, он решил выжимать максимальные результаты из своей минимальной на первый взгляд роли. Хотя, как сказать минимальной? Редкая авантюра обходилась в Италии без его материальной поддержки, ведь претенденты в итальянские короли, сталкиваясь лбами друг с другом, постоянно нуждались в золоте для снабжения своих армий и подкупе податливых союзников. Адальберт охотно ссуживал им деньги в обмен на плоды будущих переделов власти, то в части территорий поверженных врагов, то в части торговых преимуществ для своих подданных. В итоге, в настоящее время Адальберт по праву считался самым состоятельным человеком в Италии, богатству которого могли позавидовать и Ламберт Сполетский, и Беренгарий Фриульский. Рано или поздно материальное превосходство Адальберта должно было воплотиться и на политической арене Италии, поэтому напрасно многие, в том числе Агельтруда, не рассматривали его в качестве будущих конкурентов за трон, считая тосканского маркиза человеком умным, милым, но начисто лишенным честолюбия.
Слегка улыбнувшись этой своей последней мысли, Адальберт откинул занавеску носилок – дорога окончена, он на пороге Латеранского дворца. Спустя пять минут он был в приемной зале, а после необходимых церемониальных приветствий, с комфортом разместился за столом триклиния вместе с другими приглашенными, ибо папа предпочел провести встречу в непринужденной обстановке.
На встрече присутствовали: епископ Рима Стефан, священники Сергий, Христофор, Петр и другие из сполетской партии, Агельтруда, ее сын Гвидо, римский сенатор и префект Григорий, глава городской милиции Теофилакт с женой Теодорой, мессер Альберих, получивший на днях от императора Ламберта (читай – от герцогини Агельтруды) титул графа Камерино за свои многочисленные заслуги.
Насытившись и оставив на столе лишь сладости и несколько глиняных, в плетенке, кувшинов вина, знатные господа выдворили за пределы обеденной залы слуг, дабы избежать случайных глаз и ушей. Видимо, разговор, предстоял серьезный.
Вступление осталось за епископом Сергием.
— Возблагодарим, дорогие гости, Господа нашего Иисуса Христа за все то, что он делает для смиренных слуг своих! Хвала Всевышнему, что его город Рим освободился от присутствия на своей земле варваров, за то, что даровал великую мудрость епископу Рима, Его Святейшеству Стефану, нашедшему путь к разуму невежественных германцев и выведших их за пределы великого города. Также возблагодарим Господа за разум и доблесть, дарованные Его Высочеству императору Ламберту, образумившему фриульца Беренгария, и не поскупимся на похвалу благороднейшей герцогине Агельтруде, даровавшей нам такого правителя.
Гости подняли кубки за упомянутых, умильно глядя на Агельтруду. Ее разум был не чужд лести, лицо ее, красивое, но обычно чересчур резкое, на сей раз приятно просияло.
— Однако, смиренные служители церкви и благородные воины, положение Рима и Церкви Христа по-прежнему далеко от вожделенного благополучия. Да, мы прогнали германцев из города, но никто не даст нам гарантии, что спустя некоторое время, возможно, уже следующей весной они не вернутся — особенно если благодаря содействию Вельзевула, оправится их король Арнульф. Да, император Ламберт вразумил Беренгария Фриульского и путем уступок добился союза с ним, но кто ответит, сколь прочен и долговечен будет сей союз? Да, власти папы в Риме сейчас ничто не угрожает, но не будем забывать, сколь многочисленны и враждебны к нам и делу Христову сторонники преступного Формоза! Будучи назначены им кардиналами и епископами итальянских церквей они повсюду внушают жителям Италии, что святейший папа Стефан занял престол Апостола Петра преступным путем, и что император Ламберт уступает в династическом праве на трон великого Карла бастарду Арнульфу.
— В чем же, по их мнению, преступность коронации папы Стефана? – спросила Агельтруда, на самом деле переводя речь Сергия в другое русло. Все, видимо, шло по уже наработанному сценарию.
— В том, что отец Стефан занял пост епископа Рима, будучи сам епископом города Ананьи. Церковь запрещает переход епископа с одной кафедры на другую, – отвечал Сергий.
— Но кто назначил благочестивого Стефана епископом Ананьи?
— Смутьян и преступник, захвативший трон святого Петра, некий Формоз, да простит меня Господь за упоминание его нечестивого имени! – за Сергия ответил сам Стефан. В глазах его сверкнула ярость.
— В чем выражается преступление несчастного грешника Формоза? – включился в разговор Адальберт, уловив ход мыслей инициаторов собрания и решивший подыграть Агельтруде.
— Он сам стал епископом Рима, являясь епископом Порто! Он сам нарушил закон святой кафолической Церкви!
— Являются ли легитимными и обязательными к исполнению приказы человека, преступно вставшего во главе Церкви? – Агельтруда вновь взяла инициативу в свои руки.
— Отцы Церкви, в том числе святой Августин и святой Амвросий, полагали, что да. До сей поры все деяния епископов Рима считались деяниями самого Святого Петра! – дав вырваться на свободу эмоциям Стефана при ответе на предыдущий вопрос, Сергий продолжил разговор от лица папы.
— Выходит, кто бы ни был на троне Святого Петра, все его действия не могут иметь печати греха? Разве он безгрешно зачат, разве он на протяжении своей жизни ни разу не поддавался греховным искушениям, разве он …. неподсуден? – герцогиня к концу своего краткого монолога прониклась искренним негодованием.
— Мы все подсудны Господу и покойный папа Формоз не исключение! – возвел очи к небу Сергий.
— История хранит случаи, когда бывал осужден, при жизни или посмертно, епископ Рима?
— Четырнадцать иерархов до сего дня были признаны Церковью антипапами, причем практически все они были осуждены еще при жизни своей. Раскаяние многих из них было вполне искренним. Так Филипп из Эсквилина, убоявшись содеянного, добровольно принял постриг в день своего избрания, а ученый антипапа Ипполит за свои богословские труды и мученическую смерть впоследствии даже был канонизирован. Что до посмертного осуждения верховных иерархов, то здесь память услужливо подсказывает всем нам объявление анафемы за пособничество еретикам папе Гонорию на Шестом Вселенском соборе два века тому назад. К тому моменту папа Гонорий пребывал на небесах уже более сорока лет.
— Значит, прецеденты тому есть и не столь уж редкие?
— Уж не хотите ли вы созвать Вселенский собор, герцогиня? – с притворным ужасом в глазах вопросил Сергий.
— Не того масштаба покойник и не того масштаба вопросы, чтобы удостоить Формоза столь великой участи. Разве для того, чтобы признать упомянутую вами дюжину епископов антипапами, Рим всегда посылал за патриархами Константинополя и Александрии? Нет? Вот и мы будем проще. Скажите, благочестивый отец, что бывает со слугами Церкви, если их мысли и деяния пойдут вразрез со Святым Писанием?
— Их ждет суд. Суд Церкви!
— Что может сделать Святая Церковь с заблудшей овцой в своем стаде?
— Она может лишить сана провинившегося слугу своего в случае, если его вина будет судом доказана, отстранить его от службы Церкви, временно или постоянно, лишить причастия Святых даров. А также лишить сана всех лиц, рукоположенных провинившимся, если последний имел право посвящения.
Все гости напряженно вслушивались в разговор, пытаясь понять, чем это все закончится. И, наконец, они услышали:
— Что мешает Святой Церкви провести суд над слугой своим Формозом и попытаться установить степень его вины перед Господом и Его Церковью?
— Формально ничто, благородная герцогиня. Разумеется, при наличии оснований. Но епископ Формоз ушел из мира сего и сейчас судит его судья куда более строгий и справедливый.
— Но Церкви Христовой, служащей для всех живущих путем и истиной, направляющей на спасение наших душ, надлежало бы исправить все искажения истины, внесенные недостойным слугой ее! Разве должно для Церкви сохранить все преступные указы Формоза? Разве будет этой истиной, ведущей ко Христу? Осудив Формоза и его решения, разве мы не сделаем легитимным занятие трона Святого Петра благочестивым Стефаном, являющимся неизмеримо более достойным Слугой Христа, чем совершивший грехопадение Формоз? Разве не благом для Церкви будет очищение ее от паршивых овец, назначенных на высшие посты ее преступным папой? Разве не благом для Италии станет признание незаконной коронацию варвара Арнульфа императорской короной Карла Великого и не благом ли станет объединение страны вокруг единственного лица облеченного императорскими регалиями? – Агельтруда единым махом выпалила все. Адальберт и Теофилакты особо отметили про себя последнюю фразу. Она была конечной и самой желанной целью сполетской герцогини.
— Ваша слова мудры, герцогиня. Святейший епископ Рима Стефан, в случае такого суда, получил бы возможность проверить на следование заветам Церкви всех людей рукоположенных Формозом. Кого-то поощрить, кого-то вторично возвести в сан, кого-то отстранить, – в разговор вступил кардинал-епископ Петр из Альбано. Его слова были как нельзя кстати для Стефана и Сергия, ибо до того момента все церковные служители, приглашенные ими, не проронили ни звука и не было ясно, по душе ли им происходящее.
— Благодарим вас, смиренный отец Петр. Ваша мудрость вызывает восхищение у всех слышавших вас, – ответил папа Стефан.
— Есть одно но, – лучезарно улыбаясь, вдруг защебетала Теодора, напомнив всем о своем присутствии, – есть одно обстоятельство, святые отцы Церкви, благородная герцогиня и доблестные воины! Ведь суд, церковный или светский, требует присутствия обвиняемого и дарует ему право на защиту себя — лично или через защитника. Так гласят законы римлян, кодекс Юстиниана и даже законы германцев. Как же вы намереваетесь судить Формоза, если он уже в мире ином?
Благодушное настроение собравшихся омрачилось. Не сказать, что это не приходило в головы инициаторам собрания, но все же теперь сам ход обсуждения подталкивал их к необходимости озвучить ту страшную идею, которая была в свое время подсказана самой же Теодорой папе Стефану. Между тем Сергий продолжал успешно обосновывать грядущее решение:
— Не для того надлежит произвести суд над грешником Формозом, чтобы осудить его лично. Душа его сейчас во власти Господа, бренное тело предано земле. Но суд сей необходим, чтобы осудить деяния покойника, признать их противоречащими устоям Веры, наносящими ущерб Церкви, преследующими преступные цели. Необходимо вернуть мир и Церковь в состояние, предшествующее понтификату Формоза, или, по крайней мере, устранить наиболее вопиющие преступления, совершенные им.
— И все-таки как быть с его правом защищаться?
Возникла новая пауза, со стороны могло показаться, что разговор зашел в тупик. Понтифик переглянулся со своим ближайшим соратником, взгляд Сергия свидетельствовал об исчерпании аргументов у последнего. Приняв это за сигнал к действию, папа Стефан резко встал со своего места, подняв за собой всех приглашенных. Воздев к небу руки, епископ, как будто озаренный чьей-то сторонней мудростью, подсказавшей ему единственно верное решение, торжественно провозгласил:
— Волею, данной мне Господом и Святым Петром, чьим наместником мне суждено было стать, настоящим я созываю суд над Формозом из Остии! Церковь Христа обвиняет упомянутого Формоза в нарушении им законов Церкви, преступном захвате трона епископа Рима, незаконных назначениях и утверждениях светских и церковных лиц, произведенных упомянутым Формозом! Во исполнение данного решения Церковь Христа вызывает упомянутого Формоза на суд свой, в Святую базилику Спасителя нашего, каковой должен состояться спустя месяц со дня оглашения вызова, который, в свою очередь, подлежит возвещению в завтрашний день на всех улицах и площадях Рима! Если вышеупомянутый Формоз, в силу разных причин, не явится на суд Святой Церкви, последней необходимо будет принять меры для насильственного сопровождения Формоза к месту осуществления суда! Вышеупомянутый Формоз, согласно законам Церкви, будет иметь право на защиту своих деяний как самолично, так и путем предоставления стороннего защитника!
Смешок Теодоры, раздавшийся после этого страстного монолога, был неуместен и краток. В триклинии на долгое время повисла хмурая тишина. Потом многие начали перешептываться, спрашивая у соседей по столу верно ли то, что они сейчас услышали. Явственный гул изумления пронесся в зале.
— Вы можете предложить нам всем другое решение? – ледяным тоном произнес папа и обвел взглядом, весьма далеким от смиренного, всех присутствующих. Священники под этим взглядом заметно поеживались. У Адальберта на лице застыла маска удивления, граф Камерино успешно спрятал под густой бородой язвительную усмешку, вишневые губки Теодоры скривились в саркастической улыбке, она переглянулась со своим мужем, тот пожал плечами, делая вид, что ему, вояке, такие выкрутасы отцов Церкви не слишком удивительны. Агельтруда, вслед за папой Стефаном, оглядела окружающих, пытаясь понять не лишилась ли она, после такого решения понтифика, верных союзников.
— Есть ли у присутствующих возражения? – подголоском папы в очередной раз выступил Сергий.
Решив не допускать длительной паузы, граф Адальберт ответил за всех:
— Другого решения нет и быть не может. Решение папы есть решение Церкви, решение Церкви есть решение Бога. Да будет так! – сам же про себя граф отметил, что Формозу будет сложновато явиться на суд самостоятельно.
Встреча была закончена. Гости, расходясь по домам, между собой практически не разговаривали. Каждый был занят своими мыслями. Служители Церкви остались немало смущены приказом, отданным наместником Святого Петра, и в глубине души находили этот приказ стоящим вне рамок закона и слова Божия. Для Стефана и Агельтруды осуществление суда над покойником открывало дорогу к установлению и легитимации их единоличной власти – церковной и светской – по всей стране. Для Стефана, ко всему прочему, это была еще и реализация личной мести и ненависти к Формозу, что порой бывает выше и сильнее всех глобальных умопостроений. Для Теофилактов и Альбериха Камеринского участие в таком процессе, возможно, послужило бы еще одной ступенькой вверх по иерархической лестнице Италии. Из всех собравшихся один только Адальберт, граф Тосканской марки, громогласно поддержал данное решение, в душе своей дальновидно полагая, что оно в свое время может послужить для дискредитации его авторов и, как следствие, не усиления, как они рассчитывают, а, напротив, ослабления их позиций на Апеннинах. Сполетская партия, осуществив, ради низложения Арнульфа, мерзкий суд над Формозом, опорочит в глазах итальянской знати и духовенства безупречную до сих пор репутацию второго императора Италии Ламберта. Поистине, чем раньше Ламберт освободился бы от опеки своей взбалмошной мамаши, тем было бы для него лучше. Один раз она его уже «подвела под монастырь», втянув в авантюру против Беневента, сейчас, похоже, она ему уготовила проблему посерьезнее!