Трупный синод. Эпизод 25. (Глава 25)

Эпизод 25. 1651-й год с даты основания Рима, 12-й год правления базилевса Льва Мудрого, 6-й год правления франкского императора Ламберта (январь 898 года от Рождества Христова)

В затхлом и тесном подземелье здания римских судей и городской милиции, которое располагалось неподалеку от развалин императорских форумов, глава милиции и судья Теофилакт вот уже несколько дней подряд лично вел допросы, пытаясь разобраться в причинах очередного несчастья, постигшего Рим. Некоторое время назад, перед донельзя уставшими от нескольких бессонных ночей и недостатка света глазами главы милиции предстала очередная согбенная фигура, на этот раз безвестного монаха бенедиктинского монастыря. Из мебели в подвале находились лишь колченогий стол и скамья, чадили, слегка рассеивая тьму, шесть факелов, от старых камней дома веяло могильной сыростью и плесенью, уже принесших главе римской милиции чувствительную ангину. Конечно, в любом другом случае Теофилакт с радостью поручил бы заняться этим не слишком приятным делом своим добросовестным помощникам, однако само событие и обстоятельства, с ним связанные, не оставляли опытному воину и управленцу другого варианта, как все изучать самому.
Несколько дней назад, в канун нового 898 года, внезапно скончался папа Теодор, скончался спустя всего двадцать дней после своей коронации. В ночь с 30 на 31 декабря, его слуги были растревожены громкими криками, доносившимися из спальни. Понтифик, отличавшийся крепким здоровьем и кипучей энергией, накануне не дававший никакого повода для беспокойства за себя, метался по кровати, раздирая пальцами себе грудь и жадно ловя воздух ртом. Слуги не оказали никакой помощи умирающему, если не считать, конечно, дружной молитвы за исцеление своего хозяина от таинственного недуга. Спустя короткое время, папа начал корчиться в страшных судорогах и скончался всего лишь через несколько часов после начавшегося кризиса.
Так закончился страшный 897 год, унесший с собой жизни сразу трех римских пап. Суеверный Рим дрожал от ужаса – неизвестные паникеры вовсю распространяли слухи о Божье каре, постигшей епископов Рима, в наказание за совершение ими нечестивого суда над Формозом. Тот факт, что двое скончавшихся пап принадлежали к сторонникам осужденного мертвеца, в расчет не принимался – по мнению распространителей слухов, горе теперь ждало всякого, кто займет престол епископа Рима, оскверненный восседанием на нем безбожника Стефана. Город готовился вымолить себе прощение собственноручно наложенной на себя эпитимьей и крестными ходами между многочисленными христианскими святынями.
Люди более прагматичные в случившемся увидели нечто другое. Теофилакт, поведав своей супруге о том, как проходили последние минуты жизни Теодора, услышал от нее категоричный диагноз – отравление. Срочно был составлен список всех недавних посетителей понтифика, была произведена инвентаризация всех доставленных ему в последнее время подношений, проверено канцелярское и постельное имущество. Поскольку события происходили в рождественскую неделю, и гостей, и даров папа принял в эти дни несметное множество. В результате, были вскрыты все подарки, проверены свечи и факелы, находившиеся в покоях папы, вспороты со знанием дела все подушки и одеяла, городские рабы впервые за долгое время, а большинство впервые в жизни, вкушали в эти дни многочисленную снедь, всякий раз дрожа от страха быть отравленными ею. Но до настоящего момента титанические усилия милиции не принесли ни малейшего результата.
Поразмыслив немного, и видя тщетность своих усилий, Теофилакт решил вывести из круга подозреваемых лиц, прибывших из-за пределов Италии. Пилигримы дальних стран, далекие от местных интриг, испытывали благоговейный трепет к фигуре римского понтифика, видя в нем единственно наместника святого Петра и главу христианской церкви. А конфликты, случавшиеся у пап с главами дальних церквей, не выходили, как правило, за рамки споров сугубо теологических. Врагов стоило искать поближе, среди тех, кто папу Теодора считал серьезной помехой на пути к своим, сугубо материалистическим, целям. От внимания Теофилакта не ускользнул тот факт, что апокалиптические настроения в Риме распространяли, как правило, сторонники сполетского двора и лишенного епископского сана Сергия. Также, вроде как случайно, ситуация сложилась таким образом, что в Риме и его окрестностях в рождественскую неделю остались все служители церкви, принадлежащие сполетской партии, тогда как формозианцы и священники, занимавшие нейтральную позицию, в канун святого праздника благополучно разъехались по своим епархиям. Теперь пройдет немало дней, прежде чем те получат горестную весть и постараются успеть прибыть в Рим до выборов нового понтифика.
Ну а Сергий и его сподвижники времени даром не теряли, настаивая на скорейших выборах нового папы, мотивируя это тем, что чехарда, случившаяся в последние месяцы, привела к падению авторитета римской церкви, чем могут воспользоваться ее недоброжелатели, к примеру, восточные патриархи. В Риме остался влиятельный граф Адальберт, и Теофилакт получал сведения о том, что Тоскана ведет активную работу среди римской знати, суля последним щедрые выгоды от поддержки сполетской кандидатуры на выборах папы, каковой, судя по всему, становился Сергий. Наконец, опять же очень «своевременно» укатил на свою любимую охоту в равеннские болота император Ламберт и наблюдательный Теофилакт не мог не заметить, что его мать не сильно спешит оповестить сына о вновь ставшем вакантным папском престоле.
Принцип в расследовании преступления, заключающийся в том, чтобы искать, в первую очередь, бенефициаров совершенного злодеяния, был сформулирован далеко не вчера, и Теофилакт четко последовал ему, опираясь на здравый смысл и знание ситуации. Кроме того, он сохранял в душе благодарность покойному папе Теодору за свой карьерный взлет, да и в целом фигуры формозианской партии для него были куда более симпатичны, нежели сергианцы. В силу всего этого, Теофилакт, очертив более узкий круг подозреваемых, решил хорошенько допросить всех в этот круг попавших. Причем сделать это без свидетелей, ибо дело в любой момент могло приобрести весьма неожиданный и пикантный оборот.
Еще до прихода Хатто, Теофилакт узнал подробности его визита к папе Теодору. Папа встретил монаха с радостным почтением, как и всегда в те годы встречали в Риме святых отцов прославленного монастыря Монте-Кассино. Воздав благодарственную молитву по случаю Рождества Спасителя, папа около получаса разговаривал с монахом, который жаловался ему на притеснения со стороны сарацин, на фривольности, царящие в беневентских княжествах, на последние новости со Святой Земли. Затем гость перешел к подношению подарков понтифику, в ряду которых была дюжина бутылок монастырского вина. Хатто столь умело и поэтично нахваливал вино, что когда, в завершение своей аудиенции, он предложил Теодору откупорить один из даров немедленно, папа охотно согласился. Теодор уже было велел позвать к себе своего пинкерния, который одновременно дегустировал все папские вина, но Хатто любезно ему предложил следующее:
— Ваше Святейшество, окажите мне честь побыть на минуту вашим отведывателем, я буду вспоминать это, как счастливейшее мгновение своей греховной жизни, – и монах первым осушил кубок с вином, после чего торжественно поднес другой кубок папе.
Теодор остался весьма доволен вином, высокая аудиенция получила неожиданное продолжение, в ходе которого папа осушил еще несколько кубков. Причем однажды уговорил Хатто еще раз разделить с ним столь дивный напиток. Это обстоятельство вроде бы выводило монаха из числа подозреваемых. Дегустация рабами остальных бутылок привела только к достижению последними душевного умиротворения. Тем не менее, Теофилакт все-таки велел разыскать в городе этого монаха и доставить к нему на допрос.
— Смиренный брат Хатто, заранее прошу у вас прощения, что грубым манером отвлек вас от служения Господу нашему, но долг службы заставляет меня разузнать все в подробностях о последних часах жизни папы Теодора, да будет прославлено в веках имя его!
— Мессер Теофилакт, спрашивайте о чем вам только будет угодно. Слава о ваших доблестях и незаурядном разумении достигла стен нашего монастыря и мне будет только в радость оказаться вам чем-нибудь полезным.
Расспрашивая монаха обо всех подробностях встречи с Теодором, Теофилакт, стараясь принять казенно-безучастный вид и будто бы разглядывая закопченные стены подвала, тем не менее, исподволь наблюдал за Хатто. Рассказ монаха подтверждал все сведения, полученные Теофилактом накануне, все внешне выглядело вполне благопристойно, однако глава милиции интуитивно почувствовал в монахе потайное дно.
— Послушайте, брат Хатто, вы раньше бывали в Риме?
— Бывал, благородный мессер, и всякий раз чувствую себя счастливейшим из живущих, входя в его пределы. Последний раз мне пришлось покинуть Рим в составе гарнизона Фароальда, где я служил его воинам.
Верно. Теофилакт получил сведения и об этом. Попытка поймать Хатто на лжи не удалась.
— А почему вы покинули отряд германцев?
-Они завершили свою миссию в Риме. Соответственно, завершилась и моя служба.
— А бывали ли вы в Сполето? – намеренно прямолинейно спросил Теофилакт.
— Бывал и в этом благословенным городе, и однажды был удостоен милости ее светлости герцогини Агельтруды, сделавшей щедрые подарки моим братьям.
Казалось бы, обезоруживающая искренность и полное отсутствие намерений что-то утаить. Но Теофилакт был стреляной птицей.
— Поглядите, брат Хатто, это вино из вашего монастыря?
— Да, именно.
— Вы присутствовали при его розливе в бутылки?
— Нет, но я уверен в том, что это вино не могло служить смерти нашего Святейшего папы Теодора, потому что … я пил его вместе с ним.
— Вы готовы выпить его и сейчас?
— Я буду рад снять с вашей души все подозрения.
Теофилакт подошел к стоявшим в углу залы на полу бутылкам, взял одну из них и налил вина в кубок. Двигаясь по залу с наполненным до краев кубком и делая вид, что боится расплескать драгоценную жидкость, Теофилакт продолжал втихаря подглядывать за монахом, и от его взора не укрылось, как на мгновение лицо монаха приняло насмешливо-дерзкий вид, а прищуренные глаза сверкнули настоящей злобой.
«Эге, брат! Ты все-таки не так прост и смирен, как хочешь казаться!»
Монах выпил вино. Теофилакт замолчал, не зная, что сказать. Применить пытки? Увы, или к счастью, но к монаху святого Бенедикта в то время такая мера была совершенно недопустима, святой орден, исповедующий девиз «Ora et labora!», в те времена сам по себе служил гарантией добропорядочности и христианского смирения, а до появления инквизиции оставалось еще триста лет. Оставалось только одно – отпустить.
На несколько минут в зале воцарилась полная тишина. Теофилакт медлил с решением, монах ему был неприятен, тем более что, благодаря возникшей паузе, спустя какое-то время брат Хатто все-таки начал демонстрировать некоторые признаки беспокойства. Своим молчанием Теофилакт лишил монаха хладнокровия более, чем своими вопросами, и если поначалу возникшая тишина была следствием отсутствия решения у главы милиции, то теперь Теофилакт держал паузу намеренно.
Тишину внезапно нарушил скрип тяжелой входной двери. Теофилакт вздрогнул и выругался, готовясь дать суровую отповедь слугам, нарушившим его приказ никого не пускать в подвал во время допроса. Однако слуги оказались ни при чем. По каменной лестнице, в подвал, нарочито тяжелой поступью командора, вошел Альберих, граф Камерино.
— Приветствую тебя, благородный Теофилакт. И нижайше прошу прощения, что вторгаюсь в твои дела без спроса и приглашения.
— Приветствую тебя, мой друг. Оставь свои извинения при себе, у меня нет секретов от друзей.
— Напрасно, друг, напрасно. Бывают такие дела, в которые нельзя посвящать даже самых близких. Брат Хатто, вы ли это? Какая неожиданная встреча!
— Мое почтение, благородный мессер Альберих.
— Вот как, вы знакомы? – в голосе Теофилакта читалось разочарование. Похоже, этого монаха действительно придется отпускать.
— Да, и я имел удовольствие отметить, что сей монах является человеком весьма незаурядных качеств.
— Благодарю вас, мессер Альберих.
— Однако, я вижу, что разговор у вас, по всей видимости, не слишком приятный, если вы, конечно, не решили уединиться в этом мерзком подвале единственно затем, чтобы с глазу на глаз отведать вот этого вина, – и Альберих насмешливо указал на бутылки.
— Это вино было подарено монахом Хатто святейшему папе Теодору, да упокоит его Господь в убежище своем навеки. Подарено накануне смерти епископа, – сказал Теофилакт.
— И ты, мой друг, чинишь по сему поводу дознание?
— Именно так.
— Есть основания для подозрений?
— По всей видимости, нет, вино проверено слугами и есть свидетели, что сей монах пил это вино вместе с покойным папой и, как видишь, жив-здоров, и даже сейчас осушил еще один кубок.
— Стало быть, Хатто пора отпустить.
Разговаривая с Альберихом, Теофилакт заметил краем глаза, как при словах последнего монах облегченно вздохнул.
— Видимо, да. И твое знакомство с ним только подтверждает мой вывод, что он здесь ни при чем. Только…
— Что только? — с интересом переспросил Альберих.
Хатто видимо напрягся.
— Моя Теодора убеждена, что папу отравили. У него в эти дни было много гостей, но большинство составляли пилигримы из дальних стран. А ты ведь знаешь, что любовь к римским папам возрастает по мере удаления от них.
— Но почему именно Хатто?
-Я ни в чем не обвиняю монаха. Только смутное чувство говорит, что ……
— Ну что?
— Не знаю. Я, видимо, устал.
Альберих подошел к монаху, положил тому на плечо свою тяжелую руку, немного помолчал, а потом, не снимая руки, повернулся к Теофилакту:
— Благословляю тот миг, когда судьба подарила мне такого друга как ты, Теофилакт. Силы твоего меча боятся сарацины, энергии твоего разума дивится Рим. Сегодня ты потряс меня своей звериной интуицией, жертвой которой может оказаться даже самый прожженный лис. Ибо ты совершенно прав!
— Что? – вскричал, поднявшись со своей скамьи, Теофилакт. Монах побелел, ноги его подогнулись и, падая на колени, он возопил:
— Мессер, пощадите!
— Да-да, мой друг, не кто иной, как именно смиренный братец Хатто, отравил нашего святейшего Теодора, став орудием заговора, во главе которого стоят Агельтруда и Сергий.
— Что вы делаете мессер? – взмолился Хатто и вдруг, вскочив, яростно закричал:
— И вы, и вы граф!
— Все верно, – спокойно заметил Альберих, – и я.
— Так, так, хорошие дела, — придя в себя от потрясения, произнес, внешне вновь став невозмутимым, Теофилакт, – рассказывай монах, как было дело.
— Да, брат Хатто, расскажите, как вы умудрились пить отраву вместе с Теодором и уцелеть.
Хатто молчал. За него все обстоятельства дела рассказал Альберих. После того, как тот закончил свое повествование, Теофилакт мрачно процедил:
— Готовься к виселице, монах!
— Послушайте мой друг, – сказал Альберих, – что из того, что вы предадите смерти этого низменного червя? Какие бенефиции вы сможете получить? Для начала вам придется предать смерти и меня, как соучастника заговора.
— Вам нечего беспокоиться Альберих. Я вырву ему язык еще до прихода палача, и эта тайна умрет вместе с ним.
Монах отчетливо застучал зубами.
— Тогда тем более, что вам будет за выгода? Пять солидов за шкуру убийцы и ничего более? А все инициаторы заговора останутся безнаказанными?
— Что предлагаете вы?
— Я думаю, что брат Хатто нам гораздо более ценен будет живым и, по возможности, в здравии. А вы, мой смиренный брат, – слово «смиренный» Альберих произнес, вложив в него весь сарказм, – напрасно в последние минуты мысленно осыпали меня проклятиями – а ведь осыпали, признайтесь?! — и насылали на меня Люцифера. А ведь я пришел сюда, как спаситель вашей презренной шкуры. Да будет вам известно, что Агельтруда сделала все возможное, чтобы вы не вернулись в Монте-Кассино. По дороге в монастырь вас ждет организованная ей засада, ибо ей совершенно не нужно и даже опасно существование ваше в этом мире. Вам стоит благодарить меня, брат Хатто.
Монах смиренно поклонился. На этот раз его смирение было абсолютно искренним.
— В чем он может быть тебе полезен, Альберих?
— Нам, он может быть полезен, нам, мой друг. Живой и невредимый брат Хатто для нас сильнейший козырь в уже начинающемся торге за папский престол. Покуда жив этот жалкий отравитель, мы сможем вытрясти из наших скользких сполетских и тосканских друзей максимальные выгоды. Но! Такой козырь не стоит торопиться пускать в дело, сторонники Формоза, быть может, окажутся щедрее скупердяйки Агельтруды.
— Ты начинаешь опасную игру Альберих. В Италии мало кто может сравниться своим могуществом с властителями Сполето. И не забывай, Ламберт — император!
— Поэтому повторяю тебе, этот монах нам может еще ой как пригодиться. А покамест предлагаю тебе найти ему приют при твоем дворе или хотя бы в тюрьме Теодориха, поместив его под арест как своего должника. Сам понимаешь, я не могу его спрятать, поскольку Агельтруда распоряжается моим двором и поместьем, как своим собственным, она считает, что я буду лобызать ее дряхлые груди до конца своих или ее дней за один только титул камеринского графа! Ну а сын ее, император, быть может, и славный паренек с ангельской мордашкой, но, чтобы быть достойным императорского венца, необходимо быть хотя бы немного сволочью! Вот отец его был самая настоящая сволочь, только такой мог перевернуть всю Италию вверх дном!
Последние слова Альберих произнес почти рыча, явив немногочисленным свидетелям свое истинное отношение к сполетскому дому.
Теофилакт, немного поразмышляв, вышел к слугам и распорядился насчет Хатто. Вскоре слуги увели монаха и Теофилакт с Альберихом остались наедине.
— Я не ошибся в тебе, мой друг? – спросил Альберих, – или тебе может по сердцу участь доброго верного пса? Должность уважаемая, кто спорит, вот только хозяев в последнее время развелось что-то больно много! Коронованных мерзавцев больше, чем шалав в порту Амальфи! Маленький, жалкий Сполето правит Италией, вертит ей, как собака своим хвостом, какая чушь! Италией должен править только Рим, а хозяин Рима…
— Только папа, – закончил за него Теофилакт.
Альберих согласно кивнул. Еще одну вещь он хотел сказать Теофилакту, но не решался. Отчаянный головорез, ничуть не считающийся ни с какими принципами, он свято соблюдал одну, придуманную самим для себя заповедь, впрочем, весьма распространенную в мужском братстве – не говорить друзьям об их личных бедах, даже если друг густо обрастает рогами. В какой-то момент камеринец собрался с силами и:
— Еще об одном хотел тебе сказать, мой друг, – начал Альберих, но запнулся.
— О чем?
Но тот уже передумал.
— О нахождении у тебя Хатто не должен знать никто…… даже твоя жена. Ты понимаешь, — вдохновенно продолжил он, обрадовавшись тому, что нашел выход из щекотливого положения, – что в твоей тюрьме будет находиться, возможно, залог нашего будущего триумфа.
Теофилакт вынужденно согласился. Альберих громко выдохнул, повернулся к нему спиной и подошел к бутылкам с вином.
— Очевидно, Хатто пометил одну из бутылок заранее, – заметил Теофилакт. Альберих ничего не ответил, а поднес полную бутыль ко рту:
— Если со мной что-либо случится, ты знаешь что делать, – с кривой улыбкой сказал Альберих и выпил добрую половину. Утершись рукой и сочно отрыгнув, он зло продолжил:
— Формозианцы и сполетцы думают, что они будут выбирать нового папу. Глупцы! На сей раз папу будем выбирать мы!